Метели ложаться у ног - Василий Ледков

— Когда всё стойбище переправилось в поселок, я и не думала, что меня назначат к рыбакам. Видишь, назначили, — сказала Нина, волнуясь. — Вот и нужны теперь пимы-бродни. — Подумала о чём-то и спросила: — А ты не слыхала, когда на рыбалку тронемся?

— Говорят, третьего дня.

— Значит, я успею сшить пимы-бродни, — решила Нина и ушла.

А Марина ещё долго стояла на берегу в одиночестве, смотрела за реку, поглядывала на поселок, сгрудившийся домами и чумами высоко над водой, тревожно думала.

23

Справа виднеются подернутые дымкой сопки, называющиеся с незапамятных времен Константиновым Камнем, слева — упирающееся, в небо море. А если стать лицом к сопкам, то по правую руку раскинется большое, как половина неба, озеро (каждый год в начале августа слетаются к нему на линьку едва ли не все лебеди тундры; осенью они, блистая новым опереньем, взмывают в поднебесье и растворяются в синеве густого воздуха), по левую руку поднимаются у самого горизонта причудливые от марева дома поселка Пэ-яха-харад.

Когда ветер дует с полудня, воздух в этом месте пропитывается по-северному скудным запахом цветов; когда он дует с полуночи — пахнет морем.

Этот день на клочке Большеземельской тундры, ограниченном берегами озера, моря, реки и сопками Константинова Камня, выдался на редкость тихим и теплым. Но несмотря на безветрие, на пологий песчаный берег тяжело накатывались волны прибоя. Над морем метались чайки, сшивая белыми нитями голубое небо полярного лета с зеленовато-синим морем.

Недалеко от берега стояли рядами только что забитые на мелководье колья, вспыхивали то и дело; между ними сновали, поднимаясь и опускаясь на волнах, лодки — рыбаки заводили сети: скоро пойдет королева Севера сёмга, и море от рыбьих спин станет синим. На побережье спешно съехались с печорских сел добытчики-рыбаки, приехали впервые и рыбаки-оленеводы, объединившие се свои артели в один колхоз, решившие освоить новую отрасль — рыбодобычу.

Колхозники съехались со всех стойбищ Большеземельской тундры. Ожидая, когда пойдет семга, они собрались все вместе, чтобы дать название своему новому укрупненному колхозу. Заспорили. Долго спорили, предлагая каждый своё. Спорили до хрипоты. Появились и такие, кто заявил: если колхозу не дадут названия, предлагаемого ими, они немедленно выходят из колхоза.

И тут вдруг председательствующий на собрании Енгэй Микит крикнул:

— Товарищи колхозники, у меня есть слово! — А когда все смолкли, сказал: — От единоличницы Паханзеды заявление поступило…

Кто-то негромко хихикнул.

— Читать? — спросил Микит.

— Читай! Читай! — поддержали его несколько голосов.

И Микит прочел:

— «Я, Паханзеда Нина, жена единоличника Микула, сама тоже единоличница, много лет тундрами хожу.

Устала. Хочу к людям. Запишите меня в колхоз, сына моего Иванка и бабку Ирину тоже. Все мы устали кочевать одним своим чумом. Надо в колхоз. Нина Паханзеда».

— Как вы на это смотрите, товарищи колхозники? — снова спросил Микит.

— Принять! Конечно, надо принять! — прокричали с разных мест собравшиеся, сидевшие кто на чем у моря, откинувшие под солнцем капюшоны малиц на спину.

Поднялась над головами рука.

— Что вы скажете, товарищ Лаптандер? — спросил Енгэй Микит поднявшего руку.

Встал бывший батрак богача Ноготысого Яким Лаптандер, посмотрел близоруко на президиум, окинул изучающе взглядом колхозников и лишь после этого заговорил:

— Мой ум так ходит: почему Нина Паханзеда столько долго не шла в колхоз?.. Пусть-ка она сама расскажет об этом. Тогда и будем с ней разговаривать.

Тут же раздались недовольные голоса:

— Если человек подает заявление, значит, он решил!

— Надо принимать Паханзеду!

И снова поднялся с облысевшего за годы странствий по морю плавника Яким Лаптандер.

— Мое сердце ничего против Нины Паханзеды не имеет, — сказал он, сердито набычившись. — Но пусть-ка она при всех своим языком скажет, почему так долго в колхоз не шла…

Утирая уголком платка глаза, встала и Нина.

— Я всё это время ждала Микула, — сказала она и словно бы захлебнулась. — Но если он теперь… Он пропал без вести…

— Как без вести? Как это пропал?..

Нина пересилила слезы, объяснила:

— Я хотела вступать в колхоз давно, но всё ждала Микула. Мои уши и сейчас его слова слышат: «Будет трудно — вступай в колхоз». Правда, я не очень… Мне было не совсем трудно. И не ради этого я хочу в колхоз. С людьми веселее, и солнце светлее. Вот ты, Яким, — повернулась она к Лаптандеру. — Сейчас ты человеком стал. Тебя люди стали слушать. А когда работал у Ноготысого?.. Никто тебя не слушал. Спал ты у самой двери чума, где собаки в пургу обычно ложатся…

— Ну и что? — набычился больше прежнего бывший батрак.

— Не будем спорить! — остановил Якима Микит. — Говори дальше, Нина.

— А теперь на собрании люди тебя слушают, Яким, — продолжала Нина. — Плохо разве это? Я тоже со всеми хочу работать. Вот и хочу в колхоз…

Люди молча поглядывали друг на друга и на Нину.

— Ну как вы думаете, товарищи? Принять? — громко спросил сразу всех Микит.

— Конечно, принять! — почти хором закричали колхозники.

— Других слов не будет! — послышался голос Якима. — Надо принять!

— Тогда прошу тех, — поднял руку Микит, — кто за то, чтобы принять в наш колхоз Нину Паханзеду и членов её семьи, поднять руки.

Нина оглянулась: все подняли руки, кроме неё, и она, растерявшись, подняла руку…

А потом колхозники вновь махали руками, вскакивали со своих мест и кричали, спорили, выбирая имя колхозу. Но Нина слышала и видела всё это словно во сне. Потом поднялся молчавший до сих пор Паш Миколай, попросил помолчать всех.

— Язык у меня что-то зачесался. Слова просит.

— Говори, дедушка, говори! — раздались едва ли не со всех сторон собрания добрые голоса.

И старик сказал, положив сухую жилистую руку, почерневшую от времени, на жиденькую белую бороденку:

— Мой ум так говорит: нового названия нашему колхозу не надо. Люди от рождения ходят с одним именем. И пусть наш колхоз всю жизнь носит первое имя — «Тет яха мал». Разве плохое название — «Истоки четырех рек»? Мой ум так велит: пусть наш колхоз всю жизнь называется «Тет яха мал».

Старик сел. И укрупненный колхоз оставил за собой свое прежнее имя. И никого это не обидело. Ведь «Тет яха мал» пусть даже малую, но уже имеет свою историю. И пусти он растет, как человек.

Артельная жизнь, особенно для ненцев-бедняков, не была новостью. Ненцы всегда жили артельно. Собирались несколько семей вместе — пасли оленей, ловили рыбу, песца. Ненцы всегда помогали друг другу. У нашей земли закон: человек попал в беду — помоги!..

24

Уже несколько дней жила бригада Митьки Валея на берегу сердитого Баренцева моря, в избушке с дерновой крышей. И Нина была в этой бригаде; с трудом скрывала свою радость — наконец-то и она среди людей: не надо теперь разговаривать вслух с ветром, с тундрой — рядом люди. И Митька среди них. Правда, здесь была и Марина. Она хотя и не знала ничего, но Нина не могла смотреть ей в глаза, старалась не оставаться с ней наедине. Нина боялась, что мужики уйдут в море и оставят её в избушке с Мариной. Но перед самым уходом старый Гриш Вылка вдруг предложил:

— Бригадир, давай возьмем и Паханзеду с собой. Обед будет готовить, тобоки чинить.

Митька ответил не сразу — видно было: о чём-то мучительно думал, — согласился:

— Ладно. Чего им вдвоем делать здесь.

Нина уловила настроение Митьки по голосу: он был доволен, но и после этого не посмотрела в его сторону, чтоб не выдать себя.

И вот уже сдана первая рыба, получены немалые деньги. Но начался отлив, вода на море убывала — обнажились мели: по устью Нюмдя Вэвы теперь и на порожней лодке нельзя было проскочить. И к базовой избушке нельзя было не вернуться: рыбаки выбивались из сил, им надо было отдохнуть по-человечески — впереди было ещё много дел.

— Да-а, видно по всему, придется ждать следующей большой воды. Долговато, конечно, — посмотрел на своих рыбаков Митька. — Да и ночью нам, наверное, не удастся потрясти. Как вы думаете? Будем трясти?!

Все молчали, глядя на Митьку: бригадир сам должен во всем разобраться. Лишь старый рыбак дед Ненянг заметил:

— Ты, Митька, на корме нашей лодки сидишь… В пору подхода рыбы нехорошо пропускать воду. Бывает, и одна вода рыбака кормит. Рыба-то по-настоящему ещё не пошла, сам знаешь. А ты, Митька, на корме нашей лодки сидишь — вожжи наши в твоих руках.

Митька улыбнулся. По его лицу то ли от смущения, то ли от удовольствия, как по озерной глади, потревоженной легкий ветром, прошлась еле уловимая волна радости. И вожак рыбаков не замедлил с решением:

— Ты, Гриш, останешься воду пасти, а мы по коренному берегу пойдем пешком к избушке. Отдохнем и вернемся. Ты потом отдохнешь. А если что, сам знаешь.