Смерть на перекрестке - Дэйл Фурутани

Кадзэ сконцентрировался, в который уж раз вспоминая дословно все разговоры, какие доводилось ему вести в эти дни. Что он спрашивал? Что ему отвечали? Когда усмехались, когда пожимали выразительно плечами? Почему наполнялись слезами женские глаза? Почему замолкали мужчины?

Так… а сам-то он разве безупречно действовал? Торопился. Нервничал. Ошибок наделал — ужас! Стоило ли, спрашивается, перестать подозревать здешнего судью в первом из убийств, основываясь лишь на виде нескольких стрел, в спешке засунутых толстяком в колчан в ночь, когда Кадзэ поднял на ноги все селение? Судья, как и любой самурай, целое собрание стрел разных типов хранить может! Хотя, конечно, тут, возможно, поработал и господин Куэмон — застрелил захожего самурая, а мальчишку Хачиро и впрямь кто-то другой убил. Но плохо как-то верится, что двое разных людей использовали совершенно одинаковые стрелы, притом отменно дорогие. Из лука, кстати сказать, частенько и женщины неплохо стреляют. И даже женщина, которую трудно назвать искусным стрелком, без труда попадет в такую большую цель, как человек, ежели подберется к жертве достаточно близко. Стало быть, Аой полностью сбрасывать со счетов не следует. Да и староста Ичиро, как прекрасно понимал Кадзэ, в крайних обстоятельствах тоже вполне способен на убийство. Кто знает, не поставили его в эти самые крайние обстоятельства, угрожая, скажем, его жизни или его семье? М-да. Слишком много подозреваемых получается. Об этом следует поразмыслить, да притом спокойно, без ненужной, вредной торопливости.

Кадзэ все думал и думал, а солнце меж тем медленно достигло зенита и поползло вниз, на запад, в сторону далекого Китая. Закатилось за бесчисленные пики гор, зажавших селение Судзака в плотное кольцо. На землю опустились прозрачно-синие сумерки — для трудившихся в полях крестьян и их жен наступало время возвращения домой. Фигурка Дзиро уже спешила по тропинке к дому, когда Кадзэ открыл глаза.

— Вот оно что! — сказал он.

Глава 21

Плод недозрелыйСвинье милее, чем сладкий…Манит развратника юность!

― Да иди же ты, чего брыкаешься! — шипел судья Нагато, тащивший хнычущую дочку старосты все глубже в лес. Девчонка упиралась, норовила вырваться из толстых пальцев, крепко сжимавших ее худенькое запястье. Нагато сильно выкрутил ей руку и аж прижмурился от удовольствия, когда девочка вскрикнула. Он выкрутил сильнее. От острой боли девчонка согнулась пополам и в голос заплакала. По физиономии Нагато расплылась блаженная улыбка.

— Хватит реветь, потаскушка маленькая! Тебе бы радоваться, что такое счастье привалило! — прикрикнул судья.

Он развернулся и с новой силой поволок одиннадцатилетнюю жертву в чащу. Желание накатило жаркой внезапной волной — острое, словно у молоденького юноши. Казалось, хватало одного взгляда на рыдающую, спотыкающуюся девочку за спиной — и отступали все беды и тревоги. Пропади они пропадом, и надменный князь Манасэ, и стерва-жена вместе с мамашей, и скандал с господином Куэмоном, и даже мрачные мысли о том, что после гибели разбойников и их предводителя с денежками туго станет! Сейчас Нагато в полной мере ощущал себя настоящим мужчиной, покорителем и завоевателем — даже если победу предстояло одержать лишь над едва достигшей брачного возраста соплячкой[36] и ее родителями-крестьянами.

Всего лишь несколько минут назад господин судья, ругаясь на чем свет стоит, несся в неизвестном направлении — лишь бы подальше от деревни и от своей усадьбы, где он вдрызг разругался с супругой и ведьмой-тещей. Жена — ровно сердцем чувствовала, змея, что он деньги копит, наложницу приобрести собирается — в последнее время проявляла прямо-таки чудеса расточительства. Нагато давно понял — за деньги можно купить не только могущество, но и наслаждение. А теперь, когда до исполнения мечты рукой было подать, прощай, все нежно лелеемые планы! И из-за кого? Из-за мерзавки жены!

Вообще говоря, Нагато был тугодумом. Мысль о том, что, разбогатев, он резко изменит свое существование к лучшему, тоже не скоро до него дошла. Но уж как дошла — всю жизнь его себе подчинила. К несчастью, у самого Нагато денег не водилось. Вот теща его — та и верно куда как состоятельная была дама. А у него и на то ума не хватило, чтоб заранее поинтересоваться — какое же ценное имущество после смерти тестя перейдет к нему по мужской линии? А теперь — все. Обдурили его, окрутили. Чин и место судьи он, как зять и приемный сын, унаследовал, а вот земля, дом и деньги — все, что по праву должно бы принадлежать ему, — так и остались у жениной матушки.

Три года спустя после свадьбы супруга Нагато наконец зачала и успешно родила сына. Однако, подарив мужу наследника, она, и раньше-то супружеские обязанности с трудом исполнявшая, делить с мужем ложе отказалась наотрез. Стоило судье не то что в постель к ней лечь, а хоть двери приоткрыть в ее опочивальню[37] — визг и крик поднимала и швырялась подушками.

Нагато, грубый, жестокий и нетерпеливый с подчиненными и простолюдинами, растерялся, не зная, как отстоять свои естественные права законного мужа. Пока он думал, женушка успела сообщить матушке, что выносить больше прикосновений супруга не в силах. Злоязычная карга, естественно, полностью встала на сторону обожаемой дочурки и пригрозила: пусть зять только посмеет принудить супругу к плотским отношениям или, упаси боги, поднять на нее руку — медной монетки больше не получит! Тут уж для бедняги Нагато вообще мир перевернулся: он, всю жизнь протолкавшись среди крестьян и самураем будучи лишь по званию, всерьез полагал, что наорать на строптивую жену или прибить ее — священное право всякого мужчины. А тут — вон оно как, по-благородному… Супругу стукнешь — последствий не оберешься! Злился он, возмущался — но, увы, так и не сумел восстановить свое положение в доме. Да и не знал, каким путем этого следует добиваться. Только и додумался — а хорошо бы наложницу завести. Наложница — она кто? Простолюдинка бесправная! Бить ее можно, унижать вволю — словом, обходиться с ней так, как, по мнению Нагато, настоящему мужчине с женщиной и должно обращаться.

Прошлой весной взгляд его упал на дочку сельского старосты Ичиро. Вот как все вышло: весной в горах жара прямо летняя стоит, у крестьян — как мужчин, так и женщин — в обычае работать в поле обнаженными по пояс[38]. Момоко, дочке Ичиро, только-только одиннадцать исполнилось. В тот год она отправилась вместе с другими деревенскими девушками высаживать нежные ростки риса в стоячую воду рисовых полей.

Рис растили всем селением. Ни один из крестьян, даже самый зажиточный, просто не смог бы без помощи соседей и почву подготовить, и рис высадить, и за ростками присмотреть, и, наконец, снять урожай и провеять зерно. Люди говорили — привыкли в японских селениях работать вместе, потому-то, в случае чего, и отпор врагу совместно готовы дать. Правда или нет — кто знает? В другом тут дело: для крестьян земли Ямато совместная работа — единственный способ выживания.

Итак, молодые женщины в ряд двигались от одного края поля к другому. Рисовые сеянцы, со всем тщанием отобранные среди лучших зернышек прошлогоднего урожая, передавали им пучками. Каждый пучок драгоценных ростков, аккуратно сложенных один к одному, связывал сплетенный из соломы жгут.

Поначалу сажали рис, редкий в этих горных местах, радостно шутили, пересмеивались. Но к концу дня все женщины уже падали с ног от тяжелой монотонной работы, а спины у них разламывались от непрестанных наклонов. И все равно незамужние девицы нет-нет да и косились на мужчин, неуклюже топтавшихся у противоположного края поля, высматривали себе подходящих женихов. В толпе же мужчин, говоря по чести, многие и вовсе никакого отношения к посадкам риса не имели — затем только и пришли, чтоб полюбоваться: шутка ли, все молодые женщины деревни вместе собрались! Одним из таких зрителей и был господин судья Нагато.

Конечно, многим из деревенских красоток уж лет по пятнадцать было, а то и поболе — не первый год замужем. Но Нагато на таких и внимания-то не обращал. И не потому, что мужние жены, — а просто слишком уж самоуверенно и гордо они держались, — одно слово, взрослые женщины. По ряду известных причин с уверенными в себе женщинами судье сразу же становилось как-то весьма неуютно…

Дочка Ичиро в тот год до серьезной, взрослой работы — рис сажать — допущена была впервые. Потому она, еще не вполне знавшая, что и как надобно делать, держалась робко, неуверенно. Осторожно спустила кимоно, и теперь верх его болтался у талии, вокруг старенького пояса. Впрочем, подобный костюм девочку не смущал — с детства она привыкла в жаркие летние месяцы и играть, и работать с обнаженной грудью. Дело было в самом факте: ей впервые дозволили принять участие в посадке риса, стало быть, признали, что она уж больше не ребенок, а настоящая взрослая девушка, не хуже всех прочих в деревне. Это радовало, но немножко пугало.