Творчество; Воспоминания; Библиографические разыскания - Уильям Теккерей

МАРГАРЕТ ОЛИФАНТ (1828-1897) {11}

ИЗ СТАТЬИ "ТЕККЕРЕЙ И ЕГО РОМАНЫ"

("Блэквуд мэгэзин", январь 1855 г.)

Все хвалят Бекки Шарп и ту историю, в которой ей отведена весьма значительная роль, но всем ли по душе эта умная, скептическая, неприятная книга? О "Ярмарке тщеславия" не скажешь ничего такого, чего уже бы не сказали другие, а именно, что все прохвосты в ней умны и занимательны, все положительные герои - дураки, что Эмилия большая клевета на женский пол, чем сама Бекки Шарп, и что роман, пестрящий действующими лицами, проникнут страшным напряжением и не дает ни капли роздыха читателю, который только и видит, как люди достойные пасуют перед подлецами, и даже не способны сделать вид, будто уравновешивают чашу зла. Во всем романе нет ни одного героя, который хоть в малейшей степени может вызвать крупицу сострадания, кроме Доббина - славного Доббина, наделенного верным сердцем и кривыми ногами. За что майору достались кривые ноги, мистер Теккерей? Должен ли человек, не отличающийся моральной шаткостью, расплачиваться за это упущение физическим уродством?..

...Однако в этом замечательном произведении ("Генри Эсмондо), достойном всяческих похвал, если смотреть на него как на рассказ из жизни, взывающий к состраданию всего человечества, таится страшная ошибка, которая возмущает самые святые наши чувства и потрясает самые дорогие убеждения. Леди Каслвуд - наперсница героя, который поверяет ей свои горячие признания в любви к ее дочери, своей рукой вознаграждает его за огорчения по части нежных чувств, но как невыносима мысль, что эта чистая, как ангел, женщина, сурово осуждающая богоотступничество, как и подобает чистой женщине, жена, и более того, мать, окруженная невинной любовью крошек, питает на протяжении многих лет тайную сердечную привязанность к мальчику, которому предоставляет кров! Ошибка эта чудовищна и неискупима...

ЛЕСЛИ СТИВЕН (1832-1904) {12}

ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ К "СОЧИНЕНИЯМ У. М. ТЕККЕРЕЯ" (1898)

Я не готов вникать в филологические тонкости происхождения слова "сноб", которое вошло в лексикон Теккерея в бытность его студентом. По его свидетельству, в его кембриджскую пору этим словом называли молодых людей, которые носили особые, довольно высокие ботинки, не закрывавшие икры, и панталоны без штрипок - то были приметы низкого социального происхождения, ныне отошедшие в прошлое, но истинными снобами считались не они, а другие юноши, те, что презирали своих соучеников без штрипок. Я не поддамся искушению и не стану подробно останавливаться на этом примере, показывающем, как меняется значение слов. Великие врачи увековечивают свое имя, когда в их честь коллеги называют им прежде неизвестное или мало изученное заболевание; позволим себе заметить, что нездоровое состояние английского общества, именуемое снобизмом, можно с не меньшим правом назвать болезнью Теккерея. Подобострастная любовь к аристократии была известна, разумеется, во все века, но та особая форма пресмыкательства, которая распространилась в Англии и возвестила миру, что институт пэров берет свое начало в библии, никем прежде не рассматривалась как отдельное заболевание и не получала соответствующего названия в ряду иных болезней...

О "Ярмарке тщеславия", которая начала выходить в январе 1847 года, можно, по меньшей мере, утверждать, что ни одно творение не получало никогда более удачного наименования. В этом названии есть все, что требуется: в предельно сжатом виде оно формулирует содержание романа. Здесь я позволю себе некое сопоставление, которое давно само собой напрашивалось. Бальзак назвал серию своих романов сходным именем - "Человеческая комедия". Он заявил, что в ней запечатлел картину современного французского общества, точно так же Теккерей в своем романе изобразил английское общество своего времени. Бальзак мне представляется одним из величайших мастеров той области литературы, которую он избрал своим поприщем. Известно, что, по крайней мере, в одном случае Теккерей воспользовался его творчеством как образцом для подражания. Сопоставляя этих двух писателей, я не хочу сказать, что стану сравнивать их достоинства или прослеживать их сходство в чем бы то ни было, кроме самой общей постановки задачи. Такие парные портреты, по большей части, детская забава, и если я решаюсь на подобное сравнение, то только потому, что контраст, который существует между этими двумя писателями, на мой взгляд, лучше всего выявляет истинную природу художественных задач Теккерея... Бальзак, стремившийся произвести как можно более сильное впечатление, неважно какое - приятное или неприятное, даже болезненное, сделал великое открытие: перевернутые с ног на голову устаревшие каноны идеальной справедливости щекочут нервы среднего читателя никак не меньше, чем нормальный ход вещей. Можно ли придумать что-нибудь более трогательное, чем история добродетели, которая душой и телом зависит от торжествующего зла? Бальзак всегда стремится к подобному эффекту, и надо сказать, нередко его достигает, причем эффекта, очень сильного, и потому его заведомые поклонники легко приходят к заключению, что причиной этому великая глубина проникновения и что он искусно рассекает острым скальпелем (если прибегнуть к избитому сравнению) этот ужасный орган - "обнаженное человеческое сердце". Утверждать, что все благополучные мужчины - плуты, а все благополучные женщины - продажны, совсем нетрудно, и, если эти выводы верны, писатель справедливо обретает славу проницательного наблюдателя, но если дело проще, и автор называет мир растленным только потому, что картины растления больше впечатляют, чем описание естественного порядка, при котором честность лучшая политика, а мошенников всегда тянет к виселице, тогда нам стоит воздержаться от похвал подобному писателю. Он, несомненно, наделен волшебной силой, но сила эта чаще проявляется в изображении ужасов патологии, чем нормальной работы организма. Немало говорилось о том, что Теккерей использует такой же скальпель и беспощадно рассекает эгоизм и низость человеческой натуры и тому подобное. Однако его задача принципиально отличается от той, что ставит себе Бальзак, и расхождение видно ровно в этой точке. Конечная цель Теккерея никогда не сводится к погоне за впечатлением, он хочет воссоздать картину современного общества, и если в его книгах не всегда торжествует добродетель, то только потому, что добродетель далеко не всегда торжествует в жизни; еще того реже порок предстает у него несокрушимым победителем, ибо порок, в конечном счете, не способен побеждать. Вокруг себя он видит очень мало выдающихся героев и выдающихся преступников, и потому их мало в его романах. Возможно, правдивая картина волнует воображение несравненно меньше, чем та, где исключительное выдается за обыденное, но Теккерей с презрением отвергает цели, не совместимые со строгим следованием правде. Правдивы ли его портреты, - это другой вопрос, но именно верность правде, а не впечатление, произведенное на читателя, составляет его конечную цель: желание видеть все как есть - ведущий принцип его творчества...

Под словом "циник", когда оно употребляется в неодобрительном значении, на мой взгляд, подразумевают человека, который либо не верит в добродетель, либо усматривает в тонких чувствах лишь подходящий повод для насмешек. Мне не понятны те, кто в этом смысле применяют это слово к Теккерею. По-моему, его творения насквозь проникнуты тончайшей впечатлительностью, по ним легко понять, как высоко ценил он нежность, отзывчивость и чистоту души, ценил, как может только тот, кто наделен и сам редчайшей добротой. Короче говоря, если в романах Теккерея есть какой-либо урок, то состоит он в том, что любовь к жене, ребенку, другу - единственный священный проблеск в человеческой натуре, гораздо более драгоценный, чем все свершения и чувства, какие только можно им противопоставить; он говорит, что Ярмарка тщеславия лишь потому и стала таковой, что поощряет в человеке стремление к пустым и недостойным целям, и недостойны они потому, что отвергают эти чувства. Только горячее и милостивое сердце достойно жизненной борьбы. И если Теккерей нечасто прибегает к трогательным сценам, то поступает так не потому, что он человек бесчувственный, а потому, что ощущает их слишком сильно. Он сам себе не доверяет, ступая на эту осыпающуюся почву. Тем, кто не вынес из романов Теккерея сходного впечатления, по-моему, лучше их и вовсе не читать, и уж одно мне совершенно ясно: у нас с таким читателем не совпадают мнения. Однако следует обратиться к объективным фактам. Можно прослыть циником, не отрицая силу добродетели, а просто полагая, что в жизни ее встречаешь слишком редко или что добрые чувства гораздо меньше влияют на происходящее, чем представляется людям легкомысленным, и истинно добродетельная личность - явление невероятно редкое... Я лишь хотел бы указать, что более мрачный взгляд на жизнь вовсе не всегда проистекает от недооценки добродетели, хотя бывает и такое. Он может объясняться меланхолическим характером автора, тяжелыми испытаниями, выпавшими на его долю, желанием смотреть на все открытым взором, без пелены красивых фраз. Многие великие реформаторы и страстные проповедники разделяли этот безотрадный взгляд на человеческие свойства. Пожалуй, я могу понять, отчего Теккерей прослыл циничным в этом смысле слова, в какой-то мере разделяю это мнение, хоть выбрал бы другой эпитет - "ироничный". Он не глядит на мир безжалостным, бесчеловечным взором истинного циника, не смотрит с исступлением и гневом реформатора, а лишь с каким-то снисходительным презрением, порой с негодованием, смягченным юмором, и потому звучащим иронически. Как я уже сказал выше, не думаю, что он горел верой в героев. Он не был энтузиастом по натуре: он был всегда готов задать вопрос, какие слабости присущи были историческим героям, и твердо стоял на том, что и такие их черты нельзя не освещать исчерпывающе. Нельзя забывать, что он был убежден, это мне совершенно ясно, в мелочности и бездушии описанного им общества. Разоблачи он это общество и изобрази дьявола со всей наглядностью, какую позволяла мощь его палитры, возможно, его бы не считали циником, но именно эта его малоприятная решимость воздать по справедливости и самому бедняге-дьяволу и даже святых не рисовать одной лишь розовою краской снискала ему это нелестное прозвание. Его беспристрастность была несправедливо понята как безразличие...