На исходе ночи - Евгений Габуния

— Вы поняли правильно, товарищ следователь. Поверьте, мы сделали все, что могли, но возможности нашей лаборатории ограничены. Попробуйте послать на экспертизу в Москву, там лаборатория посильнее.

— Но все-таки почему анализ неудачен — из-за малой насыщенности пятна или потому, что подозреваемый — несекретор?

— Трудно сказать, хотя я и понимаю, как вам важно это установить. Или первое, или второе, или оба фактора вместе. Мы, увы, не всесильны.

«Однако тут случай особый, — рассуждал Аурел. — Может вполне быть и кровь Пысларя. Экспертиза такую возможность не отвергает». Он мысленно представил, как девочка вцепилась ногтями в руку насильника, потекла кровь… — и содрогнулся. Невольно оглянулся по сторонам: его обтекала по-летнему пестрая толпа. Люди торопились по своим делам, гуляли, разглядывали витрины магазинов. Размахивая портфелями, пробежала стайка девочек в коричневых платьях и красных галстуках.

Пысларя арестовали на следующий день в райотделе милиции, куда его вызвали для допроса. Его бледные, впалые, плохо выбритые щеки стали совсем серыми. Отсутствующим взглядом он обвел находившихся в кабинете людей, но не сказал ни слова. Медленно шевеля губами, прочитал постановление о привлечении его в качестве обвиняемого. Ему предложили подписать постановление. Неловко зажав в заскорузлых, покрытых ссадинами пальцах авторучку, он вывел:

«Постановление прочитал от подписи отказуюсь».

«СЛИШКОМ МНОГО ПРОТИВ…»

Потянулись дни, наполненные самой будничной работой: проверялись и перепроверялись показания свидетелей, которых находили все больше. Возникали новые версии, но вскоре отвергались. Следы по-прежнему вели к Пысларю. Дополнительные сведения характеризовали слесаря отнюдь не с лучшей стороны: бабник, без твердых устоев, безвольный, аморальный. «Такой мог пойти на преступление… — думал Кауш. — Но «совершил ли он его?»

Он еще и еще раз «прокручивал» данные по делу, сопоставлял факты, анализировал поведение обвиняемого. Твердой уверенности, внутренней убежденности не приходило. Слишком много неясностей. В цепи доказательств не хватало какого-то важного звена. Не внесли ясности и результаты экспертизы в Москве. Они только повторили выводы кишиневского эксперта.

После очередного перекрестного допроса Пысларя Кауш устало сказал Будникову:

— Странно ведет себя обвиняемый, все отрицает начисто.

— Почему же странно, он защищается. Нормальная реакция.

— Реакция естественная, однако защищается он ненормально, несознательно. Вы не хуже меня знаете, что преступник обычно скрывает что-то одно, главное. Этот же отрицает все, даже очевидные факты, причем второстепенные.

— Например?

— Например, то, что он знал Розу… и то, что провел вечер у любовницы… Такие примеры можно продолжить. Нет, что-то слишком много против него улик. Так не бывает.

— Бывает по-всякому, Аурел Филиппович, да и чего вы хотите от этого Пысларя. На интеллектуала он никак не смахивает. Избрал тактику всеотрицания: я не я и кобыла не моя, по известной поговорке.

— Допустим, что вы правы и Пысларь, действительно, избрал такую тактику самозащиты. Однако как вы объясните то, что Роза, девочка, воспитанная в строгих правилах и не очень общительная, пошла с ним, человеком ей малознакомым, в заросли акации?

— А почему вы думаете, что она пошла с ним? — вопросом на вопрос ответил подполковник. — Пысларь увязался за девочкой, когда увидел, что она направляется к маслине, сделал свое подлое дело и отнес труп подальше, в заросли.

— Но тогда, Алексей Христофорович, преступник должен был закопать труп в землю, чтобы его не нашли.

Будников усмехнулся:

— Все верно, Аурел Филиппович, только чем ему прикажете рыть землю? Руками много не нароешь, да и торопился он очень. Я, помнится, уже говорил…

— Логично… Только вы забыли о тряпках, обнаруженных на месте преступления. Как они туда попали? Вряд ли Пысларь имел их при себе, когда выслеживал девочку. Зачем они ему? Скорее всего он нес тряпье на помойку, увидел там Розу и…

— Однако в этом случае мы не можем ответить на вопрос, как там оказалась девочка, а это очень важно, — живо отозвался подполковник.

— Вот видите, Алексей Христофорович, цепь не замыкается, в суд передавать дело рано. Завернут, обязательно завернут. Будем работать еще…

В ходе дальнейшего расследования ничего существенно нового добыть не удалось. Следствие топталось на месте, а срок его истекал. В один из дней Кауша пригласил к себе Ганев.

— Только что звонили из Кишинева, — сообщил он, внимательно разглядывая осунувшееся лицо Аурела. — Сам вызывает. — Ганев выдержал многозначительную паузу: — Редкий, скажу тебе, случай, чтобы прокурор республики вызывал следователя райпрокуратуры для доклада. Я такого что-то не припоминаю.

— Но такие преступления тоже ведь не каждый день случаются, товарищ прокурор, — делая вид, что не замечает озабоченности Ганева, парировал Кауш. — Раз начальство вызывает — надо ехать. Выписывай командировку.

На следующее утро, облаченный в синий форменный пиджак, Кауш входил в кабинет прокурора республики. Здесь сидели также заместитель прокурора и начальник следственного управления. Прокурор, невысокий человек средних лет, с густой, но совершенно седой шевелюрой, вышел из-за массивного стола, чтобы поздороваться. Кауш отметил про себя, что легкий бежевый костюм сидит на нем как литой.

— Ну что ж, товарищ Кауш, будем теперь знакомы лично, а не заочно. Присаживайтесь…

Аурел сел в кресло возле маленького столика, приставленного к большому столу хозяина кабинета, и молча ожидал, что последует дальше. В окно било еще жаркое октябрьское солнце, и он взмок в своем форменном пиджаке; нестерпимо захотелось пить. С вожделением взглянул на сифон с газированной водой, однако, налить из него не решился. Прокурор что-то искал на своем заваленном бумагами столе, наконец нашел, вынул из объемистой папки пачку писем.

— Вот, познакомьтесь, что пишут трудящиеся. — Он протянул следователю всю пачку.

Писали рабочие цеха нестандартного оборудования, в котором трудился Карл Зоммер, колхозники Покровского колхоза, рабочие местного совхоза, группа пенсионеров из Заднестровска, учителя покровской школы и продавцы сельмага. Все требовали самого сурового наказания преступника. В некоторых письмах выражалось недоумение, почему затягивается суд над Пысларем, который уже давно арестован. Одно письмо особенно привлекло внимание Кауша как своим необычным внешним видом, так и содержанием. На листке ученической тетради были наклеены печатные буквы, вырезанные из газеты. Ему и раньше приходилось встречаться с этим распространенным приемом анонимщиков. Он прочитал: