Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания - Уильям Теккерей

В декабре 1852 года во время пребывания в Бостоне Теккерей сказал своему издателю Филдсу, протягивая только что вышедший из печати том "Эсмонда": "Вот лучшее, на что я способен". В течение сорока последующих лет или около того большинство критиков охотно разделяли это его мнение. Лет двадцать после выхода книги считалось, что "Эсмонд" относится к романам о семейной жизни и что при всей своей странности, это чарующая, хотя, возможно, и предосудительная книга. (Отношения между леди Каслвуд и Эсмондом-мальчиком, а после взрослым мужчиной подверглись суровой критике.) Потом, когда настала эра Стивенсона {35}, все восхищались "Эсмондом" как образцовым историческим романом. Впоследствии он оказался не в чести и в наше время его недооценивают столь же сильно, сколь прежде слишком высоко ценили. Почти весь "Эсмонд" был написан тотчас после насильственной разлуки с Джейн Брукфилд, и книга полностью опровергает мнение о Теккерее как о человеке добродушно веселом и ленивом. Считаем ли мы "Эсмонда" шедевром или не считаем, он поражает нас как tour de force {великое усилие (фр.).} писателя. Задумав воссоздать эпоху королевы Анны, нарисовать широкую картину былых нравов, он воплотил свой замысел блистательно, и все же "Эсмонд" вызывает у меня такие же сомнения, как и "Английские юмористы XVIII века". Ведь на страницах этого романа правит отнюдь не королева Анна, а Виктория. Писатель смог с большою точностью запечатлеть начало восемнадцатого века, но посмотреть на эти годы изнутри ему мешал природный темперамент, сама его способность к восприятию. В "Ярмарке тщеславия", "Пенденнисе", "Ньюкомах" мы видим Теккерея нам знакомого, мы узнаем его по первому же слову, но в "Эсмонде" он обряжается в парик и в атласный камзол с чужого плеча.

После того, что "Эсмонд" вышел в свет и встречен был восторженно друзьями Теккерея, писатель стал наслаждаться своим пребыванием в Америке, по большей части замечая все хорошее и много реже негодуя на плохое, чем те английские литераторы, которые там побывали до него. Он был единственным, оценившим Бостон гораздо ниже чем Нью-Йорк, где для него была сюрпризом встреча с богатыми, но простодушными отцами семейств, живыми, энергичными матронами и миленькими, самоуверенными девушками (с самой хорошенькой из них, восемнадцатилетней Салли Бакстер, он с удовольствием пофлиртовал, изобразив влюбленность дядюшки в племянницу). На его лекции обычно собиралось много слушателей, которые прекрасно принимали их, и все же вместо обещанных четырех тысяч фунтов поездка принесла на полторы тысячи меньше. Его встречали всюду как светило, хотя случалось, что в газетах осыпали бранью, но этим вряд ли удивишь иных из нас. После Нью-Йорка, Бостона и Провиденса он побывал в гостеприимной Филадельфии, откуда переехал в Вашингтон, где слушателей было мало, но зато его окружало отменное общество, и посетил Балтимор, жители которого показались ему "глупее самой глупости". Отправившись затем на юг, он весь март читал лекции в Ричмонде, Чарльстоне и Саванне, но не решился ехать в Новый Орлеан, так как дорога отняла бы слишком много времени, и все же то был юг - земля рабов и рабовладельцев. Наблюдая с интересом жизнь цветных, охотно делая наброски с их шаловливых ребятишек, он, тем не менее, не видел в них людей, которые могли бы быть его согражданами. Он занял очень осторожную позицию по отношению к рабству: это, конечно, было зло, но в настоящей жизни, право, не внушало ужаса, ибо рабы, которые ему встречались, имели все необходимое и были в меру счастливы, гораздо более счастливы, на самом деле, чем многие английские рабочие, ставшие жертвами неумолимого индустриального развития. Порою рабство разбивало семьи, но в этом же была повинна викторианская промышленность, возражали обвинители-плантаторы.

Должно быть, Теккерею трудно было обойти вопрос о рабстве из-за одной американской романистки. В 1852 году, незадолго до приезда Теккерея в Америку, прогремела на весь свет "Хижина дяди Тома, или жизнь низов в Америке" Гарриет Бичер-Стоу. Этот роман, сначала напечатанный в серийных выпусках вашингтонского органа аболиционистов, стяжал гораздо больший успех, чем все литературные произведения, когда-либо увидевшие свет и до, и после него. Переведенный на тридцать семь языков, он уступал, по количеству переводов, только Библии. Вскоре закусочные, рестораны, лавки и молочные бары на улицах всего мира превратились в "Хижины дяди Тома". Трудно переоценить пропагандистское значение этой книги. С ее выходом нельзя было больше применять на деле закон о поимке беглых рабов, и, следовательно, она способствовала возникновению гражданской войны (Линкольн даже заявил однажды, что именно она и вызвала войну). Роман необычайно долго оставался популярным, и первое театральное представление, которое мне довелось увидеть в раннем детстве, было инсценировкой "Хижины дяди Тома". Бичер-Стоу трудно отнести к великим, и ни одна ее другая книга не получила равного признания. Порой она бывала откровенно неумна, как, скажем, в "Солнечных воспоминаниях о заморских странах", безоговорочно осужденных Маколеем на страницах его дневника за 1854 год: "Это невероятно глупое и беспардонное сочинение. Миссис Стоу приписывает мне чудовищные нелепости, которых я не говорил, в особенности о соборах. А какие ошибки она делает! Роберта Уолпола {36} путает с Хорасом Уолполом {37}, Шефтсбери {38}, создателя Хабеас корпус акт, принимает за Шефтсбери {39}, написавшего "Характеристики"; даже смотреть она не умеет - Пальмерстона {40}, у которого голубые глаза, называет темноглазым. Я рад, что виделся с ней мало, и очень сожалею, что виделся вообще". Но бедная миссис Стоу была так далеко от дома и билась из последних сил, чтоб выбраться из всех этих загадок.

"Хижина дяди Тома" нимало не похожа на описание ее встреч с великими людьми в "Солнечных воспоминаниях". Вернемся ненадолго - к Маколею, к его записям от октября 1852 года: "Дочитал "Хижину дяди Тома", сильная, но неприятная книга, на мой вкус слишком мрачная и отдает испанщиной, если судить ее как произведение искусства. Но в целом это самое ценное, что привнесла Америка в английскую литературу". Странное умозаключение. Отвечая на вопрос молодой американки, как ему понравилась "Хижина дяди Тома", Диккенс сказал, что это сильная книга, но не явление искусства и что, хотя ему понравились цветные, которых он встречал в Соединенных Штатах, миссис Стоу наделила своих героев и, прежде всего, дядю Тома непомерной добродетелью. Но Бичер-Стоу с юных лет мечтала посвятить себя великой цели, которую и обрела в движении против рабства - аболиционизме, став пламенной его участницей. И эта одержимость сообщила ей какой-то грубоватый гений, благодаря которому ей удалось собрать необходимый материал и повести рассказ с такой силой. Там есть все наши давние знакомцы: ужасные побеги, прощания на смертном ложе, благородные самопожертвования и страшные жестокости необходимые приметы викторианской мелодрамы, но их объединяет новая основа, им служит фоном рабство и свобода, противостоящие друг другу.

Как ни странно, миссис Стоу жила на юге меньше Теккерея. Она родилась и выросла в Новой Англии, в семье учителя и проповедника. В 1832 году она переехала с родителями в Цинциннат, где вышла замуж за такого же учителя, как и ее отец, Кальвина Стоу, человека слабого здоровья, и потому ей приходилось подрабатывать пером. Через реку лежал рабовладельческий штат, и ей не раз случалось посещать тамошние плантации и заводить знакомства и с их владельцами, и с чернокожими невольниками. Более того, бывало, беглые рабы перебирались через реку и так же, как ее Элиза, отчаянно перепрыгивали с льдины на льдину. И в Цинциннате, и в Новой Англии, где она жила впоследствии и где вращалась в кругу ярых аболиционистов, ей было многое известно о беглецах - и о попытках изловить их, и о стараниях спрятать. Поэтому в ее распоряжении оказалось все необходимое, хотя сама она и не жила на юге. Она порой впадает в сантименты и неприкрытый мелодраматизм, она готова каждую минуту клеймить рабовладельцев, но ей достало такта избежать открытой пропаганды. Ее южане, плантаторы и рабовладельцы, при всех их недостатках написаны сочувственно. Самый отрицательный персонаж в романе, так сказать, главный злодей в мелодраме, Саймон Легре, на самом деле, не южанин, а житель Новой Англии и уроженец Вермонта. Пусть Диккенс прав, и все цветные в этой книге, начиная с дяди Тома, безмерно добродетельны и слишком благородны, но даже этим она решительно порывает с традицией, изображавшей их либо жалкими недоумками, либо смешными простофилями - возницами и слугами. Она заставила весь мир увидеть в них людей. После ее триумфального посещения Англии, где тот же Маколей ее приветствовал, а Теккерей нашел, что она "милая, почти хорошенькая женщина с невероятно нежным взглядом и улыбкой", она вернулась в Новую Англию, где много писала и выступала с публичными чтениями почти до самых последних дней своей долгой жизни, окончившейся в 1896 году. Хотя она не создала второго "Дядю Тома", она была вправе сказать себе, что написала самую читаемую, а может быть, и самую действенную книгу XIX века. Среди ее горячих почитателей был и другой писатель, неизмеримо большего влияния, славы и величия, чье имя было Лев Толстой.