Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Художник Го сказал Бинбин, что десять лет назад кто-то пытался продавать календари с китайскими девушками, нарисованными на европейский лад, но дело не пошло. Покупателям было стыдно даже смотреть в их сторону. Он не верил в затею Нины Купиной.

– Времена меняются, – не соглашалась Бинбин. – На премьеру моего фильма людей заманивали без денег – в жару обещали полотенца, смоченные в ведре со льдом. И даже когда в «Шен бао»[50] написали хвалебную рецензию, первую катушку все равно крутили бесплатно, а билеты продавали уже тем, кто хотел досмотреть фильм до конца. Правда, хотел весь зал. У нас не было репутации – никто до нас не делал ничего подобного. Но мы попробовали – и добились успеха.

Нина Купина сняла под мастерскую небольшой дом с пристройкой – там она собиралась хранить отпечатанные календари. Бинбин привела своих подруг – таких же бедных актрис, как она сама. Вместе с Ниной они придумывали, во что их одеть и как накрасить.

Портрет Бинбин писал Го. Когда-то он рисовал миниатюры на крышках ларцов, но они продавались плохо: работа дорогая, ларцы – вещь не особо нужная. Го перешел на рекламные листовки для жемчужного крема и портреты знатных господ, желающих обставить комнаты на европейский лад. Но дела снова не заладились: он связался с проституткой из «Дома волшебных мечтаний», заведения с клопами и дурной славой. Пошли слухи о его непорядочности, со службы его погнали, и богатые заказчики отказали ему от дома. С голодухи Го брался за любую работу – от этикеток к поддельному аспирину до вывесок брадобреев – и вскоре дошел до того, что продался иезуитам.

Нина Купина не переставала восхищаться им:

– Как надо любить европейских художников, чтобы самому выучиться так рисовать!

Бинбин переводила Го комплименты хозяйки.

– Передай ей, что я люблю только мертвых европейских художников, – ворчал он. Го сочувствовал партии Гоминьдан и ненавидел оккупантов-иностранцев. После работы он ездил в Чжабэй, где в заводском подвале собиралась молодежь, чтобы учиться у одного монаха древнему боевому искусству ушу.

Нина поторапливала художников. Торговцы календарями съезжались в Шанхай в ноябре. Собирались в чайной «Павильон зеленого лотоса», смотрели образцы и назначали цены, исходя из продаж предыдущего года.

Нина приходила в мастерскую, смотрела на эскизы, хмурилась:

– Бинбин, вы сидите, как в церкви. Хоть руки за голову закиньте.

Она не соглашалась:

– Нельзя. Иначе ваши календари будут покупать только пьяные солдаты. Соблюдение приличий – это важно, и если поза будет вульгарной, все пропало.

– Руки за головой – это вульгарно?

– Конечно. Это приглашающий жест.

Нина вздыхала:

– Делайте как знаете.

На Праздник середины осени Бинбин принесла ей лунные пряники с начинкой из семян лотоса. Нина с опаской посмотрела на них:

– Что это?

– Сегодня ночью надо выйти на улицу, съесть пряник и полюбоваться полной луной. Вообще-то это положено делать в кругу семьи, но ни у вас, ни у меня семьи нет…

– У меня есть дочь.

Бинбин не могла поверить, что Нина удочерила китайского ребенка.

– Хотите я вас познакомлю? – спросила хозяйка.

Вечером они поехали к ней домой. На улицах было полно народа. Под звуки барабанов парни тащили на шестах изображение дракона. Его длинное тело извивалось, чешуя блестела, высокий гребень на спине трепетал. Дети размахивали цветными фонариками на палочках.

Дом у Нины был большим и красиво обставленным. Бинбин было чудно – она никогда раньше не была в гостях у европейцев. Няня – высокая русская женщина по имени Валентина – сказала, что девочка уже спит. Хозяйка приоткрыла дверь детской и поманила Бинбин:

– Идите сюда!

Бинбин заглянула в кроватку – так странно было видеть китайского ребенка, одетого в европейскую ночную одежду!

– Как ее зовут?

Нина с запинкой произнесла имя, но Бинбин плохо расслышала:

– Китти?

– Да. Пусть будет Китти.

Нина приказала служанке вынести кресла в сад. Луна высоко стояла над городом, а над кронами черных деревьев двигались огни: соседи запускали в небо бумажные колпачки с крошечными светильниками внутри. Подожжешь фитиль, воздух внутри нагреется, и колпачок поплывет вверх. Очень красиво.

– Что еще положено делать в Праздник середины осени? – спросила Нина, отламывая кусок лунного пряника.

– Ставить алтарь и раздувать курильницы для Чан-э, женщины, унесенной на Луну.

– Кто она такая?

Бинбин рассказала, что давным-давно на свете случилось несчастье: в небе появились десять солнц. Они испепелили землю, и тогда лучник Хоу-и сбил девять солнц стрелами. За великий подвиг Западная богиня подарила ему пилюлю бессмертия. Хоу-и отнес ее домой и спрятал, чтобы потом разделить с красавицей женой Чан-э. Но Чан-э нашла тайник и сама проглотила пилюлю: она думала, что половины ей будет недостаточно.

Она вдруг почувствовала, как ее тело стало легким-прелегким, – и неведомые силы понесли ее на Луну. Напрасно Хоу-и звал ее – Чан-э не могла вернуться. Она поселилась в прекрасном лунном дворце, где ее единственным другом стал белый кролик.

– Видите, вон его силуэт. – Бинбин показала на лунный диск. – Кролик склонился над большой ступкой, в которой он толчет травы для эликсира бессмертия.

Нина засмеялась:

– И правда! Я никогда раньше не замечала. А что случилось дальше с Чан-э?

– Она осталась в лунном дворце. Каждый год во время Праздника середины осени, когда Луна светит ярче всего, она смотрит на землю и ищет своего мужа.

– И не находит?

– Нет.

Они проговорили до рассвета. Бинбин рассказывала о себе, о фильме, в котором снимается, о планах на будущее. Нина слушала.

– Я хотела бы предложить вам долю в моем предприятии, – произнесла она. – Я думаю, вместе у нас больше шансов разбогатеть.

Глава 39

1

Даниэль привез Эдне золотую сумочку, похожую на портсигар. Застежка с тусклым сапфиром, внутри блокнот и карандаш с выдвигающимся стержнем.

Даниэль не привез себя. Он по-прежнему был восхитителен, умен и элегантен, но, когда Эдна смотрела, как он в некоторой растерянности стоит перед гардеробной, как ищет и не может найти в столе суконку для вытирания перьев, ей казалось, что Даниэль приехал не домой.

Он взял с собой в путешествие бассета Муху, который вырос в огромного вислоухого пса с короткими кривыми ногами и стариковскими слезливыми веками. Даниэль четыре раза присылал Эдне телеграммы: «Вынужден задержаться» – в Вене, в Праге, в Берлине, в Москве.

Она пыталась представить, что не пускало его домой: может, долги? Нет, счета были в полном порядке. В существование другой женщины Эдна не верила. На кого Даниэль мог променять свою умницу жену?

Как всегда в минуты сомнений, Эдна села писать матери, но не смогла выдавить из себя ни строчки. Маму нельзя волновать. Может, этот едва заметный холодок – всего лишь естественное отчуждение, которое возникает между людьми, которые не видели друг друга десять месяцев?

За ужином Эдна игриво спросила:

– Как ты мог все это время обходиться без меня?

Даниэль сказал:

– Я постоянно думал о тебе.

И она поняла, что это правда.

Пока Даниэля не было, Эдна стала знаменитостью. Она исколесила все побережье Китая, ее знали как при дворах военных губернаторов, так и в Посольском квартале Пекина.

У нее остался один соперник – Майкл Весборо. Но если в сфере политики Эдна могла соревноваться с ним (ей удавался образ отчаянной хрупкой женщины, лезущей в пекло и разбирающей самые хитрые интриги), то в экономике Весборо брал верх – у него было больше связей, с ним охотнее разговаривали. Эдна могла иметь какие угодно регалии и репутацию, но люди считали, что железнодорожные тарифы и налоговое регулирование – это не дамского ума дело.

Мистер Грин, главный редактор, вызвал Эдну к себе:

– Губернатор провинции Цзянсу – Ци Сеюань по прозвищу Ученый – объявил, что хочет отбить у нашего губернатора китайскую часть Шанхая: она исторически принадлежит его вотчине. И тот и другой срочно вооружают армии. Вопрос – откуда у них деньги на войну? Налоги с крестьян собраны на десять лет вперед, и это не преувеличение. Статья нужна послезавтра. Справитесь или мне Весборо позвонить?

Грин прекрасно знал, что творится в его редакции, и нарочно поощрял конкурентную борьбу. Спортивная злость обходилась ему дешевле премиальных.

– Шанхайский клуб?

– Да, мисси.

– Мой муж у вас?

– Нет, мисси.

– Я вам даже не назвала его фамилию!

– У нас ничьих мужей никогда не бывает, мисси.

– Не смейте хамить! Вас уволят!

– Сомневаюсь, мисси. Хорошего дня.

С этим ничего нельзя было поделать: Шанхайский клуб – оплот мужского шовинизма. Портье отлично знал, что его не только не уволят за наглость, но еще и похвалят.

Эдна могла бы позвонить в десятки других мест и найти нужные сведения о китайских милитаристах, но она тянула до вечера, убеждая себя, что лучше Даниэля ей никто не разъяснит ситуацию.