Безумные дамочки - Джойс Элберт

Когда Роберт вернулся из кухни, Беверли отметила, что ее виски слабо разбавлено. Симона уже рассказала, что она алкоголичка?

— Спасибо, — сказала она, затрепетав от соприкосновения рук.

Беверли не могла понять, это именно Роберт Фингерхуд так на нее действует или в столь невыносимый момент ее жизни подошел бы любой приемлемый мужчина. Она знала, что пришла к критической точке, потому что на прошлой неделе кончила во сне. Этого не случалось с ней со времен девственности, восемь миллионов лет тому назад в Солт Лейк Сити.

Роберт включил проигрыватель, и они начали светскую беседу. Спектакль, с которого ушла Беверли, ее мнение о Мексико-Сити и мнение Симоны, чучело совы над гамаком, два орущих попугая в музыкальной комнате Беверли и, наконец, зачем Беверли спешить на поезд.

— Меня ждут, — сказала она.

— А нельзя позвонить и сказать, что вы приедете позже? — спросил Роберт. — Почему бы не поужинать с нами? У меня в плите баранья нога.

— Нет, — неуверенно ответила она. — Я не могу. Правда. Мне надо домой. Спасибо. В другой раз.

Его слова о бараньей ноге поразили ее, поскольку Питер на кухне был беспомощен, он даже яйца не умел варить, не говоря уж о яичнице. Она удивилась, почему Роберт готовит ужин. Может, ему нравится это делать по выходным? Беверли никогда не приходило в голову, что Симона не умеет готовить так же, как не может достичь оргазма.

— Да, обязательно приходи к нам, — искренно пригласила Симона. — Мы будем очень рады. Мы с Робертом раздражаем друг друга. Правда, Роберт?

— Невероятно. — Он бросил на нее уничтожающий взгляд.

Беверли поняла, что после ее ухода разразится гроза. За восемь лет замужества она научилась улавливать симптомы и в миллионный раз подумала, что никто, никогда и нигде не счастлив.

— Раздражение — это точное слово, — прошептала Симона, провожая Беверли к двери.

Есть такие тяжелые периоды в жизни, что, вспоминая их много позже, мы удивляемся, как нам удалось их пережить. Именно об этом думала Беверли, когда через пять дней ей позвонил Роберт Фингерхуд и пригласил поужинать сегодня вечером.

— Симона вчера выехала, — добавил он, как бы вспомнив в последнюю секунду.

Как долго я ждала этого момента, мелькнуло в сознании Беверли. Недавняя серость ее существования, ощущение, будто ты уже умер, исчезли. Она неожиданно ожила, сердце застучало, кровь забурлила, когда Беверли мысленно выбирала, что ей сейчас надеть.

— Куда Симона выехала? — «Розовое шерстяное платье. Нет. Зеленое».

— На старую квартиру на Пятьдесят седьмой.

— Понимаю. — «Зеленое все-таки тесновато. Но надо примерить».

— Разрыв давно назревал, — продолжал Роберт, — и наконец произошел. К счастью. Какой смысл жить с человеком, с которым не можешь разговаривать?

— Никакого, — автоматически ответила Беверли. — А как Симона приняла это? Очень расстроилась?

— Только сначала, когда я сказал, что ей, наверное, будет лучше, если она вернется на старую квартиру. Симона быстро все поняла. Ни слез, ни сцен.

И никакой жалости к Симоне? Беверли не могла в это поверить и подозревала, что Роберт сам себя обманывает, уходя от чувства вины, но через секунду решила, что это не ее дело. Симона — всего лишь ее знакомая, даже не приятельница, она ей ничего не должна. И, полностью все понимая, сказала, что приедет к нему в семь вечера.

— Когда увидимся, ты должен дать мне телефон Симоны, — попросила она перед тем, как повесить трубку. — Надеюсь, у бедняжки все в порядке.

К счастью, Питер ужинал в городе с Тони Эллиотом и брокером с Уолл-стрит и сообщил, что вернется домой поздно. Беверли сказала Маргарет, что на весь вечер уедет в Нью-Йорк навестить Симону.

— Что хуже мокрых собак и котов? — спросила Салли, когда мать целовала ее на прощание.

— Понятия не имею.

— Мокрые такси.

Беверли надела плащ поверх зеленого шерстяного платья (оно вовсе не было узким) и пошла выводить из гаража машину. Глянув на пустое место рядом с «мерседесом», она решила, что их «бьюик» украли и уже раскрыла рот в безмолвном крике. Но тут же вспомнила, что Питер поехал на нем в город, потому что не успел бы на поезд. Как глупо, что она забыла об этом. Но он ведь почти всегда ездил на работу поездом. Она привыкла к этому. Это практичнее, объяснял он. К тому же Питер не любил водить машину.

А Беверли обожала сидеть за рулем. Она любила машины почти так же, как спиртное, и мечтала, чтобы можно было пить и вести машину одновременно, расслабляясь вдвойне. Когда Беверли сказала об этом Питеру, он ответил, что если попробует это сделать, то может оказаться вдвойне мертвой.

— Я же пошутила, — огрызнулась она.

Он же понимает, что я шучу, думала Беверли, выводя машину. Питер знал, что она очень осторожный водитель. Но он не мог упустить случая позлорадничать.

— Включите фары, леди! — прокричал проезжавший водитель.

К своему стыду, Беверли поняла, что забыла это сделать. И все из-за Питера. Он медленно, но уверенно уничтожает ее.

Когда через двадцать семь минут она подъехала к транспортной развязке, то чувствовала себя гораздо лучше. Где-то поблизости ее ждет Роберт Фингерхуд. Он будет с ней нежен, и настроение у нее улучшится.

— Были проблемы с парковкой? — спросил Роберт, снимая с нее плащ.

— Я поставила машину в гараж в квартале отсюда.

— Я должен был сказать, что здесь легко припарковаться. Не надо было бы тратить деньги.

— Это не важно.

Беверли видела свободные места, но не оставила машину на улицу из боязни, что ее ограбят. Она много слышала об ужасах, которые творятся на темных сторонах улиц Манхэттена, а Роберт Фингерхуд жил как раз на темной стороне. Когда Беверли приходила в субботу навещать Симону, было еще светло, и улица с ее маленькими магазинчиками и армянскими ресторанчиками выглядела очень уютно, но сегодня вечером все выглядело иначе. Когда она шла от гаража к дому Роберта, ей всюду мерещилась опасность, а в лифте у нее было предчувствие, что сейчас ворвется какой-нибудь сумасшедший и изнасилует ее.

В глубине квартиры мягко зазвенел телефон, но Роберт даже не шелохнулся. Когда телефон замолчал, он сказал:

— Наверное, это моя мать. Она звонит раз в неделю и спрашивает, не надумал ли жениться. Очень мечтает стать бабушкой.

— Надо было ответить ей, — сказала Беверли, проходя в маленькие джунгли.

— Зачем? Признаться, что я еще не завел семьи? Меня это утомляет.

Вечером гостиная еще больше напоминала пещеру. Тени играли на потолке и стенах. Горели вполнакала две лампы в форме тыкв, и две пышные пальмы влажно мерцали за гамаком. Шкуры ягуаров на стене усиливали эффект. Беверли даже вздрогнула от восхищения.

— Когда она звонила в последний раз, — продолжал Роберт, — то спросила, не гомосексуалист ли я.

— Что ты ответил?

— Очень хотелось сказать «да», чтобы отстала, но струсил. Я вынужден был признаться, что это не моя проблема, и она расстроилась еще больше. Бог знает, какая идея сейчас взбрела ей в голову.

Беверли хотелось, чтобы он прекратил болтать о матери и занялся делом. Ей надо будет возвращаться домой, или он забыл об этой маленькой детали?

— Что-то в этой комнате… — начала она, пытаясь сменить тему.

— Да?

Беверли медленно обвела комнату взглядом и уставилась на зеленый пушистый ковер на полу.

— Что-то совращающее…

— Ну-ну?

— Мой муж считает, что внутри каждой цивилизованной женщины живет дикарка, которая хочет вырваться наружу. А ты как считаешь?

Он мягко взял ее за плечи, мгновенно позабыв о матери.

— Можно сказать, что часть моей жизни построена на этой предпосылке. Как насчет глотка шампанского?

— С удовольствием.

Ей захотелось выпить французское шампанское в мексиканской пещере. Настоящее декадентство. Она ощутила, как дернулся клитор, и подняла бокал. Они с Робертом стояли лицом друг к другу, и он сказал:

— Хорошо, что ты высокая. Мне такие нравятся.

— Симона маленькая.

— Бывают исключения, — рассмеялся он, — но они только подтверждают правило.

Выпили великолепное шампанское, и Роберт вновь наполнил бокалы. Беверли села на низкий стул, каменное основание которого было как бы встроено в стену. Роберт сел у нее в ногах. На нем были синий пуловер, полосатые хлопковые брюки и кожаные сандалии. На этот раз темные волосы тщательно причесаны. Беверли это меньше нравилось, она хотела бы взъерошить их, перепутать, зарыться в них пальцами. И вдруг заметила кнут в углу комнаты и вспомнила, как Питер душил ее ремнем в Кембридже.

— А это для чего? — спросила она, указывая на кнут.

— Для таких, как ты, мазохисток.

— Ты же не будешь бить меня? — нервно рассмеялась она.

— Если не попросишь.