Танцующая в Аушвице - Паул Гласер

Я очень надеюсь на то, что вы захотите мне помочь, но даже если это окажется невозможным, прошу об этом меня известить.

Со множеством приветов и сердечным поцелуем,

Роза Гласер (Лия Донкерс)

После телеграммы от супругов Колье голландские власти оставляют меня в покое.

А затем я получаю хорошие новости от шведского Красного Креста. Мой брат жив и здоров, и в 1944 году, когда был освобожден юг Нидерландов, обручился со своей подругой Элизабет. И в том же году на ней женился. Я счастлива узнать все это и никак не могу понять, почему до сих пор ничего не знает голландское посольство. Вскоре после освобождения в 1944-м Джон вновь зарегистрировался в муниципалитете и, насколько я поняла позже, стал аккуратно платить налоги. Неужели сотрудники голландского посольства были столь заняты своими важными приемами и обедами?

Моя работа нянечкой начинает мне надоедать. Отец семейства поглядывает на меня с живым интересом, что нервирует его женушку. Я замечаю, что в семье растет напряжение, и не вижу больше смысла участвовать в мелодраме. Как только я начинаю уверенно чувствовать себя в шведском, я беру расчет и устраиваюсь секретаршей на одно из шведских предприятий.

С Элоном. Свадебная фотография

Я регулярно бываю в городе, коллеги часто приглашают меня развлечься вместе с ними. Они чудесно ко мне относятся, и я тоже нахожу с ними общий язык. В центре города есть танцпол, по воскресеньям здесь полно народу. Красиво выложенный паркет, модная музыка и два бара напоминают мне Собрание из моей юности. Каждое воскресенье я прихожу сюда потанцевать, здесь я встречаю новых друзей, здесь я встречаю своего нового мужа. Он — симпатичный парень, инженер-кораблестроитель, живет в Мальме, а по воскресеньям навещает в Гетеборге родителей. Его зовут Элон, Элон Нордстрем. Мы обручаемся в том же, 1945 году. Я ухожу с работы и переезжаю к нему в Мальме. Вскоре мы вступаем в брак. Так начинается моя новая жизнь в Швеции.

Встреча

Меня не оставляет желание побольше узнать о прошлом семьи. Отец молчит, он в своей позиции тверд как кремень. Несмотря на все мое любопытство, я не давлю на него и даже начинаю думать: он сделал правильно, что не позволил своим детям расти, неся на своих плечах тяжкое бремя войны. Нам он рассказывал только о своем детстве в Клеве и Неймейгене. Как выглядели раньше его родители, тетушка Роза и он сам, в каком они жили доме, я не имею ни малейшего представления. От прошлого нашей семьи не осталось никаких фотографий. Все утрачены, говорит отец.

Остается лишь искать тетушку Розу. Однако я не могу позволить себе просто позвонить ей. Ведь мой отец разорвал с Розой все связи. Опасаюсь, что и она тоже откажется раскрывать тайны столь долго замалчиваемого прошлого.

Но однажды я оказываюсь по служебным делам в финской столице и, неожиданно для себя, решаю поменять обратный билет с пятницы на вечер воскресенья, чтобы выехать домой из Стокгольма. В тот же вечер я отправляюсь морем в Стокгольм, где живет моя тетушка.

Рано утром мы приближаемся к красивейшему шведскому побережью. Корабль медленно скользит мимо многочисленных необитаемых островков, ловко лавируя между ними. Пять часов утра, я один стою на палубе. Море вокруг меня залито мягким и одновременно ярким светом, а солнце только начинает подниматься над пурпурным востоком в безоблачное голубое небо. На глади воды ни единой морщинки, и корабельные моторы потихоньку бормочут за моей спиной. Я иду на нос корабля, свешиваюсь вниз и смотрю, как водное полотно с легкими всплесками разрезается надвое. Корабль плывет быстро. Я долго остаюсь на палубе один, и мне кажется, что я один на всем белом свете. Однако, по мере того как мы приближаемся к Стокгольму, палуба заполняется народом. Швартуемся мы без приключений, в шесть утра я схожу на берег.

В шесть утра еще слишком рано звонить тетушке Розе. Я немного жду, пью кофе и звоню ей двумя часами позже. Она, сняв трубку, называет свое имя и, услышав голландскую речь, тут же переходит на родной язык. Я говорю ей, что нахожусь в стокгольмском порту, что очень хотел бы заехать к ней, чтобы порасспрашивать о прошлом. Она отказывается и без обиняков сообщает, что у нее нет желания приглашать меня в гости. Но я не тушуюсь и поясняю ей, что я приехал не от имени и не по поручению своего отца, а исключительно по собственной инициативе, отец даже не знает, что я в Стокгольме. Однако тетушка Роза непреклонна.

— Вот и оставайся со всеми своими благими намерениями торчать в стокгольмском порту в эту чертову рань!

Но когда я выпаливаю ей, что знаю про наше еврейское происхождение, она соглашается говорить со мной о прошлом и пытается за десять минут рассказать мне всю историю семьи. Ее как будто прорвало. Она тараторит без умолку.

Говорит страшно быстро. Я запоминаю очень мало из того, о чем она рассказывает. Да и сам ее тон, и вывод, который она делает напоследок, отнюдь не радуют. Теперь, считает она, я все знаю, она мне все сообщила, и, стало быть, ей тем более незачем приглашать меня к себе в гости. Выкладываю на стол свою последнюю карту: я здесь до вечера воскресенья и отсюда улетаю в Амстердам. А сейчас пойду искать отель и осматривать город.

В завершение своей тирады добавляю:

— Мой отец молчит. Вы единственная, кто хоть что-то может рассказать нам о прошлом, о том, как это было, как вы жили тогда. Завтра утром я снова позвоню вам с тем же вопросом. И если вы снова откажетесь со мной встречаться, я отнесусь с уважением к вашему решению, откланяюсь и пожелаю вам всего наилучшего!

Не дожидаясь ее ответа, вешаю трубку. На следующее утро в восемь утра — дольше я не могу ждать — я снова звоню ей. И уже через полчаса стою перед ее дверью.

Я звоню, и дверь мне открывает седовласая женщина с большими лучистыми глазами. Несмотря на возраст, она выглядит здоровой и крепкой. Это не хрупкая старушка. Она смотрит на меня с любопытством и с улыбкой протягивает мне руку. Это моя тетя Роза. Но когда я хочу зайти в дверь, она останавливает меня. Сперва я должен снять ботинки, говорит она, и выбрать себе тапочки из тех, что стоят в коридоре. В зеленых тапочках я вхожу в дом.

Это особенный день. Мы долго общаемся с тетушкой Розой, она показывает мне довоенные фотографии. В 1942 году она закопала их где-то в Ден-Босе и позже, при первой же возможности, выкопала из земли. Наконец-то я вижу лица своих бабушки и дедушки, других родственников. Я взволнован. Они смотрят на меня с улыбкой — элегантные, в красивой одежде. Они гуляют, сидят за столом, плавают по Рейну, отдыхают на курорте, я вижу их дома в Клеве и Неймейгене. Я вижу отца ребенком и в солдатской униформе на вокзале в Ден-Босе. Я задаю тысячу вопросов, и своим звонким голосом Роза рассказывает мне об исчезнувших жизнях. Образы моих бабушки и дедушки, других членов семьи возвращаются ко мне из забвения. Внезапно Роза останавливается, вынимает из альбома фотографию моих бабушки с дедушкой и отдает ее мне — “на память”. Рядом с ними ребенок, это мой отец.

— А его можешь отрезать, — указывая на него, говорит Роза.

Затем она встает, у нас пауза в беседе, приносит из кухни чайник. Мне кажется, что на стене среди картин и многочисленных фотографий висит кусок колючей проволоки. На мой немой вопрос Роза коротко отвечает:

— Сувенир из Аушвица…

За чаем она рассказывает о своей жизни. Мне хочется узнать как можно больше подробностей, я часто перебиваю ее вопросами, и у меня складывается впечатление, что она очень хорошо говорит и помнит множество мелочей. При всей серьезности темы, она то и дело шутит и рассказывает анекдоты, над которыми мы оба смеемся.

Несмотря на весь свой трагический жизненный опыт, Роза сумела сохранить жизнерадостность, страсть к музыке и танцу, живой интерес к людям и потрясающий оптимизм.

— Хоть я и давно живу в Швеции, я по-прежнему подписываю письма своим именем — Роза, — говорит она с улыбкой. — И все-таки есть небольшая разница. В букву “Р”, с которой начинается “Роза” или мое полное имя — “Розита”, я врисовываю улыбающуюся рожицу — она подсмеивается над жизнью. Тем самым я показываю язык всем тем, кто хотел меня сломать или проглотить живьем. Не дождетесь!

Рассказывая о своих погибших родителях, она замечает:

— С Элоном, моим мужем, я обрела новую семью. Шведы здесь очень чтут родственные связи. Когда я была молодой и жила в Неймейгене, я не держалась за семью, но теперь воспринимаю это совсем иначе.

И она с гордостью рассказывает о том, что одна из дочерей брата Элона названа в ее честь. Ее зовут Роза Нордстрем.

Время от времени мы устаем от разговоров, выходим на прогулку, заглядываем в какое-нибудь кафе или любуемся восхитительным видом на озеро Меларен. Глядя на его спокойные воды, Роза говорит: