Том 7. Эхо - Виктор Конецкий

Не сердитесь. Всего Вам доброго. Пишите еще более серьезно и задевайте за самое — за самое, бросьте анекдоты. Крепко жму руку.

А. И. Солженицын

21.9.67

Уважаемый Александр Исаевич!

Я было хотел обрушить на Вашу «сухопутность» и «приозерность» всех, начиная никак не ближе Вещего Олега, через Никона и Аввакума, Петра и приморский раскол, славянофилов и западников, народников и марксистов прошлого века и до самого Вашего собственного письма съезду. И все для того, чтобы доказать, что России одинаково нужны сейчас люди, ощущающие ее землей приозерной (со всем тем богатством душевным и духовным, которое в этом слове так уютно живет), и люди, ощущающие ее землей океанской (со всей той грохотностью, самомнением и книжным историзмом, которые неуютно живут в этом слове). Почему-то всю нашу историю люди таких разных ощущений России обязательно доводили себя каждый в свою сторону до фанатизма и рвали друг друга в клочья, и каждый правдами и неправдами хотел перекрестить всех под свой лад. Ныне Россия, хотим мы того или нет, правит миром наравне с одной другой страной. Если время и история завели нас в такую позицию, то для пользы не только нас самих, но и всех народов надо нам воистину научиться собиранию необходимого и хорошего со всех своих честных, порядочных людей.

Когда мое поколение начинало писать в середине пятидесятых годов, все порядочные в нем держались друг за друга и дружили. Ныне все сидят по углам, потому что перессорились из-за своего у каждого ощущения России. Вы знаете, это тяжело и больно, и вредно, и смешно даже, но это так.

В том, что темы морская и авиационная служили красочным амплуа, Вы, ясное дело, правы. Однако то, что в тридцатые годы происходило в Арктике и в воздухе, было не только газетной демонстрацией и иллюстрацией молодого революционного порыва народа, но и действительным поворотом сухопутной центральной России и Сибири через Полюс к открытому географическому пространству всей планеты. Последствия этого поворота переоценить невозможно, хотя, например, Папанин мне представляется авантюрным проходимцем. (А Дежнев другой?) Так рано или поздно серьезные книги обо всем этом писаться будут. А тема морская сейчас во всем мире стремительно разрабатывается в связи с голодом, увеличением населения, нехваткой воды для городов и еще потому, что только слой воды может укрыть человечество от последствий водородной войны. Думаю, что все это покажется Вам слишком специальным, лишенным той обобщительной глубины, которая есть в Ваших произведениях и Вашем письме мне, а может быть, покажется даже вообще не имеющим к Вашему письму отношения. Тогда простите, но это моя тема, я сейчас книгу пишу об этом, а у кого что болит…

Все, что Вы сказали об «Облаках», глубоко точно, и, несмотря на строгость, меня радует и вызывает даже некоторую за себя гордость, ибо Вы к книге отнеслись с той серьезностью, которая есть во всем Вами написанном. И Вы как бы не письмо мне писали, а просто продолжали писать нечто свое, что и будете писать до самой смерти. Такие письма я еще не получал и потому еще раз благодарю Вас.

Барабанщика мне немного порезали, но дело не в нем, а в том, что к середине книги я уже выдохся — не хватило психической выносливости для задуманного романа, не смог лепить больше чужие характеры и пошел вместо всех героев всаживать собственную личность. Вы понимаете, насколько такой путь — гиблый путь. Писатель может быть в жизни и очень яркой личностью, но нельзя ее всаживать в чужие характеры. Или пиши прямо сам о себе, или веди другого человека. Здесь я погорел.

«Алафеева» хотел посвятить потому, что мне эту вещь хвалили как лучшую, да и я сам так думаю. А о том, чтобы думать о причастности содержания вещи тому, кому посвящаешь, я, честно говоря, не думал, т. к. опыт предложения посвящения у меня с Вами был первым.

Надеюсь, работается Вам нормально. Еще раз благодарю Вас за разбор книги. Всего доброго!

Ваш Виктор Конецкий

22 октября 1967 г.

КАПИТАНЫ

Капитан Георгий Кононович

Дорогой Виктор Викторович!

Я приветствую Вас из Новороссийска и благодарю за повесть «Последний раз в Антверпене»?.

Мне наш радист рассказал, что прочитал отрывок в газете и сразу узнал, о ком идет речь, так как такие приметы, как попугай Яшка, седина, сигара, «Ермак» и прочее на это указывают. Я понимаю, что образ собирательный. Но то, что Вы придали ему и мои черты, приятно и лестно. Спасибо.

Думаю, что и штурман Березюк себя узнает. Он сейчас лоцманом в Мурманске.

Мы с «Звенигородом» в строю. В прошлом году побывали в Аргентине. Посетили прекрасные места Росарио, Буэнос-Айрес, Байя-Бланко. Повидали шоколадные воды Параны и Парагвая.

Потом был семнадцатидневный дрейф и ловля акул и золотистой макрели в ожидании причала в Гаване. А затем интересный рейс из Техаса в Ленинград. Впервые в нашей практике проводился опыт по фумигированию зерна в рейсе. На борту была научная экспедиция, в том числе один американец??. Из Ленинграда в Мурманск. После нескольких рейсов на Росток сходили на Кубу и вот сейчас, погрузив сахар, стали в док.

В августе буду в отпуске. Хотелось бы Вас повидать. У меня к Вам есть предложение. Дело в том, что в начале 40-х годов мне пришлось пережить ужас кораблекрушения и радость спасения своего судна. Это был хороший буксир «В. Чкалов», который доставлял на Диксон лихтеры с углем для обеспечения пароходов и ледоколов. Случилось так, что я его потопил. Вины не было (карты, ограждения). Но не хотелось всю жизнь испытывать угрызения совести. Решил судно спасти. Это было не легко — война. Но удалось. Поднял, восстановил и вновь на нем работал. Потребовало это не одного года. Тут и санные путешествия, и пешие походы, и зимовки на необитаемом острове и т. д. У меня сохранились дневники. Многие у меня их просили. Но я не соглашался с ними расстаться, так как думал, что смогу написать что-то значительное на этой основе.

Конечно, ничего не напишу. Мне кажется, Виктор Викторович, Вам этот материал будет нужен. Вы сможете на его основе создать самое значительное в своей жизни произведение. Конечно, это канва. И место, и время, и ситуация могут быть перенесены и изменены. Главное, что у Вас в руках будут истертые тетради с фактами, записанными в момент действия. Никакой лирики. Только факты. Борьба за судно не на жизнь, а на смерть. И характеры проявлялись, как в бою. Мне будет жаль, если этот материал пропадет. Не хочется быть пошлым, но больно видеть, как попирается то святое, что объединяло моряков. Вы об этом пишете в повести. Морское братство, любовь к судну. Пусть к самому паршивому, но твоему. А ведь тогда было так, что люди работали с неимоверным подъемом, безо всякого понукания, и сделали чудо. 650 тонн стали, исковерканной на рифах, было поднято в условиях глухой зимовки, доставлено на базу и превращено в живой пароход. Должен оговорить, что поднимали его заключенные и вольнонаемные. Это была особая зимовка. Особые отношения. Я был капитаном судна, начальником зимовки.

Если это Вас не заинтересует, то будем считать, что материал пропал. Неловко говорить, но мы люди нашей эпохи, поэтому скажу, что тут не может быть и речи о какой-то моей заинтересованности.

Крепко жму руку.

Г. О. Кононович

04.07.76.

Всего две встречи

Господи, как летит время!

Кажется, совсем недавно — а было это более тридцати пяти лет тому назад — «Ермак» проводил огромную флотилию рыболовецких судов на Дальний Восток Северным морским путем. Их было 62 — этих траулеров, сейнеров, логгеров и транспортов.

Большого искусства, да и нервов, пожалуй, требовала проводка стольких разнотипных слабеньких судов, укомплектованных перегонными командами из случайных людей, многие из которых никогда до этого не видели не только Арктики, но и моря.

Ретивые их капитаны никак не хотели подчиняться порядку, установленному в караване, и то и дело, завидев заманчивое разводье, выходили из кильватерной колонны и, конечно, тут же застревали в первой перемычке. Заслышав пять гудков: «Застрял во льду — нужна помощь», мы были вынуждены возвращаться, окалывать нарушителя и вести в строй. Это довольно обычное явление, но нас оно раздражало, ведь из-за плохой дисциплины мы теряли время и продвигались очень уж медленно.

В районе архипелага Норденшельда сделали остановку — идти дальше мешал лед в проливе Матиссена.

К нам подошел сейнер. На борт поднялся молодой, сухощавый, энергичный моряк, манера поведения и одежда выдавали в нем бывшего военного.

Я встретил его в вестибюле, а вестибюль на «Ермаке» был роскошный: дуб, бронза, ковры и умопомрачительная чистота.

Посетитель, им оказался капитан сейнера? представился:

— Конецкий Виктор Викторович!