Застенчивость в квадрате - Сара Хогл

Сейчас я уже не против кипящей воды.

Мы замолкаем, но в этот раз тишина естественная – хотя, если посветить фонариком в окружающую нас темноту, станут видны сотни невысказанных слов. Открываю рот, пытаясь подобрать нужные. Большую часть времени я будто живу глубоко внутри себя, очень глубоко – так далеко от собственного голоса, что сама едва его слышу, не говоря уже о других. Раньше мне говорили, что я смешиваюсь с толпой, меня сложно заметить и легко переспорить и уговорить. Но с тех пор, как я осознала, что Уэсли меня замечает, я будто выплыла на поверхность себя и там и осталась. Видеть мир так близко непривычно, как и знать, что могу влиять на окружение, действительно жить в собственной жизни. Изматывающее ощущение. У меня нет необходимых ресурсов на более лестную версию себя, и стоит мне хотя бы попытаться быть очаровательной и привлекательной, как я наталкиваюсь на препятствие. Я – самая простая версия Мэйбелл.

– Ты уже закончила считать овец? – спрашивает он.

– Теперь это целая орава Уэсли, один за другим несутся через поле. В смокингах.

– Я совсем не против. – От этой улыбки в его голосе я тоже улыбаюсь.

– А ты все считаешь разных Мэйбелл?

– Нет, определенно нет. Так я бы никогда не смог уснуть.

Если сейчас начать в этом копаться, в итоге сама себя этой лопатой и пришибу.

– Смотри, вон пояс Ориона, – поднимаю руку к небу я.

– А вон Малая Медведица. – Он тоже поднимает руку, так, что она легонько касается моей. Я чуть придвигаюсь. Он тоже придвигается.

– В Пиджен-Фордже звезд гораздо меньше.

– Ограниченная видимость, – соглашается Уэсли. Какое-то у него предубеждение против больших городов.

– Это телевизионная сеть небес, HBO. Starz[8], – произносим мы вместе и смеемся над банальной шуткой.

Немного отклоняю руку назад, растопырив пальцы, и он повторяет мое движение, касаясь, замирая. Интересно, смотрит ли он сейчас на наши руки, как и я, прислушиваясь к предательскому стуку моего сердца?

– Я вижу букву W, – говорит он.

Наклоняю голову набок, сокращая расстояние между нами – совершенно случайно.

– Уверена, то, на что ты смотришь, просто «М» вверх тормашками. – Оба одновременно опускаем руки, продолжая касаться пальцев друг друга, не делая попытки отодвинуться.

Он поворачивается ко мне, дыхание шевелит волосы у меня на макушке.

– Хорошо, пусть в этот раз будет по-твоему.

Никак не могу заставить себя расслабиться, я так стискивала зубы, что теперь и челюсти болят. Лицо, несмотря на холодный воздух, горит, а все тело, наоборот, закоченело. Дорога обратно будет сущим наказанием.

Над нами хлопают крыльями летучие мыши, и даже сквозь спальный мешок я чувствую сочащийся из земли холод, проникающий снизу сквозь ткань палатки. Негнущаяся спина уже начинает думать, что все эти «быть ближе к природе» сильно переоценены. Напоминаю себе, что просить Уэсли стать моим одеялком неприемлемо.

Тишина сгущается. Долгий день дает о себе знать, веки тяжелеют, и тут он шепчет:

– Ты не спишь?

Вот он, мой шанс вовремя остановиться. Надо просто ничего не говорить, делать вид, что сплю. Тогда он тоже уснет, и опасности удастся избежать.

– Нет, – не теряя ни секунды, отвечаю я.

– Сегодня я узнал об очень неловком для тебя моменте, – через пару мгновений произносит он. – И расскажу кое-что о себе. Более неловкой ситуации представить нельзя. Так будет по-честному.

– Ты не должен…

– И ты не должна была, когда увидела мои рисунки на чердаке. Но ты поделилась со мной важным и личным для тебя. А сейчас, в темноте, проще быть храбрым. Так что я расскажу.

Он тихонько выдыхает, снова поворачивается ко мне, оказываясь сейчас даже ближе, чем раньше. Мне всего-то нужно качнуться к нему на пару сантиметров, и его губы коснутся моего лба. Вздрагиваю и стискиваю в кулаке футболку, сдерживаясь.

– У меня никогда никого не было.

Время превращается в жидкость, разливаясь вокруг нас. Температура резко повышается, точно бенгальский огонь.

– Хочешь сказать…

– Да.

Пульс стучит в ушах. Затекшую руку колет, я неосмотрительно улеглась на нее, но, несмотря на неприятные ощущения, пошевелиться не могу.

Не дождавшись ответа, он мягко, невыносимо уязвимо просит:

– Скажи что-нибудь?

В горле будто песка насыпали.

– Пытаюсь придумать ответ, который не звучал бы как предложение, – признаюсь я охрипшим голосом. – Уэсли, тебе нечего смущаться.

Он снова переворачивается на спину, кладет руку на живот.

– Это меня беспокоит. Будто клеймо, особенно для парней. Особенно для парней, которым почти тридцать. Не то чтобы я хочу… ну, ты знаешь… – Он даже не может заставить себя произнести это вслух. – Но с такой социофобией, как у меня, знакомиться с новыми людьми сложно. Я паникую. Или хочу сказать что-то так, как мне нужно, но в итоге по дороге из головы к губам все запутывается. Тыква пытается быть цветами и становится кактусом. И это очень досадно.

– Цветов в тебе больше, чем кактуса, – заверяю я, действительно искренне имея это в виду. Надеюсь, он верит. – Но, как бы там ни было, тыквы лучше всего.

– Ладно. – Кажется, он трет глаза. – Наверное, это был перебор. Извини. Уже поздно, и я устал.

Конечно. Он правда устал и вовсе ни на что не намекает. Не предлагает. И уж точно не хочет, чтобы я сейчас перекатилась на него, воплощая свои коварные планы в жизнь. Единственный Уэсли, который разрешит мне пропустить сквозь пальцы русые пряди и прижаться губами к его губам – воображаемый. Думать о таком совестно, но ничего поделать не могу.

– Для меня очень большая честь, что ты настолько мне доверяешь, – прикусываю язык и тянусь к его руке. Он мягко пожимает мою в ответ, легонько поглаживая большим пальцем тыльную сторону ладони.

– Я смог признаться только потому, что с тобой так легко говорить. Как будто ты… – Он резко вздыхает. – По-настоящему слушаешь и все замечаешь.

Тело задеревенело от напряжения, сконцентрировавшегося в висках. Может, мне только кажется, но он тоже вроде бы весь напрягся. Я сгораю заживо.