Новый Мир ( № 2 2008) - Новый Мир Новый Мир

И именно потому, что мы калеки, нам так хочется, чтобы с нами обращались бережно и нежно, чтобы нашу боль берегли и лелеяли. А ее здесь не хотят лелеять — ее хотят изгнать, чтобы вернулось здоровье. Здесь хотят, чтобы мы перестали довольствоваться тем, что в нас, безусловно, где-то там, в глубине, за завалами и затемнениями, есть образ Божий, — потому что хотят, чтобы мы хоть кому-нибудь хоть когда-нибудь смогли его явить… Хотят, чтобы мы встали и ходили. Даже если в нашем прогнозе черным по белому написано: “Не сможет ходить”. Потому что — в конце концов — зачем Жениху расслабленная невеста? И чего стоит друг Жениха, если он даже не попытается ее исцелить?

 

Почти девяносто лет назад прозвучало в селе, где ныне монастырь, пророчество одной нищей блаженной: “Здесь будет гореть свеча от земли до неба!” Спустя пятьдесят лет услышал то пророчество десятилетний мальчик, будущий отец А. И принял его в сердце, и стал растить. И когда пришел час, возродил сельский храм, закрытый сразу после революции и обращенный, как тогда водилось, в клуб. А потом вокруг храма собралась община — и стал монастырь.

В невероятных трудах прошло уже почти двадцать лет. Потому что, прежде чем возжечь свечу, надо ее подготовить.

Зубами…

"Моя борьба на литературном фронте"

Продолжение. Начало см. «Новый мир», № 1 с. г.

<1927>

Разговор с Лидиным. Бранит писательскую среду. Трудно <существовать?> в ней, <столкновения?> с писателями. Без культуры, недалеки, своекорыстны, эгоистичны. Много говорил верного.

 

«Лефы» организуют против меня какую-то кампанию. Маяковский, уехавший в провинцию, вернулся. Передают (Гладков), что ВАПП по <этому> вопросу блокировался с ними против меня, или нет — разделился. «Политики» хотели блокироваться, чтобы вздуть меня (ВАПП имеет <зуб> против моей статьи «К единому литературному фронту» в № 1 «Печати и революции»1 — но «писатели» от ВАППа — творческая молодежь — на 100% за меня). Так что блока с ЛЕФом по этому вопросу не будет.

В воскресенье мой доклад в Политехническом музее. Председатель — Малкин2, леф, содокладчик — Брик. Вероятно, сделают попытку устроить на диспуте бум.

 

Выборы в Советы. По улицам — толпы с флагами, оркестры, грузовики с молодежью, речи. Хорошо.

 

8/III. Слухи о моей прикосновенности к истории с Демьяном <Бедным>, оказывается, идут от Ингулова. На другой день после нашей беседы, где он мне рассказывал про Демьяна черт знает что, — он в ЦКК и Гусеву сообщил, будто я вел разговоры о том, что «наша партия переживает сейчас извест­ный период разложения». Мерзавец! Это почти провокаторское поведение.

В субботу — заседание в ЦКК. Председатель — Гусев. Вопрос все тот же — о Демьяне и о <Иванкине?>. Оказывается, движение среди журналистов вылилось в петицию протеста, под которой подписались 142 человека — в том числе Осинский3; есть подписи из Ленинграда. Гусев сообщает, что на некоторых заводах ходят письменные обращения к рабочим — с протестом и против Демьяна, и против статьи Смирнова. Это, разумеется, принимает политический, очень неприятный характер — нечто вроде создания беспартийной оппозиции — подписи под протестом и партийные, и беспартийные.

Гусев собрал нас, редакторов, чтобы указать на эту опасность. Речь его интересна. Трудно все вспомнить. Основа — дисциплина и следование директивам Отдела печати. Нет редакторов — есть члены партии, поставленные на редакторскую работу. Говорил о более тесной связи Отдела печати с журналами. Это, конечно, желательно. А то, черт его знает, — разнобой.

< Низ страницы — около st1:metricconverter productid="4 см" w:st="on" 4 см /st1:metricconverter — заклеен белой бумагой. Верхние 4 строки на следующей странице замазаны. >

 

Столкновение с Маяковским в Коммунистической Академии. После моей статьи4 — он меня возненавидел. Выступил я — тотчас записался и он. Не говоря ничего по существу прений, поносил меня бранными словами, ругал «Красную новь» и «Новый мир» и т. д. Передергивал мои слова так, что я даже крикнул ему:

— Маяковский — это хулиганство!

Съел.

 

В воскресенье 6-го диспут в Политехническом музее. Лефы сорганизовались против меня. В порядке выступают: Третьяков, Брик, Левидов5, Маяковский. Я думал, Раскольников — со мной. Он, оказывается, больше с ними. Малкин председатель. Вел дело так, чтобы я не мог сказать заключительного слова — записались 14 ораторов, каждому по регламенту 10 мин. — а он не прерывает, удваивает. По их плану Маяковский должен был выступить около 12 ч. ночи — ему время, конечно, собранное, продлили бы — он популярен, — затянул бы свою речь до 12 с половиной ч. — а в 1/ sub 2 /sub гасят свет. Я остался бы без заключительного слова. Я потребовал у Маяковского слова к порядку <ведения диспута>. Он отказался. Я настоял и заявил собранию, чтобы ровно в 12 ч. ночи мне было дано заключительное слово.

Собрание на моей стороне — в подавляющем большинстве. Возражения лефов — слабы. Говорят, что я — в заключительном слове — разгромил их основательно.

 

Вечером вчера беседа с Иваном Ивановичем <Скворцовым-Степановым> по поводу Ингулова. Прочитал мои объяснения Ярославскому и письмо Ингулову. Сокрушительно качал головой — ой-ой-ой, какое безобразие. Сообщил мне, что меня хотят, в конце концов, — в результате всех историй — снять с работы.

— Да каких историй? — воскликнул я. — Ведь историй-то нет; с Пильняком ведь была ошибка — и только6.

— А юбилей «Красной нови»? — сказал Ив. Ив.7.

Ну, что же. Печально.

 

10/III. < Четыре первых строки замазаны. >

Я — даже по моему предложению — выступил с речью. А что не пришли вапповцы — так ведь их приглашали. Я сам говорил накануне (юбилей Фриче) с Раскольниковым — будут ли они или нет? Он ответил: «Мы не полу­чили приглашения». Я на другой же день потребовал у Евдокимова объяснений. <Образ председательства?> на юбилее, создаваемый мне правыми писателями. «Я не хотел — <это> Смирнов Н. П., — закричал Евдокимов. — Этот уверил меня, что приглашения посланы и ВАППу, и всем членам политбюро — и в Отдел печати».

Если они на юбилей не пришли, то кто виноват? Кто это знал? Можно ли было это предвидеть? И правильно ли было это?

Разве «Красная новь» дело Воронского? Разве юбилей такого журнала — это праздник беспартийных литераторов, а не нашей партии и не нашей советской литературы? Зачем же оставлять Воронского беспартийным?

< 4 строки замазаны. >

Вчера на ячейке я говорил о «Красной нови» и о том, как меня сделали центром кампании против Демьяна.

Малышкин мне передает, будто Демьян на меня озлоблен за статью Лелевича о нем в БСЭ. Там Лелевич очень хвалебно пишет о нем и определяет его как крестьянского поэта, перешедшего на точку зрения пролетариата8.

 

Иван Иванович делает доклад на ячейке — по поводу истории с Демьяном. Из ячейки голоса: «Какие статьи у Н. И. Смирнова?» Очень удивились, что старый большевик неодобрительно относится к частым извинениям редакции за ошибки.

Он прав, поскольку говорит, что если газета по ошибке кого-нибудь окле­ветала, надо извиниться. Но он как будто не хочет заметить, что журналисты говорят о другом: надо осторожней обращаться с газетой и внимательней смотреть. А если каждый день газета будет опровергать свои вчерашние нападки и извиняться — она потеряет уважение.

Один из ячейки выступил открыто с обвинением Демьяна и предложил даже вынести решение — Демьян-де оклеветал Иванкина. Иван Иванович предложил с негодованием отвергнуть предложение. Оно, конечно, отвергнуто.

 

Маяковский на вечере в Политехническом музее уверял (врет), что: по матери он грузин, детство — в Тифлисе, и он владеет грузинским языком как русским; по отцу он малоросс, а еще по кому-то — чистокровный великоросс.

Не совсем понимаю, как это могло случиться.

Чуть не сорвалось: «А среди <абиссинцев?> у вас никого нет?»

 

Малышкин передает, будто Нарбут определяет мою статью о Лефе — как точку зрения оппозиции. Дуралей! Иван Иванович — который в восторге от моей статьи — и Д. Бедный, который мне говорил комплименты, — оппозицио­неры? До чего можно договориться, потеряв голову — или не имея ее вообще.

 

8/VIII. Разговор с Никандровым9. Никитский бульвар. «Почему не берете для беллетристики вашей материал революционный?»

— Да как писать, — отвечает, — боязно.

— Чего боязно?

— Да ведь не свободно. Русская литература всегда была оппозиционна. А требуют казенного патриотизма.