Правильный пацан - Сергей Донской

– Ты о чем? – насторожился Виталий.

– А ты действительно желаешь услышать правду? – осведомилась Тамара, отыскивая блуждающим взглядом мужа.

Он нахмурил брови:

– Какую? Ты что-то от меня скрываешь?

Тамара прищурилась, как это делают очень близорукие или очень решительные люди, готовые наделать глупостей. Сергей поспешил взять ситуацию под свой контроль.

– Так, – провозгласил он, устраивая на коленях свою запасную гитару, которую он прихватил, уезжая с Арбата, – довольно болтать на эту тему. Сделанного не воротишь, будущего не наколдуешь… Меня всегда манила вдаль моя мечта хрустальная…

Лишь когда Сергей взял первый аккорд, стало ясно, что он уже не говорит, а поет, словно беседуя с собою вслух. Негромко. С полузакрытыми глазами.

Меня всегда манила вдальМоя мечта хрустальная.Мне ни к чему у ворожейСудьбу свою пытать.Я жму на газ, топлю педаль…Дорога – идеальная,Ни миражей, ни виражей,О чем еще мечтать?Обидно: тормозят нас те,Кто сами еле ползают.Не те, кто впереди давно —Им ведь на нас плевать.Я ж не могу плестись в хвосте,Нетерпеливо ерзаю.По счастью, мне судьбой даноВсех нынче обогнать…

Рита тупо взглянула на поднесенную к губам чашку и поставила ее обратно, едва не промахнувшись мимо стола. Она раньше никогда не слышала, чтобы так пели. Не к голосу своему прислушиваясь, а к тому, что творится на душе.

Виталий икал, прикрыв рот ладонью, но никто не предлагал ему выпить водички – его не замечали. В кухне остался только Сергей – бог и царь, один на один со своей шестиструнной гитарой наперевес. Остальные временно исчезли, обратившись в слух.

И обмираю сердцем я,И чувства закорочены,Смотрю лишь завороженноНа вспышки встречных фар…Но вдруг меня инерцияШвыряет на обочину.Трагедия закончена.Разыгран глупый фарс.Как это удивительно —Остаться жить нечаянно!Сижу, храним приметами,Оглохший и немой.Зеваки снисходительноСмеются: ишь, отчаянный!Но им не смерить метрамиПуть торможенья мой.

Стоп! Ладонь Сергея прихлопнула струны. В наступившей тишине было слышно, как – ик! – судорожно передернулся Виталий, а потом раздалось бульканье – это он спешил наполнить свои емкости.

– Не гони лошадей, – посоветовал ему Сергей.

– А! – Виталий махнул рукой. – Чего уж тут осторожничать, когда «за миг до столкновения не по своей вине…». Мы ж сейчас действительно все – без тормозов. Куда кривая вынесет?

– Тебя – в койку, – заверила его Тамара. – Тоже мне, гонщик нашелся. Лихач… По самые брови с утра заправился!

Тут она совершенно некстати выпила водки, и стало ясно, что мужу сегодня придется отсыпаться отнюдь не в гордом одиночестве.

Рита подумала, что хмель и ее здорово разобрал. Собравшиеся за столом сделались какими-то другими, лишь отдаленно похожими на тех, прежних. А Сергей вообще виделся ей новыми глазами. Пускай не очень трезвыми, но все равно новыми.

– Это твоя песня? – спросила она почему-то шепотом.

– Была моя, – неохотно ответил Сергей.

– Что значит «была»?

– Ты или сочиняешь песни, или воюешь. Эти занятия несовместимы.

– Война, слава богу, давно закончилась, – заметил Виталий. Чтобы отчетливо видеть собеседников, ему приходилось смотреть на них одним глазом. Это придавало ему сходство с всезнающим мудрецом, только очень юным и пьяненьким.

– Для меня ничего не закончилось, – сказал Сергей и бросил взгляд за окно, где уже вовсю светило майское солнышко. – Разве что эта проклятая ночь.

Поднявшись, он со стуком поставил гитару в угол и вышел из кухни, показывая всем своим видом, что смертельно устал от чужих проблем и желает остаться один.

Это было настолько очевидно, что Рита проворно выскользнула из-за стола и устремилась за ним следом.

Глава 16

Правда, и ничего, кроме правды

1

– В детстве я ощипывал живых воробьев догола и бросал их в воду, – выдавил из себя Березюк.

– Отлично, – кивнул Ластовец.

– Нет, я после этого себя очень скверно чувствовал. Один раз даже пытался повеситься.

– Отлично, что вам хочется выговориться, – поправился Ластовец, – а воробьи – шут с ними.

– А еще мы с ребятами ходили по ночам к бане и там заглядывали в открытую фрамугу.

– Ну, такие грешки за всеми водились. Ерунда.

– Нет, не ерунда, – уныло возразил Березюк. – Однажды в бане мылась девочка, которую я любил, а я хихикал вместе со всеми и никому не запрещал на нее пялиться.

Ластовец бросил взгляд на часы и заметил:

– Сейчас бы та девочка была бы рада, чтобы на нее кто-нибудь захотел посмотреть, да годы, увы, уже не те. Она ведь ваша ровесница, наверное?

– Ее звали Люба, Люба Алексеева. Она училась со мной в одном классе и стеснялась носить очки. Еще до школы мы ходили в один детский садик, и там, за летним павильоном, иногда показывали друг другу… Ну, вы меня понимаете…

– Обычное любопытство, – отмахнулся Ластовец. – Здоровый детский интерес.

– Нет! Нездоровый! Потому что я…

Речь Березюка оставалась ровной, но постепенно убыстрялась. Он отлично сознавал, что сидит напротив офицера ФСБ, перед которым едва ли стоит распускать язык, но ничего не мог поделать с собой. Введенный скополамин побуждал его не просто к откровенности, а к стремлению вывернуться наизнанку.

Ластовцу было скучно. За годы работы в следственном управлении ФСБ он и не такое слышал. Солидное старинное здание без вывесок, расположенное в тихом переулочке между Никольской и Ильинкой, являлось своего рода исповедальней, где и без «сыворотки правды» люди начинали выкладывать и то, что действительно знали, и то, о чем только догадывались, но главным образом то, что от них желали услышать.

И все же в некоторых случаях Ластовец предпочитал использовать химические препараты. Не всегда ведь есть время и желание разводить тары-бары-растабары. Тогда просишь медиков сделать подследственному укольчик и терпеливо ждешь, пока он «поплывет» окончательно.

Ощипанные воробьи и голые подруги детства – всего лишь издержки производства. Это как разгон перед трамплином. Главное, чтобы подсознание собеседника как следует раскрепостилось, перестало притормаживать на скользких поворотах. А потом только знай подстегивай подследственного все более насущными вопросами да пиши на диктофон очередную человеческую комедию.

Карл у Клары украл кораллы, Клара у Карла украла кларнет. В следственном изоляторе ФСБ каждый день царят подлинно шекспировские страсти. Классики отдыхают. Им, знатокам человеческих душ, вовек не насочинять такого, что для работников «конторы» – обычная рутина.

Березюк тараторил все быстрее и быстрее. Воспоминания перенесли его в пионерский лагерь, где воспитательница застала его за рукоблудием. У нее, оказывается, была совершенно плоская грудь, но зато…

– Хватит об этом, – попросил Ластовец, морщась.

Он терпеть не мог всю эту гнилую «клубничку», которой пичкали в последнее время раскрепостившихся вконец россиян. Но от вездесущих СМИ никуда не деться, их замолчать не заставишь, а подследственного, даже по уши накачанного психотропными средствами, всегда можно держать в узде.

– Перейдем к личности вашего племянника, которого вы застрелили вчера в метро, – сказал Ластовец, прихлопнув ладонью по столу. – Какие отношения вас связывали, кроме родственных?

– Клим Басаргин…

Березюк вытер со лба обильный пот. Это был один из побочных эффектов скополамина – препарата крайне опасного для людей с нарушениями сердечной деятельности. Жар, перепады давления, головокружение, усиленное сердцебиение. Можно было не сомневаться в том, что сейчас у милиционера очень сухо во рту, но пить ему давать нельзя ни в коем случае: лихорадочная говорливость напрямую связана с обезвоживанием организма. Кроме того, если оставить Березюка в покое, он моментально уснет беспробудным сном, поэтому ему нельзя давать передышек.

Нужно непрерывно задавать ему все новые и новые вопросы. Как только возбуждение пройдет, у него начнутся галлюцинации, бред, может быть, даже истерические припадки, перемежающиеся с суицидально-депрессивными состояниями. Так что скоро придется откачивать Березюка антидотом. А когда он очухается, ему все равно будет очень и очень хреново. И…

И полковника Ластовца это устраивало. Он терпеть не мог всех милиционеров скопом и майора Березюка конкретно. Для комитетчика вся эта свора была сродни шакальему племени, следующему за крупным хищником. Неизбежное зло, с которым приходится мириться. Шакалы всегда урвут кусок твоей добычи, а стоит показать им слабину, так и тебя самого сожрут с потрохами. Они никогда не упустят случая цапнуть исподтишка, даже если вокруг полным-полно падали, которой они неустанно набивают свое брюхо. «Ты есть то, что привык есть», – говорили древние, и, слушая исповедь Березюка, полковник брезгливо морщил породистый нос.