Вдребезги - Кэтлин Глазго

гриле картофелю.

Я не знала, что думать про то, что сейчас сделала и почему. Я себя словно стерла и остаток смены провела как в тумане.

В своей комнате я придвинула зеленое кресло к двери. Поставила пакет с едой на стол. Вытащила нож из кармана. Непонятно, как я умудрилась забыть его выложить.

И потом, вот так просто, мое оцепенение прошло, и сердце начало бешено биться, как птица в клетке. Когда я делала это для Райли, я чувствовала себя хорошо. Это было неправильно, но я сделала это и ощутила то же, что иногда ощущала с Эваном и Дампом: да, это было плохо, неправильно, но имелось также и ощущение опасности, которое притягивало. К примеру: как долго можно удерживать что-то, пока оно не защелкнется? Распознаешь ли ты момент, когда что-то вот-вот пойдет совсем не так?

Но я также осознала, что спустилась слишком низко с лестницы правил Каспер, и внезапно меня охватило отчаяние. Я встала и начала мерить шагами комнату. Попробовала делать дыхательные упражнения, но стала задыхаться и не смогла замедлить дыхание. Я слишком взвинчена. Майки говорил двигаться вперед, а я ушла далеко назад и – о, черт! – вот оно, торнадо.

Моя аптечка все еще задвинута далеко под ванну с когтеобразными ножками, спрятанная внутри чемодана Луизы. Я не хочу этого, не хочу… Я слегка провела лезвием ножа по предплечью, пробуя. Мою кожу начало покалывать, и меня охватило сильное желание; глаза стали влажными.

Я была так близка к тому, чтобы почувствовать себя лучше, свободнее, прямо тут, с помощью этого короткого маленького лезвия… Но взяла и перевернула руки, заставив себя взглянуть на грубые красные линии, бороздящие мою мягкую кожу.

Все что угодно, только не это!

Я выпустила нож, и он со звоном полетел в раковину. Теперь я ощутила нечто вроде отрезвления. И мне стало совсем нехорошо. Я подошла сегодня слишком близко к Райли и к тому мужчине, к тому, что я уже делала когда-то. Какая-то часть меня пожелала понять, что я буду снова при этом чувствовать, но мне также захотелось, чтобы глаза Райли перестали вспыхивать, чтобы он прекратил трястись… На самом деле я просто стремилась быть славной девушкой, человеком слова, так же как с Луизой. Так же как и с Эллис.

Но в тот самый единственный раз, когда ей нужна была помощь больше, чем когда-либо, я не помогла ей – и потеряла ее…

Комната навалилась на меня. Я рывком открыла дверь. Я могла бы спуститься вниз и попросить одного из мужчин на крыльце купить для меня выпивку в винном магазине… Я почти собралась уходить, как дверь на противоположной стороне коридора открылась и появилась невысокая женщина с перепачканным лицом. Я не знала, как ее зовут, она здесь всего пару дней, но мы пересекались в коридоре, и она вжималась в стенку, если я проходила слишком близко. Она часто разговаривала сама с собой по ночам в своей комнате и много бормотала.

– Привет, – сказала я, прежде чем успела струсить. – У вас есть что-нибудь выпить? Я заплачу.

Я вынула пятидолларовую купюру из кармана.

Ее маленькие глаза напоминали изюминки. На ней была майка в пятнах. Потускневшие татуировки тянулись вдоль груди. В основном имена, но я не могла их разобрать. Женщина посмотрела на деньги. Моя рука дрожала. Когда она протянула руку, чтобы схватить купюру, я увидела, что ее рука тоже трясется. Она вернулась в свою комнату и громко хлопнула дверью.

Потом вышла, протянула мне бутылку дешевого вина с завинчивающейся крышкой и зашагала в конец коридора.

Я даже не стала сначала перекусывать. Открыла вино и принялась пить большими глотками, пока чуть не поперхнулась. Затем вылила остальное в раковину, чтобы не выпить еще больше. Оно быстро ударило в голову – головокружение, тепло и приподнятое настроение. Достаточно для того, чтобы умерить мое беспокойство. Я плохо себя чувствовала, но я сделала выбор. Из двух вариантов – резать себя или пить – я выбрала пить.

В пакете, который дал мне Райли, я нашла небольшое буррито, завернутое в фольгу. Внутри курица, тертый сыр, чили и сметана. Небольшая горка хрустящих драников лежала рядом с буррито. Они все еще теплые, чудесные и масляные у меня на языке. Я съела все, даже промокшие крошки, упавшие на колени. Потом достала белую салфетку из пакета, чтобы вытереть рот, и оттуда выпали двадцать долларов. Видимо, это была особая благодарность от Райли.

Я начала листать книгу, которую взяла в библиотеке на этой неделе. «Рисование – это состояние души, – прочитала я. – Взаимодействие между глазами, рукой, моделью, памятью и восприятием. Репрезентативный метод…»

Я вздохнула, закрыла книгу и отодвинула ее на край стола. И подумала о женщине в доме с росписью на стенах – ее сад выглядел как убежище. Скоро Лэйси из квартиры 3С начнет плакать в своей комнате. Она делает это каждую ночь – я слышу сопение и икание. Школьный учитель из квартиры снизу всю ночь будет смотреть повторный показ сериала «Цена удачи» – крики, свист и звуки аудитории зажурчат тонкой струйкой через паркет. Мужчины на моем этаже примутся ходить, пошатываясь, в общую уборную, тяжело вздыхать и мочиться.

Я рисовала словно демон, но на этот раз на стене около кровати, заполняя пустоту вокруг себя. Я создавала нечто вроде своей личной настенной росписи, чтобы закутаться в нее и почувствовать себя в безопасности, пока не провалилась в сон от вина.

В следующий раз мужчина на диване оказался не так разговорчив. А женщина с красно-желтыми волосами была еще более медлительна и, когда я забрала пакет и запихнула его в карман, собираясь уходить, произнесла:

– Скажи Райли, что Вэнди передает привет. И что Вэнди иногда скучает по нему.

Меня передернуло от этих слов. Они были раньше вместе? Я постаралась не думать об этом.

В кафе я вручила ему пакет, и он поспешно ушел в туалет. Таннер листал книгу с глянцевыми фотографиями странного вида. Он поднял ее, чтобы я посмотрела.

– Глаз, выпавший из глазницы, – пояснил он. – Я учусь на фельдшера «Скорой помощи».

На фотографии был изображен ошеломленный мужчина, вид сбоку, глазное яблоко выпало из глазной впадины, они соединены мультяшного вида артерией в виде зигзага. Это отвратительно, и я скорчила гримасу.

– Чего только не бывает, – пробормотал Таннер. – Человеческое тело – чудесная штука со всей своей заковыристостью.

Линус прошла через двойные двери, вытирая руки фартуком. Она схохмила над фотографией, и Таннер засмеялся. Я подняла глаза, поймала ее улыбку, но опустила взгляд на белые тарелки, квадраты пшеничного хлеба