Смерть на перекрестке - Дэйл Фурутани

Нагато же причин неуверенности Момоко не знал, но угловатой робостью ее любовался. Он и сам не смог бы объяснить — почему, однако, явная беспомощность девочки прямо-таки опалила его огнем вожделения. С тех пор и началось… А потому теперь, когда Нагато, мрачнее тучи, весь в растерзанных чувствах после семейного скандала, шедший куда глаза глядят, вдруг наткнулся на лесной опушке на дочку старосты, собиравшую корешки, он понял: сами боги послали ему эту встречу! В руке девочка держала плоскую продолговатую корзину — специально для корешков. Нагато сразу внимание обратил: не широкая корзинка, не круглая — стало быть, не для грибов. Маленькая неудача — Момоко не одна была, а с матерью, высокой костлявой уродиной, на которую господин судья и внимание-то обращать возможным не считал — обычная крестьянка!

До сей поры Нагато бесплодно рыскал по селению в поисках какого-нибудь простолюдина. Наорать на кого-нибудь хотелось, сорвать зло после ссоры с женой и тещей, — прямо сил никаких не было. Но когда добрел до леса и увидел девчонку на опушке — враз успокоился. Сощурился. Нет, не такая уж и маленькая, ежели присмотреться, — грудки острые под пестрым ситцевым кимоно уже выпирают. А как, паршивка, двигается, как худенькими бедрами поводит, наклоняясь, как пышные, хоть и нечесаные, пряди волос с лица отбрасывает, выпрямляясь, — прелесть!

Девочка пристального внимания толстяка не заметила.

А вот мать ее — наоборот.

Она решительно заслонила дочку собой от сального взгляда судьи. Отдала почтительный поклон. Почти прокричала:

— С добрым вас утречком, благородный господин судья!

Слишком заискивающим был ее голос. Слишком — не в меру — радостным. Похоже, женщина, как и все обитатели деревни, люто ненавидевшая судью, из последних сил пыталась скрыть свои истинные чувства.

Нагато на приветствие ответить не спешил. Отстранил жену старосты жестом и снова уставился на ее дочь. Момоко на материнский голос удивленно повернулась и теперь во все глаза смотрела на разодетого с провинциальной роскошью судью. И тут Нагато озарило. Он — самурай. Она — крестьянка. Он — судья. Она обитает в подвластной ему деревне. Да на кой ему платить деньги и выкупать этого хорошенького зверька? Статус дозволяет ему взять девчонку в наложницы хоть сейчас[39]! Судья охнул. Всплеснул руками…

— Ой, благородный господин! И как я, дура, не подумала? Вы, верно, желаете свеженьких корешков отведать? Вкусные, сладкие! — зачастила жена старосты. Ласково заговорила, униженно, — а вот в темных глазах, неотрывно следивших за взглядом Нагато, прямо искры ярости и страха сверкали.

— Отойди, женщина! — бросил сквозь зубы судья.

Крестьянка не послушалась — наоборот, буквально навалилась на девочку, отпихнула ее себе за спину. Впрочем, Момоко тотчас высунулась. Любопытство на чумазом личике смешивалось со страхом — и желание вновь ударило в чресла Нагато. Судья скрипнул зубами. Момоко затрепыхалась, явно собираясь пуститься в бегство.

— Прошу вас, благородный господин судья! Примите этот жалкий дар. Чем богаты, по скудости нашей! Вкусные корешки! И госпожа супруга ваша довольна будет! — молящим голосом лепетала жена старосты. Она упала на колени и обеими руками, точно жертвенное приношение в храме, держала перед собой корзинку. Глаза ее расширились от ужаса — говорила, что на язык придет, явственно понимая — в глазах у Нагато приговор ее дочери.

— Женщина! — прошипел Нагато. — Я, верно, уж с тысячу раз толковал твоему болвану мужу о своих намерениях насчет вашей дочери. Но он, видать, слишком глуп, чтоб понимать намеки. Теперь я ясно вижу: глупость свойственна всем членам вашей семьи. Ладно. Объяснимся напрямую. Я намерен оказать твоей дочке высокую честь — взять ее себе в наложницы. Прочь с дороги!

— Молю вас, благородный господин! — криком закричала мать. — Дочь моя слишком молода для женской доли! Коли вам женщина понадобилась, благородный господин, — что ж, я сама ложусь! Меня возьмите, прошу! Хотите — пойдемте подальше в лес, я сама с вами хоть за честь почту, ублаготворю вас, как надобно. Зачем вам Момоко? Она ж еще дитя! Что она в таких делах смыслит? Молю вас…

Нагато, не испытывая ни тени жалости, холодно слушал материнские причитания. О чем он думал в тот миг? Да об одном — поскорее бы добраться до юного тела Момоко! Сейчас он чувствовал себя настоящим мужчиной, сильным, властным, — всегда бы так. Сколько ж его унижали, сколько высмеивали… насмешливый красавчик князь, стерва-жена, странный, неведомо откуда явившийся ронин… но теперь — все! Кончено! Начинается новая жизнь! В кои веки Нагато был доволен собой. Он подошел к девочке на шаг ближе.

Мать всхлипнула. Подползла. Все еще держа на сгибе локтя корзину, обхватила его колени, зарыдала, мотая головой. Крестьянка, способная любить свое дитя и пытающаяся его защитить? Нагато удивился. Ничто подобное раньше ему и в голову не приходило. Для судьи деревенские жители казались лишь инструментами для производства вкусного риса. А что они за люди? Глупые, неграмотные, жадные, лживые твари! Нет, у таких нормальных человеческих чувств и быть-то не может…

Пока он размышлял, девчонка и впрямь попыталась удрать. Нагато вскрикнул от бешенства. Жена старосты уронила корзинку наземь. Рассыпались по траве корешки. Вне себя от отчаяния, женщина схватила его за руку, сунула себе за вырез старенького кимоно:

— Молю, благородный господин судья! Ну давайте сходим в лесок, повеселимся, да? Зачем вам девчонка неопытная? Я-то знаю, как мужчине удовольствие…

Она не договорила. Нагато со всей силы ткнул ее кулаком в грудь. Результат превзошел самые смелые его ожидания. Задохнувшись от резкой боли, жена старосты упала ничком. Рука ее, раньше прижимавшая руку толстяка к своей груди, безжизненно упала. Испуганная Момоко подбежала тотчас же.

— Ой, господин судья! Вы чего?! Пожалуйста, не бейте маму!

Нагато расплылся в ласковейшей улыбке:

— Отчего же, милая… Ступай со мной — и я до твоей матушки пальцем больше не дотронусь.

— Но, благородный господин!..

Нагато с наслаждением отвесил пришедшей в себя матери Момоко звонкую пощечину. Пнул ее ногой в живот. Девчонка споро подскочила, вцепилась в его рукав, принялась оттаскивать. Он с наслаждением перехватил тоненькое запястье. Выкрутил руку. Личико Момоко жалко сморщилось…

И вот теперь, как сказано выше, он шел все глубже в лес, таща упирающуюся и плачущую девочку за собой. Почти уже зайдя за деревья, оглянулся через плечо — мать Момоко, спотыкаясь, закрыв лицо руками, бежала в направлении деревни.

Ах, как счастлив был Нагато! Каким сильным, каким могущественным ощущал себя! А вот и премилая полянка. Улыбаясь от уха до уха, судья опрокинул девочку наземь. Вот уж повезло так повезло. А он-то дурень, — всегда ж помнил, что может преспокойно зарубить любого крестьянина, а о прочих своих самурайских правах позабыл начисто!

Девчонка ревела, брыкалась — ну и что? Он грубо рванул кимоно с тощеньких плечиков. Нахалка счастья своего не понимала упорно — визжала, на приказы немедленно замолкнуть не реагировала. Сама напросилась — Нагато хлестнул ее по щеке тыльной стороной руки, да так, что аж голова назад мотнулась. Крепче прижал жертву к земле, навалился сверху. Хорошо, что весит он изрядно — не сможет Момоко вырваться, пока он судорожно трясущимися от желания руками развязывает шнурки на своей набедренной повязке.

Наконец Нагато удалось высвободить свою мужскую плоть. Девчонка, верно, совсем перепугалась — извивалась, рыдала как безумная. Господин судья невозмутимо отвесил ей еще одну пощечину. Тут, главное, не переусердствовать: смирение и покорность в постели — добродетель женщины, но вот с бесчувственным телом развлекаться радости мало. И вообще — пусть брыкается, коли хочет. Даже приятно слушать жалобные, мяукающие всхлипы, слетающие с ее по-крестьянски растресканных губ.

Нагато попытался протиснуться в нефритовые врата будущей наложницы — и громко охнул. Не от наслаждения — от внезапной резкой боли.

Судья неловко потянулся свободной рукой себе за спину — стряхнуть злобно ужалившее его насекомое. Впрочем, тварь, кажется, и сама уж улетела. Но почему рука стала влажной? Поднеся ладонь к глазам, Нагато изумленно вскрикнул — она была окрашена алым. Не сразу, лишь через несколько мгновений понял толстяк: у него на руке — кровь. Его собственная кровь.

Он отполз прочь от девчонки. Шок и изумление отступили, сменяясь болью. Нагато поднял глаза: над ним, сжимая в руке кинжал, стоял староста Ичиро, отец Момоко. Рот судьи приоткрылся от изумления. Крестьянин, простолюдин, с оружием в руках нападающий на самурая?! Невозможно, немыслимо! Да ведь наказание за столь чудовищное преступление — смертная казнь самому крестьянину, всем членам его семьи и еще четырех по меньшей мере соседских семей[40]! За содеянное отвечает не только сам преступник, но и его соседи, — таков закон. У крестьян не только рисовые поля, но и жизнь со смертью общие. Если хоть один из обитателей селения посягнет на священную власть представителей старой знати или благородного самурайского сословия — жестокая кара постигнет все селение.