Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период) - Максим Горький

1917

МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН[261]

ИЗ СБОРНИКА «СТИХОТВОРЕНИЯ. 1900–1910»

(1910)

Из раздела «Годы странствий»

Пустыня

Монмартр… Внизу ревет Париж —Коричневато-серый, синий…Уступы каменистых крышСлились в равнины темных линий.То купол зданья, то соборВстает из синего тумана.И в ветре чуется просторВолны соленой океана…Но мне мерещится порой,Как дальних дней воспоминанье,Пустыни вечной и немойНенарушимое молчанье.Раскалена, обнажена,Под небом, выцветшим от зноя,Весь день без мысли и без снаВ полубреду лежит она,И нет движенья, нет покоя…Застывший зной. Устал верблюд.Пески. Извивы желтых линий.Миражи бледные встают —Галлюцинации Пустыни.И в них мерещатся зубцыСтаринных башен. Из туманаГорят цветные изразцыДворцов и храмов Тамерлана.И тени мертвых городовУныло бродят по равнинеНеостывающих песков,Как вечный бред больной Пустыни.

Царевна в сказке, — словом властнымСтепь околдованная спит,Храня проклятой жабы видПод взглядом солнца злым и страстным.Но только мертвый зной спадетИ брызнет кровь лучей с заката —Пустыня вспыхнет, оживет,Струями пламени объята.Вся степь горит — и здесь, и там,Полна огня, полна движений,И фиолетовые тениТекут по огненным полям.Да одиноко городищаЧернеют жутко средь степей:Забытых дел, умолкших днейНенарушимые кладбища.И тлеет медленно закат,Усталый конь бодрее скачет,Копыта мерно говорят,Степной джюсан звенит и плачет.Пустыня спит, и мысль растет…И тихо все во всей пустыне:Широкий звездный небосвод,Да аромат степной полыни…

1901

Ташкент — Париж

Акрополь[262]

Серый шифер. Белый тополь.Пламенеющий залив.В серебристой мгле оливУсеченный холм — Акрополь.Ряд рассеченных ступеней,Портик тяжких Пропилей,И за грудами каменийВ сетке легких синих тенейИскры мраморных аллей.Небо знойно и бездонно —Веет синим огоньком.Как струна, звенит колоннаС ионийским завитком.За извивами Кефиза[263]Заплелись уступы горВ рыже-огненный узор…Луч заката брызнул снизу…Над долиной сноп огней…Рдеет пламенем над ней он —В горне бронзовых лучейЗагорелый Эрехтейон…Ночь взглянула мне в лицо.Черны ветви кипариса.А у ног, свернув кольцо,Спит театр Диониса.

1900

Афины

Из раздела «Амогi amara sacrum»[264]

Старые письма

А. В. Гольштейн[265]

Я люблю усталый шелестСтарых писем, дальних слов…В них есть запах, в них есть прелестьУмирающих цветов.

Я люблю узорный почерк —В нем есть шорох трав сухих.Быстрых букв знакомый очеркТихо шепчет грустный стих.

Мне так близко обаяньеИх усталой красоты…Это дерева ПознаньяОблетевшие цветы.

Киммерийские сумерки[266]

Константину Федоровичу Богаевскому

I

Полынь

Костер мой догорал на берегу пустыни.Шуршали шелесты струистого стекла.И горькая душа тоскующей полыниВ истомной мгле качалась и текла.

В гранитах скал — надломленные крылья.Под бременем холмов — изогнутый хребет.Земли отверженной — застывшие усилья.Уста Праматери, которым слова нет!

Дитя ночей призывных и пытливых,Я сам — твои глаза, раскрытые в ночиК сиянью древних звезд, таких же сиротливых,Простерших в темноту зовущие лучи.

Я сам — уста твои, безгласные как камень!Я тоже изнемог в оковах немоты.Я свет потухших солнц, я слов застывший пламеньНезрячий и немой, бескрылый, как и ты.

О мать-невольница! На грудь твоей пустыниСклоняюсь я в полночной тишине…И горький дым костра, и горький дух полыни,И горечь волн — останутся во мне.

1907

II

«Я иду дорогой скорбной…»

Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель…По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре.По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,И лежит земля страстная в черных ризах и орарях.

Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор,Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело.Здравствуй, ты, в весне распятый, мой торжественный Коктебель!

Коктебель

1907

III

«Темны лики весны…»

Темны лики весны. Замутились влагой долины,Выткали синюю даль прутья сухих тополей.Тонкий снежный хрусталь опрозрачил дальние горы.Влажно тучнеют поля.

Свивши тучи в кудель и окутав горные щели,Ветер, рыдая, прядет тонкие нити дождя.Море глухо шумит, развивая древние свиткиВдоль по пустынным пескам.

1907

IV

«Старинным золотом и желчью напитал…»

Старинным золотом и желчью напиталВечерний свет холмы. Зардели красны, бурыКлоки косматых трав, как пряди рыжей шкуры.В огне кустарники, и воды как металл.

А груды валунов и глыбы голых скалВ размытых впадинах загадочны и хмуры.В крылатых сумерках — намеки и фигуры…Вот лапа тяжкая, вот челюсти оскал,

Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам.Чей согнутый хребет порос как шерстью чобром?Кто этих мест жилец: чудовище? титан?

Здесь душно в тесноте… А там — простор, свобода,Там дышит тяжело усталый ОкеанИ веет запахом гниющих трав и йода.

1907

V

«Здесь был священный лес…»

Здесь был священный лес. Божественный гонецНогой крылатою касался сих прогалин.На месте городов ни камней, ни развалин.По склонам бронзовым ползут стада овец.

Безлесны скаты гор. Зубчатый их венецВ зеленых сумерках таинственно печален.Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален?Кто знает путь богов — начало и конец?

Размытых осыпей, как прежде, звонки щебниИ море древнее, вздымая тяжко гребни,Кипит по отмелям гудящих берегов.

И ночи звездные в слезах проходят мимо,И лини темные отвергнутых боговГлядят и требуют, зовут… неотвратимо.

1907

VI

«Равнина вод колышется широко…»

Равнина вод колышется широко,Обведена серебряной каймой.Мутится мыс, зубчатою стенойСтупив на зыбь расплавленного тока.

Туманный день раскрыл златое око,И бледный луч, расплесканный волной,Скользят, дробясь над мутной глубиной, —То колос дня от пажитей востока.

В волокнах льна златится бледный кругЖемчужных туч, и солнце, как паук,Дрожит в сетях алмазной паутины.

Вверх обрати ладони тонких рук —К истоку дня! Стань лилией долины,Стань стеблем ржи, дитя огня и глины!

1907