Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября - Николай Коняев

Мы все запротестовали и потребовали доктора, осмотра и носилки.

После долгих споров вышла женщина-врач, едва взглянула и сказала: «Да, умер… Надо везти».

Я горячо настаивала на осмотре раны.

Кое-как расстегнув костюм, докторша осмотрела рану в области сердца, пыталась установить, навылет ли он прострелен, но результатов этой попытки я не заметила»…

7

Хотелось бы тут обратить внимание читателей еще на одно совпадение.

Моисей Маркович Гольдштейн был убит 20 июня, когда в Москве начинались заседания трибунала по делу начальника морских сил Балтийского моря, капитана I ранга Алексея Михайловича Щастного…

Как мы уже рассказывали, латыши по приговору трибунала расстреляли командующего Балтфлотом во дворе Александровского училища.

Это была первая смертная казнь по приговору при большевиках.

Впервые большевики расстреляли не министра Временного правительства, не царского генерала, не члена императорского дома, а человека, облеченного доверием еще совсем недавно такого грозного Центробалта… Решительно и жестко в очередной раз указывали большевики своим верным соратникам по Октябрьскому перевороту — матросам — их место.

Убийство Володарского, разумеется, отвлекло внимание петроградцев от расправы над человеком, спасшим Балтийский флот, но мы не рискнули бы утверждать, что план этот был сознательно выношен Моисеем Соломоновичем Урицким.

Блуждая в липкой от крови темноте подвалов, он уже и сам не понимал, куда идти и где найти выход…

«Жизнь Урицкого была сплошная проза, — писал Марк Алданов. — И вдруг все свалилось сразу: власть — громадная настоящая власть над жизнью миллионов людей, власть, не стесненная ни законами, ни формами суда…

У него знаменитые писатели просили пропуск на выезд из города!

У него в тюрьмах сидели великие князья!

И все это перед лицом истории! Все это для социализма!

Рубить головы серпом, дробить черепа молотом!..»

Думается, что в опустившемся на Петроград кровавом сенгилейском тумане не очень-то различал путь и Григорий Евсеевич Зиновьев, которого искал и которого так и не нашел в последний день своей жизни Моисей Маркович Володарский.

Путаются в сенгилейском тумане, судя по воспоминаниям А. B. Луначарского, и другие очевидцы события…

Митинг, на который спешил Моисей Маркович и на который так-таки и не доехал он, странным и причудливым образом связан с убийством, и без рассказа об этом митинге и о том, что происходило на заводе, не обойтись.

Исаак Бабель, передавая обстановку, сложившуюся к началу лета в городе, привел такой диалог:

«— Смирный народ исделался, — пугливо шепчет за моей спиной шепелявый старческий голос. — Кроткий народ исделался. Выражение-то какое у народа тихое…

— Утихнешь, — отвечает ему басом другой голос, густой и рокочущий. — Без пищи голова не ту работу оказывает, С одной стороны — жарко, с Другой — пищи нет. Народ, скажу тебе, в задумчивость впал.

— Это верно — впал, — подтверждает старик»{199}.

Недовольство рабочих росло везде, но особенно сильным это недовольство было на Обуховском заводе.

В июне это недовольство большевиками вылилось в стачку. Обуховский завод был остановлен, в цехах шли непрерывные митинги, на которых верховодили народные социалисты и эсеры.

Между прочим, среди других ораторов выступал в конце мая на Обуховском заводе и Моисей Маркович Володарский.

Тогда в «Красной газете» появилась его статья «Погромщики на Обуховском заводе».

«С передних рядов по моему адресу было брошено «жид!»

— Погромщик! — бросил я с своей стороны по адресу хулигана.

Председатель Невский немедленно сообщил собранию, что я всех присутствующих обозвал погромщиками. Поднялась невероятная суматоха»{200}.

Особое беспокойство Смольного вызывал тот факт, что к Обуховскому заводу подошло 13 эскадренных миноносцев. Начались совместные митинги обуховцев и матросов минной дивизии.

На пленарном заседании судовых комитетов минной дивизии была принята резолюция с требованием немедленного роспуска Петроградской коммуны и установления морской диктатуры Балтфлота.

Арест Троцким в Москве капитана Щастного наложился на эти события.

С одной стороны, Балтийский флот лишился признанного лидера и опасность контрреволюционного выступления уменьшилась, а с другой — арест наморси и особенно известие о начале заседаний трибунала, пришедшее в Петроград как раз 20 июня, окончательно накалили обстановку в миноносной дивизии.

И это не могло не беспокоить Г. Е. Зиновьева — чертова дюжина боевых кораблей могла устроить такой погром в городе, после которого большевикам уже было бы не удержать власть.

20 июня, как рассказывал на допросе эсер Григорий Алексеевич Еремеев{201}, митинг начался в четыре часа дня.

В повестке дня был доклад Зиновьева.

Затем было поставлено в порядок дня обсуждение требования об освобождении Кузьмина — рабочего Обуховского завода, делегированного в Москву и арестованного там.

Настроение на митинге было бурное…

Участвовало около трех тысяч человек, «из которых не более 350 могли быть членами партии эсеров, ибо в нашей Обуховской организации их и не насчитывается больше».

Ближе к концу митинга на трибуне завязалась перебранка с матросами миноносной дивизии, и левый эсер Максимов попросил Еремеева не отходить от Зиновьева, чтобы «избежать нежелательных эксцессов».

Оберегая Григория Евсеевича от побоев и плевков, Еремеев довел его до машины, в которую уже забился Адольф Абрамович Иоффе.

Машина тут же уехала.

Иван Яковлевич Ермаков, другой участник митинга, сцену изгнания большевиков описал так:

«Я присутствовал на митинге все время.

По отношению матросов миноносной дивизии укажу следующее. Поведение человек приблизительно пятнадцати было возбужденное… Они пришли на трибуну и угрожали расправиться с каким-то красноармейцем, при этом подозрительно посматривали на Зиновьева и Луначарского.

Этих возбужденных матросов уговаривал Каплан, говоря, что это нехорошо и недопустимо. Матросы были недовольны, что их уговаривают, говоря: пойдем, ну их к черту.

Когда Луначарский пошел с митинга, матросы гнусно угрожали ему расправиться на месте. Я и еще один товарищ проводили Луначарского до автомобиля. Там я заметил тех же матросов, расхаживающих, будто что-то ожидая…

Луначарский уехал, а я поспешил обратно на митинг, где был шум — товарищу Зиновьеву не давали говорить»{202}.

Из показаний других свидетелей известно, что Григорий Алексеевич Еремеев, успокаивая рабочих, сказал, что имеет сейчас право и возможность арестовать Зиновьева, но пока это преждевременно.

Вот так проходил митинг на Обуховском заводе, куда Анатолий Васильевич Луначарский «направил» Моисея Марковича, даже не предупредив, какая там обстановка.

Упоминая об этом, мягко говоря, недружеском поступке наркома просвещения, я, однако, не рискнул бы утверждать, что Луначарский знал о готовящемся жертвоприношении Моисея Марковича Володарского на алтарь революции и специально «направил» его поближе к ненавистному ему Обуховскому заводу.

Нет…

Я полагаю, что Луначарский поступил так в силу свойственного ему «дружелюбия».

«Ежели меня оплевали, — должно быть, рассуждал он, — то почему Володарский должен ходить неоплеванный?»{203}

Но, хотя Луначарский и перетрусил, митинг, как мы уже говорили, кончился вполне благополучно. Победа, конечно, была за эсерами, но никаких эксцессов, не считая отдельных плевков, не случилось, и Еремеев, усаживая в автомобиль спасенного от расправы Зиновьева, считал, что все прошло просто отлично.

В этом приподнятом настроении и отправился Еремеев в районный клуб.

Дорога туда заняла пятнадцать минут. Столько же времени Еремеев провел в клубе, а когда вышел, услышал разговор, что убит Луначарский.

«Мы сели на конку и поехали. Доехали до фарфорового завода и увидели пустой автомобиль и человек пять возле него. Здесь говорили уже, что убит не Луначарский, а Володарский.

Мы спросили, с бородой ли убитый.

— Нет, без бороды, — ответили нам. — Но на видном месте — два золотых зуба…»{204}

Когда же через полтора часа Еремеев возвращался назад с митинга в Яме, конка была остановлена. Человек низкого роста поднялся в вагон и крикнул:

— Еремеев! Выходи!

Еремеева арестовали по подозрению в убийстве Володарского.

На следующий день рабочие Обуховского завода приняли резолюцию.

«Мы, рабочие Обуховского завода, твердо уверены, что товарищ Еремеев был, как честный общественный работник, среди рабочих Обуховского завода, и уверены, что он, как честный работник, арестован из мести по причинам расхождения в политических взглядах, а посему требуем его немедленного освобождения…»