Новый Мир ( № 2 2008) - Новый Мир Новый Мир

И вот когда я говорила отцу А., что так же нельзя, что дети-то эти — не просто маленькие — они больные! — опять я увидела это же холодное и отстраняющееся выражение. Нет, он не одобрял мать Н. Но меня он явно не одобрял еще больше… Тогда у меня впервые возникла мысль — может, это я чего-то не понимаю? Уж слишком, казалось бы, очевидна была ситуация, чтобы вызывать разное к ней отношение…

А потом мне рассказали историю про мать К. Молодая еще женщина приехала осенью в монастырь с безнадежным диагнозом: у нее был рак и жить ей оставалось самое большее четыре месяца. Она уже с трудом ходила, приехала умирать… Ее приняли и стали назначать ей послушания. На общих основаниях . Главным образом она убирала храм. Таскала ведра с водой, на коленях терла полы, чистила подсвечники… Все время испытывая страшную слабость, со слезами на глазах, с удивлением и, наверное, обидой в душе, изо дня в день… А потом к ней подошел отец А. и весело сказал: “Смотри-ка, мать, а ведь на дворе-то май!” Мать К. живет в монастыре уже несколько лет.

И вот тут я начала что-то понимать. А потом увидела еще картинку.

Марина в храме во время службы неотрывно смотрела на девочку лет девяти, с очень умненьким и симпатичным живым лицом, сидящую в коляске… Марина подошла, потопталась, зашла с другой стороны, ничего не говоря… А я смотрела, потрясенная. Девочка была с тем же диагнозом, что и Марина, и, скорее всего, первоначально с более благоприятным прогнозом. Девочка жила с любящей и заботливой мамой… И я вспомнила то, что постоянно твердят врачи родителям детей с такого (да и иного) рода отклонениями: “Не делайте все за них. Не опекайте их чрезмерно. Гимнастики недостаточно. Дайте им действовать в жизни…” И подумала, что, опираясь на монастырский опыт, можно добавить: “Возложите на них обязанности, спрашивайте с них без снисхождения — как с полноценных людей. Обязанности целительны — это они привязывают нас к жизни”.

То, что мне прежде виделось небережным и даже небрежным, нелюбовным отношением к человеку, обернулось вдруг чем-то иным, предстало как здравое (во всех смыслах: и мудрое, и обеспечивающее его здоровье) к человеку отношение. Отношение требования, спроса, а не аванса, не признания всего того, что в нем, безусловно, есть, даже если оно никак себя не обнаруживает. Призыв к обнаружению, к ненавязчивому предъявлению взгляду окружающих своих достоинств и способностей. Перенесение ответственности за видение в человеке образа Божия с того, кто смотрит, на того, на кого смотрят.

Это не отрицающие друг друга истины, они, наверное, должны быть соотнесены согласно принципу “дополнительного распределения”. Да они так и соотносятся: обязанность, способность и умение увидеть и почтить — в католичестве, обязанность явить (да еще и всячески укрывая то, что смог явить, занавешивая явленное и от поверхностного взора, и, как раз, от почтительного отношения ) — в православии.

В своем отрицательном проявлении у них это ведет к требованию уважения на пустом месте, к знаменитой борьбе “за свои права”. У нас — к отрицающему уже не только права, но и обязанности человека сознанию: “Да кто я такой?!” (“Кто я такой, чтобы с меня спрашивать, чтобы от меня что-то зависело, чтобы я что-то мог”. Юрий Малецкий как-то, помню, посетовал — или понегодовал — на склонность православных на просьбу о молитве отвечать что-нибудь типа: “Да моя молитва недоходна…” — как бы это считая смирением. “Да ты сделай, чтобы доходна была!” — говорил он. Вот оно — настоящее смирение.) У нас это приводит и к “православно-хамскому”: “Да кто ты такой?!” — и соответственно к неумеренному заискиванию перед тем, о ком все знают, кто он такой .

Но в своем положительном проявлении оба эти принципа могучи и целительны. И в конце концов — в этом своем положительном проявлении — они воздействуют с разных сторон в одном направлении: с одной стороны, призывая явить то, что и так непременно полагается присутствующим в человеке, не зарыть талант, оправдать аванс, предполагая, что “ты можешь” — значит, “ты должен”. С другой стороны — призывая явить то, чего не увидят и во что не поверят, которого как бы и нет, пока оно не явлено, пока ты его не предъявишь, но предполагая, что “ты должен” — значит, “ты можешь”. Не потому что “ты” — это “ты”, могущий, как в первом принципе, а потому что ты “должен”, а раз должен — то может кто угодно, но раз тебе пришлось — то и давай… Известно, как у нас в монастырях: благословили — и вперед. На колокольню звонить, в пекарню хлебы ставить, да на любое дело, которого ты и не совершал никогда, и получается — потому что не ты действуешь, а  тобой — Божие благословение.

Католик поклонится в человеке образу Божию, в нем запечатленному, мы — силе Божией, в нем действующей, благодати . Как сказал Петр Мамонов о создателях фильма “Остров”: “Мы — ослицы, на которых едет Господь”. Если вспомнить обращение св. Франциска к своему телу: “Брат осел”, — так то же на то же и выйдет. Петр Мамонов еще добавил: “Ослица, наверное, когда Господь входил в Иерусалим, думала, что это ее встречают пальмовыми ветвями…” Ну так и для католика всегда актуально помнить, кому он поклоняется (и кому в нем поклоняются) — Господу или ослу. Они, чтобы не забыть об этом, целые ослиные мессы разыгрывали…

Они исходят из того, что в каждом человеке открывается образ Божий, а мы приходим к тому, что в каждом человеке скрывается образ Божий. Ну, или должны прийти… Во всяком случае, физический образ человеческий в разрушенном человеке в монастыре восстанавливается. А это невозможно без пробуждения силой благодати духовного образа Божия.

И этот самый, так смущавший меня, каторжный труд монахинь, непосильный труд, который в миру так часто угнетает дух, уничтожает всякое воспоминание о духе, — этот труд и становится раскрытием действия благодати Божией в человеке. “Ибо сила Моя в немощи совершается”. “Человекам это невозможно, Богу же все возможно”. И вот — человеку предлагается совершить свыше сил, заведомо свыше сил, чтобы он наконец осознал, Кто делает и все то, что, человеку думается, совершает он сам. И тогда человек, превосходя себя, раскрывается этим действующим в нем силам — и получает и крепость, и исцеление, и дар целительства. Потому что источник этот неиссякаем и не оскудеет рука дающего. Перед нами другой путь (хоть он и, в конце концов, тот же самый) — не оформления и огранки, выделки образа, а превращения себя в канал для силы Господней, в хирургическую перчатку на руке Господа, как любил говорить митрополит Сурожский Антоний. Проще: в колонку — для живой воды… Говорят же: не научившись трудиться — не научишься молиться. Ora et labora. И пожалуй, чтобы понять, как молить Господа за безнадежно погибший, растленный мир Господень, стоит вбыходить и вымолить одного ребеночка с безнадежным диагнозом, ребеночка, который вдруг, неожиданно, ни с того ни с сего, оказался — твоим . И, почувствовав себя матерью-одиночкой, пожалеть Отца-одиночку. И сделаться в самом деле матерью Его миру, как Он стал отцом твоему ребенку…

И вот я смотрела на их труд и на их жизнь — смотрела на камень, в котором пробивают канал, на железо, которое куют в трубы, и этот камень, и это железо были немощной и страдающей и вопиющей о своих страданиях человеческой плотью, — смотрела и тупо тосковала по благообразию, по совершенству образа, совсем не понимая, чтбо у меня происходит перед глазами… А передо мной восстанавливался из праха и пепла сокрушенный и приговоренный миром человек, так же как из праха и пепла здесь восстанавливаются приговоренные врачами дети. Ведь женщины часто приходят в монастырь, чтобы стать монахинями, не менее покалеченные духовно, чем дети, которых им привозят для удочерения, покалечены телесно. Потому что они приходят из среды нас с вами. А мы, как на подбор почти, духовно — калеки и расслабленные.

И именно потому, что мы калеки, нам так хочется, чтобы с нами обращались бережно и нежно, чтобы нашу боль берегли и лелеяли. А ее здесь не хотят лелеять — ее хотят изгнать, чтобы вернулось здоровье. Здесь хотят, чтобы мы перестали довольствоваться тем, что в нас, безусловно, где-то там, в глубине, за завалами и затемнениями, есть образ Божий, — потому что хотят, чтобы мы хоть кому-нибудь хоть когда-нибудь смогли его явить… Хотят, чтобы мы встали и ходили. Даже если в нашем прогнозе черным по белому написано: “Не сможет ходить”. Потому что — в конце концов — зачем Жениху расслабленная невеста? И чего стоит друг Жениха, если он даже не попытается ее исцелить?