Солдаты России - Родион Малиновский

Ездовые, как бы чувствуя свою вину за то, что не дождались пулеметчиков в условленном месте, ухаживали за ними, как няньки за детьми: принесли воды для умывания, расставили котелки, наполненные горячей, дымящейся вермишелью с консервами, нарезали хлеб и разложили на чистом полотенце. «Прямо садись и ешь вволю, как господа офицеры», — подумал Ванюша, поглядывая на Акима Каглу уже без всякой обиды. Сытно поели, всех разморило и потянуло ко сну. Сразу и заснули. Дежурство несли ездовые и фельдфебель. Расхаживая между двуколками, он инструктировал артельщика, поваров и писаря.

Лошади, как и люди, были измотаны и тоже свалились около коновязи. Стояли только офицерские верховые и пара Акима Каглы. Он им не давал покоя, переходил от одной к другой, растирал соломенными жгутами и чистил щетками. «Скотина, она тоже любит чистоту», — как бы оправдываясь, бормотал себе под нос Аким. Потом он старательно почистил станок к пулемету, а седьмой номер Мешков, который виноват был больше всех, вымыл щит. Действительно, мог же Мешков остаться у железнодорожной будки с верховыми лошадьми под вьюк пулемета! Тогда бы никто и в ус не дул, шли бы себе пулеметчики возле вьюков легко и свободно.

Мешков даже портянки постирал для Ванюши, Шимановского, Митрофана Ивановича и повесил сушить на солнышке — все легче в походе будет. «Это все-таки наши «старики», они с самого начала войны маются, — рассуждал про себя Мешков, — а остальные из пополнения, пускай сами стирают. Правда, Генрих тоже из пополнения, но он «башковитый», «грамотей». Так здорово и так складно обо всем рассказывает, что потом сам начинаешь над многим задумываться». Поэтому Мешков решил, что и Шимановскому будет не грех пособить в походе. Ведь как хорошо завернуть ногу в чистую свежую портянку! Тогда солдат не идет, а прямо-таки летит на своих двоих.

Вечером, после ужина, полк продолжал отступление. «Солдатский вестник» утверждал, что надо за ночь верст сорок отмахать, а то немец отрежет. Вон уже и крепость Ковно он взял, не удержали наши. Говорили, что генерал Ренненкампф нарочно оставил крепость без снарядов и гарнизона, вот и поминай как звать ее. «Солдатский вестник» всегда правду говорит. Что бы там начальство ни придумывало для оправдания, а солдат свое мнение имеет.

Выбиваясь из сил, за ночь прошли сорок верст. Но положение не изменилось. Солдаты поговаривали, что немцы продолжают обходить наши войска. Мы, мол, по фронту идем, а они наперерез. И правда, артиллерийская канонада гремела в той стороне, куда отходил полк.

Так отступали неделю, другую. Пулеметчикам теперь было легче, чем пехоте: они шли себе налегке возле двуколок, только с одними карабинами за спиной. Ванюша даже ехал верхом на лошади начальника пулемета, ведь он в бою выполнял его обязанности. Но Ванюша жалел Генриха и почти половину дороги давал ему ехать на своем коне. Как-никак, а все-таки — второй номер, да и уважал его Ванюша: тянет солдатскую лямку, несмотря на то что полковничий сын. Остальные номера пулемета изредка чередовались с верховыми и с седьмым номером Мешковым, хотя он не особенно их этим баловал, держался начальственно, как и подобает старому вояке по отношению к новобранцам, еще мало нюхавшим пороху.

Так мотался 256-й полк из стороны в сторону, то брал южнее, то опять поднимался куда-то на север. В конце концов совсем все перепуталось. Теперь уже ничего нельзя было понять, а по «Солдатскому вестнику» получалось, что немецкая кавалерия где-то гуляет по нашим тылам. Значит, надо держаться плотнее, не то «черные гусары» дадут духу. Господа офицеры тоже пользовались сведениями «Солдатского вестника», их денщики уверяли своих дружков в ротах: командиры считают, мол, что немецкое начальство куда умнее ведет войну, раз немецкая кавалерия воюет у нас в тылу.

В один из жарких августовских дней 256-й полк остановился и занял оборону по берегу какой-то небольшой речки. Очень трудно было хорошо окопаться: грунт сыпучий, как ни старались, а песок опять все засыпал. Так и оставили это напрасное занятие, надеясь, что скоро начнется отход. Ведь так бывало не раз: начальство утверждает, что отступать больше не будем, а смотришь — к вечеру опять попятились.

Пулеметчики нашли какие-то сараи у лесничества. На свой страх и риск разобрали их, досками укрепили крутости в окопах, сделали хорошие пулеметные площадки, правда открытые. Болтушкой из глины вымазали щит и кожух пулемета и, пока они были сырые, обсыпали их, как пудрой, мелким песком — маскировка получилась на славу. Площадки утыкали маленькими елочками, и заметить их с немецкой стороны было трудно.

Все бы ничего, но почти неделю не было подвоза продуктов из тыла. У солдат оставался только носимый неприкосновенный запас — мешочек сухарей, банка мясных консервов, немного сахару, щепотка чаю и чуточку соли, но его приказали не трогать без особого на то разрешения.

Как-то Ванюша и Генрих недалеко от лесничества встретили теленка.

— Давай пристрелим его, пусть взвод поужинает, — предложил Шимановский.

Ванюша немного подумал. Все же он начальство, ефрейтор. Но, посмотрев по сторонам, сказал:

— Вали, Геня! Стреляй, только поточнее.

А теленок доверчиво уставился на них своими большими глазами, ожидая, по-видимому, кусочка хлеба с солью. Генрих дослал патрон в патронник своего карабина и в упор выстрелил теленку прямо в беленькую звездочку, украшавшую его чистенькую коричневую голову. Теленок вздрогнул, из головы брызнула кровь, но он продолжал стоять на своих широко расставленных ногах. Шимановский выстрелил еще раз, теленок продолжал стоять с открытыми глазами. У Ванюши сердце екнуло, и он подумал: «Ну, так и есть, бог наказал за богохульство». У Шимановского выступил пот на лбу, он тоже растерялся. Но Ванюша-то знал убойную силу пули и не мог допустить мысли, чтобы животное устояло против нее. Он подошел, превозмогая растерянность, и толкнул теленка ногой. Теленок сразу упал и больше не шевелился. Ванюша с Генрихом унесли его в заросли молодых сосенок и там освежевали.

Мешков и Аким Кагла приготовили чудесный мясной суп, пулеметный взвод на славу поужинал и даже угостил стрелков из соседнего отделения пехоты. Никто не спрашивал, откуда появилось мясо, да еще такое вкусное и нежное, важно было поесть досыта после нескольких дней жизни впроголодь. Но Ванюшу мучило воспоминание о теленке. Он его даже во сне увидел: теленок стоял перед ним, и из глаз его, добрых и доверчивых, катились крупные, как сливы, слезы...

Ваня сразу проснулся, долго смотрел в звездное небо и все думал об этом непонятном происшествии. «Почему теленок не упал сразу от первой пули?» На душе у Ванюши скребли кошки, какое-то нехорошее предчувствие овладело им. Ему вспомнилось, как в Одессе, в цирке на Куликовском поле, полиция и солдаты убивали слона Ямбо. Слон перестал слушаться дрессировщика. Решили, что он взбесился. Вот его и расстреливали, поставив позади клетки броневые плиты для перехвата пуль. Много пуль выпустили в слона, а он стоит себе и стоит и даже хоботом помахивает, и только когда солдат выстрелил ему в колено, слон упал. Одесситы поговаривали, что понадобилось якобы шестьсот пуль, чтобы свалить этого гиганта. «Ну, то ведь слон был, а тут маленький теленочек», — думал Ванюша. Навязчивая мысль о том, что произошло около лесничества, долго преследовала его. Но он об этом никому не говорил, даже Генриху, тем более тот сам об этом не вспоминал. Больше того, заметно было, что он и не хочет вспоминать... Очевидно, Шимановский тоже мучился в душе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});