Правильный пацан - Сергей Донской

– Выйти? – Березюк бросил растерянный взгляд на тяжелую дверь с решетчатым «намордником». – На прогулку?

– Ага. Телок поснимать, пивка попить холодненького.

Вокруг дружно заржали. Те, которые дружно хлебали баланду, – подобострастно. Остальные, выделявшиеся ленивыми жестами и особым блатным форсом, – недобро.

– Костыли, говорю, подбери, чертила, – рявкнул синий, сгоняя с костистого лица ухмылку. – Тебе ж по-человечьи сказано! Или ты только птичьему языку обучен?

– У-у-у! – пронеслось по камере протяжное, и сразу сделалось гораздо тише, чем секунду назад.

– Я понял, понял, – закивал Березюк в этой грозной тишине, поджимая колени к груди. Желудок отозвался на изменение позы возмущенным бурчанием.

Вскоре, как ему показалось, о нем снова забыли. Заключенные хлебали посеребренную чешуей уху из мисок, которые здесь называли «шлюмками», бойко тарахтели своими «веслами» – ложками со спиленными черенками. Пайки серого глинистого хлеба, покрытые холмиками сахара, оставлялись на десерт. Березюк, продолжавший сидеть на своем свернутом матраце, – тоже, хотя он не догадывался об этом. Он понятия не имел, как легко оказаться сожранным там, куда он определил стольких людей. Он знал о тюремных порядках лишь понаслышке и никогда не примеривал их к собственной шкуре.

Он еще не чуял, как близко бродит беда, когда дежурный, кособокий мужичонка в семейных трусах, заколотил вылизанной миской в железную дверь, вопя на весь коридор:

– Эй, кипяток гоните, чувырлы козлоногие! Народ чаю желает!

Народ поддержал дежурного криками:

– «Брук-бонда» хочу!

– Чаю «Беседушка – отсоси, соседушка!»

– Мне какавы!

– А мне чашечку кофею, мне какава по колену!

Наблюдая украдкой за дурачащимися сокамерниками, Березюк с удивлением заметил, что многие раздеваются до трусов, готовя кружки под кипяток. Видимо, здешние законы запрещали ужинать в полуголом виде, а чаепитие допускало некоторую свободу нравов. Лишь те, что сидели за единственным в камере столом, не следовали примеру большинства. Похоже, несмотря на неимоверную жару, они и кипяток собирались пить при полном параде – в спортивных штанах и майках.

С трудом гоняя спертый воздух сипящими легкими, Березюк все нетерпеливей поглядывал на отхожее место. Он слышал где-то, что походы на «толкан» во время трапезы запрещены, и теперь гадал, сколько же может продлиться чаепитие. Сливная труба из раковины тянулась к унитазу, и еще до ужина Березюк подметил, что те, кто справлял нужду, обязательно открывали кран над раковиной, чтобы вода постоянно лилась в унитаз. Оттуда, несмотря на импровизированный полог, исходили жаркие волны вязкой вони.

Березюк обессиленно откинулся на изгаженную штукатурку стены, к которой был вплотную придвинут его матрац. Невыносимо хотелось пить и курить. Но всего мучительнее были усиливающиеся позывы в желудке. Когда же эти твари нажрутся и напьются? Сколько еще будет продолжаться эта пытка?

– Мужики! – зазвенел чей-то возмущенный голос. – Толкан забит! Чё делать будем?

Березюк первым делом взглянул на часы и с удивлением обнаружил, что продремал около часа. Сокамерники галдели, суетились, их сделалось как бы раза в два больше, чем до ужина, когда большинство сидело на нарах. Кто-то монотонно долбил миской в дверь и требовал начальника. Кто-то призывал немедленно найти пидора, уронившего в унитаз подштанники, и утопить его там же. Нарастающий ропот пронзил один разбойничий посвист, второй.

Березюк попытался распрямить затекшие ноги и, охнув, скрючился еще сильнее. Внутри бушевало похлеще, чем снаружи. До потемнения в глазах. До такого кислого обилия слюны во рту, что впору захлебнуться.

– Что, братишка, брюхо подвело? – участливо спросили рядом.

С трудом открыв веки, Березюк попытался ответить, но сумел лишь утвердительно кивнуть головой.

– Худо твое дело, братишка.

Посочувствовавший новичку зэк опустился на корточки и, пялясь на страдающего Березюка, заулыбался до ушей. Зубы у него были черные. Этими гнилыми зубами он откусывал крошечные куски горбушки, посыпанной сахарным песком, и явно чего-то ждал. Все ждали.

Гвалт как-то сам собой прекратился. От десятков взглядов, устремленных на него, Березюку сделалось совсем худо. Хватаясь руками за стену, он встал и сделал шаг по направлению к отхожему месту.

– Куда?! – прикрикнул с верхней койки синий от татуировок урка. – Параша Ивановна закрылась на переучет. Терпи.

– Не могу, – взмолился Березюк, перебирая ногами. – Не могу, братцы. Расстройство желудка у меня.

– А нам долбать, – заявил зэк с горбушкой. – Мы кушать изволим, разве не видишь? – Он отщипнул губами несколько хлебных крошек и заржал, подавая пример сокамерникам.

Те дружно грянули на все голоса.

– Скоро ассенизаторы явятся, – пробормотали справа от Березюка. – Хоть пальцем задницу заткни, а терпи. Иначе…

Березюк уставился мутным взглядом туда, откуда последовал совет, и увидел бледного веснушчатого парня в треснутых очках. Кажется, только он один не гоготал, потому что остальное пространство было заполнено оскаленными ртами. Как будто в окружении волчьей стаи очутился. Сейчас начнут рвать зубами.

– Я не могу больше, не могу-у-у!!! – взвыл Березюк, падая на колени.

Он потерял чувство времени и пространства. Ему казалось, что он находится в центре чудовищного хоровода, участники которого обрядились в звериные маски. Это длилось бесконечно долго, а внутри бродило, бурлило, плескалось что-то жгучее, бросающее в жар.

Издевательские голоса доносились как сквозь вату.

– У-ха-ха!.. А-ха-ха!.. Го-го-го!..

– Люська! Тащи матрац новенького к параше поближе!

– Петушиного полку прибыло!

– Тока подмой его, Люська, хорошенько подмой.

– Чтобы дуплецо аж скрипело!

Березюк ошалело смотрел на собравшихся вокруг. Что происходит? Резь в желудке затаилась, утихла. Но откуда так воняет? И почему в штанах горячо?

– Идем. – Детина, так и не научившийся кукарекать, но зато привыкший откликаться на имя Люська, требовательно дернул Березюка за рукав.

– Куда? – взвизгнул он.

– На кудыкину гору, по самые помидоры, – проверещал кто-то, кривляясь, как обезьяна.

– Куда ты меня тащишь? – Березюк сделал слабую попытку высвободить руку, но Люська только усилил хватку.

– Так мыться же, – приговаривал он, хихикая. – Обгадился ты, дорогой товарищ.

– Я сам! – возразил Березюк, упираясь подошвами в грязный пол.

– Сам ты уже все сделал, что от тебя требовалось! – Чернозубый зэк, запихнув в рот остатки горбушки, деловито пнул Березюка ногой. – Пошел отсюда, вонючка!

– Топай, топай, петух обхезанный! – поддержали его сокамерники.

– Ты же сам на насест спешил, нет?..

– Га-га-га!.. Хе-хе-хе!..

– Фьють-тю-тю-тю-тють!..

– А у милой в попке жарко, словно в топке…

– Шевелись, Маруся!

– Какая я вам Маруся! – ужаснулся Березюк.

И это было последнее, что он успел сказать, прежде чем сильные Люськины руки выволокли его из общего круга и потащили туда, откуда уже не было хода обратно.

Не прошло и получаса, как на матраце, заботливо расстеленном Люськой неподалеку от унитаза, сидел растерянный человек, потерявший имя и право называться мужчиной. Его наспех застиранные брюки висели на трубе парового отопления, на его голых коленях стояла дырявая миска с какой-то загустевшей баландой, а по его щекам текли слезы, которых не замечал ни он сам, ни тем более окружающие.

Даже если бы он рыдал во весь голос, выл, грыз зубами железо или бился головой об стену, изменить уже ничего было нельзя.

А до отбоя оставалось ровно сорок пять минут. А жизни впереди – слишком много, чтобы хотя бы надеяться на то, что этот кошмар когда-нибудь закончится.

Глава 17

Характеры выдержанные, нордические

1

Там, где уже несколько часов кряду находились эти двое, время остановилось. Из-за влажных каменных стен казалось, что они сидят на дне глубокого колодца, хотя это впечатление было, конечно же, обманчивым. До потолка метра три, не больше. Там люк. Когда он открывается, по лестнице, установленной почти вертикально, спускаются вниз страшные люди, плохо говорящие по-русски. Впрочем, скорее всего они умышленно коверкают язык. Но ненависть к русским выражается не только этим способом.

Сначала пленников в подвале было трое. Теперь от одного осталась только голова с выпученными глазами и разинутым ртом. Голова подвешена на стене в прозрачном полиэтиленовом пакете, кровь из которого капает все реже и реже. Еще недавно ее носил на плечах личный телохранитель Варяга, вождя скинхедов. Теперь вот телохранитель отдельно, а его голова тоже отдельно – в кулечке. Точно такая же участь грозит самому Варягу и его ближайшему помощнику – Майн Кампфу.

Но даже это не самое страшное.

Когда телохранителю, словно барану, перерезали горло и он, задергавшись, наконец испустил дух, оба живых пленника почувствовали некоторое облегчение. Потому что с парнем сначала творили такое, о чем лучше не вспоминать. От его воплей труха из щелей в потолке сыпалась. А чеченцы только посмеивались, орудуя своими кинжалами. Они говорили, что русские для них – все равно что мясные туши, и доказали это на деле. Прежде чем умереть, парень узнал, каково это, когда с тебя заживо сдирают шкуру. После этого умирать ему было не так уж и страшно. Он сам поднял голову и вытянул шею.