Глазами любви - Кэтрин Довиль

Магнус направил своего коня прямо на них, и они тотчас же разбежались. Он вернулся к повоз­ке – темно-рыжие волосы трепал ветер.

– Они сказали, что на ярмарке цыгане укра­ли несколько овец, – крикнул он, – и мы бро­сились удирать!

Идэйн откинула с лица свое покрывало:

– Ты купил этих лошадей?

Он описал на своем жеребце широкий полу­круг, пришпоривая его пятками. Он скакал без седла, заставляя следовать за собой и маленькую кобылку. И делал все это грациозно и без види­мых усилий.

– Да, я заплатил за них. – Он зло улыбнул­ся ей. – Камни эти они бросают не в меня.

Магнус отъехал, а Идэйн все смотрела ему вслед. Потом забралась внутрь повозки посмот­реть, как себя чувствует Асгард.

Асгард лежал с закрытыми глазами, хотя и не спал. Но, если бы даже и спал, дикая качка и тряска разбудили бы его.

Он слышал, как Идэйн гадала вилланам. Его это зачаровало, хотя у него и волосы встали дыбом.

Ее дар проникновения в будущее внушал благоговейный страх, но поражала при этом ее неопытность и незнание жизни. У нее абсолютно не было развито чувство опасности. Та неуклюжесть, с которой она вела разговор с крестьянами, вызы­вая их изумление и страх своей неприкрытой и беспощадной правдой, которую они узнавали во всем, что она им говорила, означала только одно: она навлечет на себя неприятность. Он слышал крики вилланов и догадался по шуму, что некото­рые из них швыряли камни в отъезжавшие повозки. Теперь он наблюдал за Идэйн, когда она при­подняла край одеяла, и холодный воздух ворвался в повозку.

Несмотря на отчаянную тряску, Идэйн забра­лась внутрь и приложила руку к его лбу, чтобы проверить, не возобновилась ли лихорадка.

– Ты спал! – воскликнула она.

Асгард кивнул. Он еще недостаточно окреп, чтобы пытаться перекричать ветер. Она встала рядом с ним на колени и подоткнула овчину во­круг его шеи и плеч.

Он заметил, что она сняла скрывавшее ее ли­цо красное покрывало. Ее длинные золотистые волосы были заплетены в косы, уложенные коро­ной вокруг головы. Темный, цыганский цвет лица из-за сока грецкого ореха делал еще ярче ее глаза, которые, казалось, излучали блеск, как драгоценные камни.

Асгард наблюдал за ней, размышляя, что она, вероятно, не сознает своего могущества. А это де­лало ее еще опаснее. Как можно было забыть слова монаха Калди, который, увидев ее, загово­рил о древнем народе Ирландии, который живет вечно? А также о том, что этот народ был знаме­нит своими чародеями.

Под одеялами Асгард сотворил крестное зна­мение. Эта девушка была хороша, как ангел, но церковь учила, что зло часто принимает личину красоты и невинности. Особенно это касалось женщин.

Она села рядом с ним, кутаясь в свой плащ. Они могли слышать, как где-то впереди Мила кричала, подгоняя мулов. Налетевший штормовой ветер нес с собой холод, он гнул деревья и подни­мал облака пыли, но дождя не было.

Асгард закрыл глаза. Лежа тихо, он, кажется, мог почувствовать это. Кажется, не боялся ни­кто, кроме девушки, у которой был задумчивый и серьезный вид. Но Асгард чувствовал, что вокруг них играют демонические силы, которые мчат их быстрее бури.

На юг, в Дамфриз.

16

– Генрих Плантагенет – луч­ший король, который когда-либо правил в Анг­лии, – заявил первый рыцарь.

Его собутыльники нестройно, пьяными голосами выразили свое согласие, кроме одного рыцаря из свиты графа Норфолка.

– Нет, да упокоит Господь душу его деда, – возразил рыцарь, поднимая чашу с вином. – Львом Правосудия и Справедливости был Генрих Первый!

Магнус, в цыганской шляпе, сдвинутой на глаза, сидел в тени поодаль от главного стола, прислушиваясь к разговорам. Да, были времена, когда, одетый подобающим образом, в доспехах и шлеме, он присоединился бы к спорщикам и с ра­достью выпил бы с ними чашу вина. Хотя, не­смотря на рыцарское звание, они были неотесан­ными наемниками, готовыми за деньги служить любому господину. Вне всякого сомнения, они оказали бы должное почтение ему, рыцарю при дворе графа Честера и графскому сыну.

Не то что теперь, кисло думал Магнус. Меч его скрывался под плащом, а он был единствен­ным свидетельством его звания и положения в об­ществе. В глазах всего остального мира он, оде­тый в лохмотья, с потеками грязи на лице, был просто еще одним жалким бродягой-цыганом. Да­же хозяин постоялого двора не хотел пускать его в общую комнату гостиницы, пока Магнус не пока­зал ему несколько серебряных монет.

Высокий рыцарь за столом сделал знак хозяи­ну пустить еще раз чашу по кругу.

– У старого короля Генриха Первого был только один сын, да падет на него проклятие, – мрачно заметил он. – И нам следует благодарить небеса за то, что принц Уильям умер, прежде чем успел показать свои зубки своему отцу и государю. В те времена все горевали, что молодой принц пошел ко дну вместе с «Белым лебедем» и оставил старого Льва горевать, но посмотрите, что сделали бесчестные сыновья со своим отцом, его внуком, нашим добрым королем Генрихом!

– Все знают, что Элинор Аквитанская в за­говоре с принцами, – подал голос другой ры­царь. – Со стороны короля было мудро, что он заточил эту суку в темницу и держит ее там. По крайней мере старая шлюха не может оттуда по­сылать письма своим сыновьям и подстрекать их против короля.

Это было встречено громким одобрением. Не­которые рыцари продолжали честить королеву, употребляя при этом самые грязные слова, повто­ряя то, что ей всегда ставили в укор. В частности, что она вышла замуж за юного короля Генриха, будучи на одиннадцать лет его старше. Да к тому же разведена. Да при том была матерью двоих до­черей, отцом которых был король Франции. Не говоря уж о том, что всегда придерживалась сво­бодных нравов и якшалась с этими врагами любо­го христианского королевства, французскими тру­бадурами, которых так ценила.

Кто-то добавил, что, пожалуй, больше, чем просто ценила. Достаточно только вспомнить, как она носилась с каждым певцом из Аквитании. Неудивительно, что король отослал ее от себя.

Кухонная девчонка принесла Магнусу ломоть хлеба и кусок сыра и положила перед ним на стол. Это была совсем юная девушка в грязной коричневой рубахе. Она помедлила, оглядывая его, и ее взгляд сказал ему, что он всего лишь цыган, не заслуживающий того, чтобы на него тратили время, но что при всем том рослый и замечательно краси­вый малый.

Магнус разломил свой хлеб на две половины, положил между ними сыр, не обращая внимания на девчонку. Служанка со вздохом удалилась.

Он стосковался по настоящей пище, ему на­доела цыганская стряпня, и поэтому он позволил себе заглянуть на постоялый двор. Пока они еха­ли, Тайрос и второй цыган пытались продать овец, украденных на ярмарке в Киркадлизе. И потому Магнус знал, что может не спеша съесть свой хлеб с сыром и выпить эль. На ушах овец были кольца с пометками, означавшими, что они из Киркадлиза, и покупатели подозревали, что они краденые, поэтому торг должен был затянуться надолго. Ведь овцы-то и впрямь были ворованные.