Барон и рыбы - Петер Маргинтер

— Да, черт побери! — рявкнул он, топнув ногой. — И если ты и дальше собираешься меня злить, я исчезну прямо сейчас! — И выскочил из комнаты, хлопнув дверью.

***

Саломе Сампротти неуклюже выбралась из-за третьего сына шестого герцога как раз вовремя, чтобы подхватить зашатавшуюся Теано и усадить ее в большое кресло. Поднеся к ее носу флакон с нюхательной солью, она терпеливо ждала, пока племянница не очнется от короткого обморока.

— Он никогда еще так не злился, — тихо сказала Теано.

— Они всегда так, когда выведешь их на чистую воду, — просветила ее Саломе Сампротти.

— Ты знаешь, как он это делает?

— Летает? Увы, нет. Заполучив его в дом с бароном и беднягой Пепи, я надеялась разузнать об этом поточнее. Не подумала, что это может получиться само собой, пока все наше внимание приковал к себе барон. А теперь он, кажется, овладел этим искусством почти в совершенстве. То, чем он так потряс тебя пару месяцев назад, — просто детская игра. Этому всякий может научиться. А вот овладел ли он уже ахронией?

— Чем?

— Тебе этого не понять, детка. Предполагается, что такие, как он, сперва освобождаются от естественной фиксированности в пространстве и могут, когда захотят, переноситься на самые дальние звезды. В начальной стадии это и называется полетом, хотя не имеет ничего общего с перемещением птиц или воздушного шара. А когда они не связаны больше пространством, время тоже быстро теряет власть над ними.

— Так они?..

— Бессмертны и вездесущи? Может статься. Но их вечность — вечность адская, они ведь не всемогущи.

— А пока они только летают, их зовут ведьмами?

— И колдунами, в зависимости от пола. Тут единственное спасение для них — костер, только так можно остановить болезнь. Жаль, мы стали слишком гуманны, чтобы решительным вмешательством спасти то, что еще можно спасти. А впрочем, этот д-р Айбель еще может всех нас оставить с носом.

***

В своей комнате Теано поспешно разделась и постояла в темноте совсем нагая. Потом зажгла свечу и подошла к зеркалу. Нежно коснулась своего отражения, теплая рука тронула холодную стеклянную руку.

— Теано, тебя любил дьявол, — шепнула она.

***

Когда маленький караван свернул у крохотной деревушки Борро эль Карриль де Кахуэте Мовердо с дороги к Лимоле на боковую тропку и вступил в местность, как две капли воды похожую на подступы к ущелью, куда они с Пепи столь необдуманно устремились в начале несчастной авантюры, барон содрогнулся. Узкую тропу обступили ели в седых бородах лишайников, по мху скользили пятнистые саламандры, в хаотическом нагромождении скал шумел ручей. Темный лес перемежался солнечными склонами, на которых, свернувшись в терновнике, дремали ленивые змеи.

Барон снял элегантную панаму и отер пот со лба. Дружески хлопнул по боку равнодушно переваливающегося под ним мула и окликнул проводника, сурового горца, шедшего широким шагом во главе каравана.

— Уже недалеко, дорогой барон, — успокоила Саломе Сампротти, ехавшая за ним на белом осле. — Я всего раз была в Монройе, но тогда мы добрались до замка меньше чем за два часа.

— Мы уже больше двух часов как свернули, — укоризненно заметил барон.

— Седло у меня жесткое, как костяное, — пожаловался Симон; его мул обнюхивал круп осла г-жи Сампротти. — Как будто я сижу прямо на хребте у этой лошади.

— Симон, это мул, — поправила Теано, замыкавшая процессию. — Мой осел тоже не слишком-то удобен. Можем поменяться, если хочешь. — После пролога к громкому скандалу, досрочно завершенному захлопнувшейся дверью, она была ласкова, как кошечка.

— Не стоит, — отказался Симон. — Все эти животины — одно и то же. Вот бы ехать на слоне, в башенке с качалкой.

— Может, Ганнибал позабыл тут где-нибудь слона?{143} Мы идем его путем.

— Немой с вьючными лошадьми скоро будет в Лимоле, — обратился барон к г-же Сампротти. — Вы думаете, ему удастся сдать багаж на хранение?

— Да, и он будет пить с этими типами, пока мы не приедем в Лимолу.

***

Когда они обогнули очередную наипричудливейшую скалу в пышном папоротниковом воротнике, из долины сквозь шум ручья донеслась знакомая мелодия. Внизу кто-то громогласно распевал знаменитую арию Верди о ненадежности женщин: «La donna é mobile… Сердце красавицы… ах, склонно к измене… ах, к перемене». Изысканнейший немецкий язык Венской оперы в прелестнейшей смеси с чистейшим итальянским.

— Это еще что? — вскричал барон в замешательстве, поднимаясь на стременах. Музыка вне предназначенных для таковой мест вызывала у него отныне и навеки отвращение.

За следующим поворотом обнаружился и певец. Он стоял десятью метрами ниже, у ручья, и как раз снимал с крючка рыбину, распевая громким тенором. Вдруг взгляд его упал на четверку всадников, остановившихся и с удивлением уставившихся на него.

— Доброго дня — всем вам, всем вам — доброго дня! — залился певец, размахивая рыбой, как платком.

— Добрый день, друг мой, — отвечал барон.

— А ну-ка, полезай! — пробормотал певец, отправляя рыбу в жестяное ведерко и быстро вскарабкался вверх по склону. Запыхавшись, остановился перед бароном: статный мужчина, одетый в крестьянское платье, с ранней сединой и здоровым цветом лица.

Барон его немедленно узнал.

— Мюллер-Штауфен! Да как вас занесло в это Богом забытое место?

— Барон Кройц-Квергейм! Как рад я встретить сына моего покровителя в этой тихой долине!

Знаменитый драматический тенор, некогда один из столпов Венской оперы, охотно объяснил: возвращаясь из Лиссабона с гастролей, он внезапно ощутил приступ неохоты к перемене мест, сорвал всего лишь в нескольких километрах от места неожиданной встречи стоп-кран и с тех пор счастливо и весело живет в лесу с несколькими хористками.

— Восхитительно, просто восхитительно, — отозвался он о своем житье-бытье. — Я подумал: на что мне все эти роли? Страждет душа, начинается плоскостопие, а уж сборы! Венец трудов превыше всех наград! Я заядлый рыбак, а тут такие форели, г-н барон, просто нет слов! Вот такие! И столько, что ручей кажется поистине неисчерпаемым. Они размножаются просто как китайцы какие-то. Более богатых рыбой вод я за всю свою рыбацкую жизнь не видывал!

— Дьявол меня забери!

— Ах, г-н барон, — растроганно продолжал Мюллер-Штауфен, — как вспомню вашего высокочтимого батюшку, пославшего меня учиться в Креме, в консерваторию, чтобы я мог петь соло на его серебряной свадьбе, а сам-то и не дожил до этого, достойнейший человек. Позвольте пригласить вас на форель с кресс-салатом. У Финн скоро обед готов — или у Фифи, не помню, кто из них нынче стряпает.

— Собственно говоря, — барон взглянул на г-жу Сампротти, — нет, любезный Мюллер-Штауфен. Мы направляемся в некий замок Монройя и давно уж должны были бы добраться туда.

— До Монройи и десяти минут не будет. Иногда я отношу туда пару форелей и меняю их на медовуху. Когда вы возвращаетесь в Вену, г-н барон?

— Завтра отправимся дальше.

— Поклонитесь от меня старой опере! Хотелось бы знать, как они без меня управляются с «Травиатой».

— Прежней «Травиатой» ей уж не бывать. Прощайте!

***

Десять минут спустя показался замок. Дорога кончалась у вычурных, украшенных зубцами в форме ласточкиного хвоста ворот без створок, через них они въехали на просторную лужайку. На западе лужайка полого спускалась к высохшему рву. Заросшая вековым плющом стена скрывала внутренние постройки замка, над ней возвышались острые крыши всевозможных строений, замшелые и скособочившиеся, выше всех поднимался стройный островерхий донжон{144}, крытый дранкой. По эту сторону рва ворота охранял приземистый барбиган. На ржавых цепях весел подъемный мост. Возле барбигана, меж двух вековых лип, стоял вкопанный в землю стол с простой скамейкой, сидя на которой некто в яично-желтой ливрее лущил горох. Завидя подъезжающих гостей, он вскочил и помчался к ним, маша руками, как ветряная мельница.

— Здесь частное владение, частное владение! — завопил он. На носу у него подпрыгивали огромные очки с гранеными стеклами, и в каждой грани виднелось по глазу. Прямо-таки целые гроздья глаз свисали по обе стороны носа.

— Да вы тут новичок! — отвечала г-жа Сампротти. — Я — давняя знакомая хозяев…

Мужчина остановился перед посетителями. Он смущенно добыл из кармана в фалдах ливреи платок в пеструю клетку, снял очки и принялся их протирать. Симону показалось, что он уже когда-то видел смуглое лицо этого южанина с острым подбородком. И он не ошибся. Надев очки, человек в желтом тоже узнал Симона.

— Ах, монсеньор — какая честь… — пролепетал он, кланяясь столь низко, что очки съехали на самый кончик носа. — Монсеньор, верно, не припоминают: вырезыватель силуэтов Дун, к вашим услугам, он же и физиономист.