Танцующая в Аушвице - Паул Гласер

Роза за роялем, на рояле — оперная певица

Мы вместе придумываем скетчи и разучиваем их. Я пишу тексты песенок на всех известных мне языках: немецком, нидерландском, французском и английском, перекладываю их на известные мелодии и, аккомпанируя себе на пианино, показываю своим компаньонкам. Одна из женщин, участвующих в нашей авантюре, — оперная певица, у нее красивый сильный голос. В нашем кабаре она становится солисткой и поет большинство наших песенок, мы хором подтягиваем припев, а я аккомпанирую ей на пианино. Поскольку наша певица — немка, все тексты на нидерландском, французском и английском она проговаривает с забавнейшим акцентом, что для представления в кабаре очень кстати.

Мы успеваем подготовиться всего за неделю, и вот уже выступаем в актовом зале школы. У нас женское кабаре для женщин. Декорации весьма скромные: несколько самодельных занавесов, флаги и школьные вазы. Освещение хорошее, помещение достаточно большое. Все приходят на нас посмотреть.

С первой же песенки зал заводится. Слова положены на известную мелодию, настоящий шлягер. Над нашими скетчами народ весело хохочет. Зачастую беспомощные и неумелые тексты песенок и скетчей лишь увеличивают веселье. Некоторые песенки публика слушает спокойно, поскольку не все понимают язык, на котором она исполняется. Но как только начинается припев на известную мелодию, зал тут же его подхватывает. И не потихоньку, а в полный голос, от души, часто чуть ли не диким криком. Для человека со стороны зрители в зале могут показаться неорганизованной орущей толпой. Так оно отчасти и есть. Здесь собрались немки, голландки, француженки, бельгийки — из самых разных слоев общества, с самыми разными историями. Под звуки музыки одни вскакивают на стулья, другие танцуют в проходе — в одиночку или с другими женщинами. Некоторые обнимаются и целуются, и поцелуи их длятся чуть дольше, чем просто сестринские. Все это напоминает мощную разрядку напряженности. Напряженности, накопившейся за последние несколько лет. По окончании представления зал разражается овациями, все кричат: бис, бис! Оперная дива снова начинает петь. Это душещипательная песня, все подпевают. На нас снова обрушиваются долгие аплодисменты. Дамам из кабаре вручают цветы. Двое из нас стоят со слезами на глазах. Это первые наши цветы за долгие годы.

В антракте царит восторженное оживление. Люди болтают на разных языках. Все обсуждают наше кабаре и, вспоминая шутки, смеются. К этому я и стремилась.

Через полчаса одна из женщин звонит в колокольчик в знак того, что антракт окончен. Но это не помогает. Почти никто не трогается с места, бурная беседа продолжается. После ожесточенного треньканья колокольчика ничего не меняется. Приходится мне и другим артисткам кабаре взывать к каждой зрительнице по отдельности. Некоторых женщин, так и не перестающих болтать, мы подталкиваем в сторону зала. Лишь минут через пятнадцать все наконец рассаживаются. После антракта начинается танцевальное представление. Я стою одна на сцене, и после того как в зале наступает тишина, вступает музыка.

Звучат первые мягкие ноты вальса Шопена, и я начинаю танцевать, улыбаясь залу и устанавливая зрительный контакт с женщинами, которых я знаю. Когда музыка набирает темп, мой танец украшается все более сложными “завитушками”. Несмотря на то что я танцую с малолетства, сама преподаю танцы и мои выступления показывались в киножурнале, танец для меня не превращается в рутину. Всякий раз это что-то новое. Танцы — это самая большая моя страсть. Я чувствую ритм собственного тела в гармонии со звуками музыки. Танцевать для меня — сродни священнодействию. Когда стихают последние звуки шопеновского вальса, я замираю. Зал восторженно аплодирует.

Следующий танец — “Болеро” Равеля. Красивая музыка начинается с мягких медленных звуков, приходящих как будто издалека, затем набирает все большие обороты, нарастает мощными волнами и, наконец, разрешается сильнейшим взрывом. Под эту музыку я танцую почти балетный номер.

По моей губе скатывается капелька пота. У него соленый привкус. Я импровизирую в танце. Плавные линии на абстрактном полотне. Я ничего не вижу, я вся превращаюсь в музыку. Я танцую почти что в трансе, как это делала, когда мне было пять лет. Сейчас мне уже тридцать, но я испытываю те же чувства, что и тогда. В танце я снова возвращаюсь к саге о Лоэнгрине, рыцаре-лебеде. Эта сага все еще преследует меня. Моя большая любовь исчезла в небе. Любовный треугольник с Лео и Кейсом обернулся для меня катастрофой. Мертвые заполонили мой жизненный путь. Жизнь не раз обходилась со мной сурово. Между первым моим танцем и тем, что я танцую сейчас, случилось много всего, очень много. И это рефреном повторяется в моем нынешнем танце, нагнетается в нем, как стон.

Роза. Танец освобождения

Когда в конце “Болеро” музыка резко обрывается и ее звуки как будто падают со сцены на пол, эхо долго держится над залом, а потом отступает, как отлив. Я возвращаюсь в настоящее. Слегка оглушенная, задыхаясь, в капельках пота. Понемногу я вновь обретаю зрение, а зрители смотрят на меня и молчат. Я опускаю руки — и внезапно на меня обрушивается шквал аплодисментов, шум и неистовые крики. Я уже полностью вернулась в реальность, поэтому начинаю махать и улыбаться зрителям. Этот момент прекрасен, и мне хочется длить его как можно дольше. Я смахиваю со лба пот.

Позже я рассказываю Марте:

— Для меня это был не просто танец. Это был медленно нарастающий, вовлекающий вовнутрь себя, разжигающий танец, заканчивающийся фантастической разрядкой. Этот танец похож на всю мою жизнь, ту жизнь, которая у меня была до этого момента. Этот танец был моим освобождением. Мы уже несколько недель в Швеции, мы знаем, что свободны, но только танцуя, я ощутила это по-настоящему. Думаю, что так это было и для всех присутствовавших в зале женщин. В тот вечер я впервые увидела, как смеются некоторые из них. Мой танец в тот вечер стал моим подлинным освобождением. Как будто это был снова мой первый танец, который я танцевала в пять лет, ощущая, что жизнь только начинается. Начинается заново…

Разумеется, меня остро интересуют вести из Нидерландов. О моих родителях, Джоне, оставшихся членах семьи и друзьях. Я написала множество писем, но пока еще не получила на них ни одного ответа. Спрашивала о своих родных чиновников нидерландского посольства. Ничего не знаем, отвечали мне они.

И вот наконец я получаю письмо с родины. Плохие новости. Катастрофа. После нескольких дней невыносимого горя я могу писать только стихи.

Письмо из Голландии

Гетеборг, 26 мая 1945 года

Из Голландии долго письма я ждала,Дни и ночи ждала напролет.Засыпая, о том лишь я думать могла,Что наутро мне почта придет.Мамин почерк любимый, знакомый до слез,Ни за чей я другой не приму —Как живой уголек он согреет в морозИ разгонит бездонную тьму.И бессмысленный труд, и убитую честь,Лай собак, унижения ад,Я забыла бы все за одну эту весть,За возможность вернуться назад.

Вереница мучений веревкой вилась,Чудом я не лишилась ума.И настал этот день, когда я дождаласьИз Голландии милой письма.И к усталым глазам я конверт поднесла —В нем надежда моя и покой…Но мгновение радость моя прожила:Он чужою подписан рукой.Не такого письма я ждала столько дней,Не такой быть должна эта весть —Как же страшно узнать, что от мамы моейМне уж больше письма не прочесть.

Это письмо не было для меня полностью неожиданным. Еще сидя в Аушвице, я понимала, что родители не смогут пережить весь этот кошмар. Но вопреки здравому смыслу в душе все-таки теплилась слабая надежда. В организованном хаосе войны иногда происходят события, которые не укладываются в общий ряд… Но вот и эта тихая надежда окончательно разбита. Теперь, когда я знаю, что мои родители погибли, есть еще одна причина не возвращаться в Нидерланды. Да и нидерландские власти не расположены к сотрудничеству, что еще раз подтверждает мое решение остаться в Швеции. Вместо того чтобы проявить участие к соотечественнику, который настрадался в концлагере, нидерландские власти демонстрируют обратное. Конечно, это мелочи, но все же. Так, например, спустя некоторое время после моего освобождения я получила… счет за теплое зимнее пальто, врученное мне в мае от имени нидерландского посольства. Не хочу ли я за него заплатить, интересуются в приложенной к счету записке. Что тут скажешь? Шведы бесплатно обеспечили меня одеждой, жильем, пищей и медицинским обслуживанием, а Голландия пожелала слупить с меня денежки за брошенное мне пальто.