Олимпия Клевская - Александр Дюма

— Ну да, к нему. Он же, как бы там ни было, довольно мил.

— А если допустить, что я питала бы к нему склонность, что бы это нам дало?

— О, это вы сейчас сами, сами увидите.

— Да я если чего и желаю, так только увидеть это. Но ты же мне ничего не показываешь!

— Есть иной путь вместо того, чтобы помочь вам пробраться к Олимпии, что было бы для нас сопряжено с тысячей препятствий, да и не дало бы ничего или почти ничего.

— Как это почти ничего?

— Да очень просто. Даже если предположить, что все получится, как вы хотите, то есть Баньер не заметит подмены и Олимпия вас застанет вдвоем, — короче, все пройдет наилучшим образом, где гарантия, что Олимпия не простит Баньера? Кто поручится, что объяснение случившегося не обернется так, что мы окажемся посрамлены? И наконец, разве невозможно также, что Олимпия, хоть и поверит в виновность Баньера, после его измены останется такой же несговорчивой, как была до сих пор?

— Так ты, что же, полагаешь, она добродетельна?

— Увы!

— В сущности, — призналась Каталонка, — все это и впрямь возможно; однако я ничего не теряю.

— Так-то оно так, да ведь и я ничего не приобретаю. Нет, нет и нет! Я придумала кое-что получше: раздобыть для вас десять тысяч ливров без всякого ущерба для Баньера.

— Ах, девочка моя, то, что ты предлагаешь, — это же золотое дельце!

— Мой план таков…

— Слушаю тебя.

— Аббат, давая мне то поручение, о котором вы знаете, в случае успеха предоставил мне полную свободу действий. Иначе говоря, он мне предложил нанять хороший меблированный дом, чтобы ему принимать там Олимпию, которая в первые дни этого нового союза, быть может, сохранит по отношению к своей прежней связи достаточно деликатных чувств, чтобы попросту не вышвырнуть Баньера единым махом за дверь. К тому же аббату приходится соблюдать известную осторожность, он ведь и сам женат на госпоже Церкви.

— О, со времен Регентства наши аббаты так привыкли пренебрегать этим браком ради вольной холостяцкой жизни…

— Неважно: я знаю, что говорю, и путь к цели мне ясен.

— Так вперед же!

— А на чем я остановилась?

— Ты как раз добралась до меблированного дома.

— Ах, да! Так вот: вместо того чтобы сообщить аббату об отказе Олимпии, я принесу ему весть о ее согласии.

— Берегись!

— Не перебивайте меня.

— Но как же быть с пресловутой добродетелью Олимпии?

— Скажем так: оно мне на руку; именно эта добродетель поможет мне сплести сеть. Я обставлю наше предприятие всеми видами препятствий, пальбой и заграждениями, как бывает при осаде хорошо укрепленных крепостей. Если надо, я потрачу добрую неделю на то, чтобы вытянуть для аббата ее «да»: на каждую букву этого слова у меня уйдут дня три-четыре.

— В добрый час!

— Наконец, когда дом будет нанят и все приготовлено, я объявлю, что красавица согласна только на тайную встречу и объяснение.

— До сих пор все выглядит недурно. Однако как ты собираешься выкрутиться в последний момент?

— Очень просто! В последний момент появитесь вы.

— Я?

— Разве вы не сказали, что не питаете отвращения к аббату?

— Я не питаю отвращения ни к кому, я же не какая-нибудь кривляка вроде Олимпии.

— Что ж! В час свидания там будете находиться вы.

— Да объяснись же толком, несчастная, не тяни! Ты уже целый час томишь меня.

— Та же фигура, тот же голос, та же красота, а может, и получше, особенно в потемках.

— Ода!

— План, я считаю, отменный, не так ли?

— Великолепный. Но его хватит на полчаса.

— Почему же на полчаса? Ведь аббат близорук, как крот, не так ли?

— Именно потому, что он близорук, — вздохнула Каталонка, — ему захочется увидеть больше, чем самому зоркому.

— Э, тут вам беспокоиться не о чем! Мы заключим условие. Помните историю Психеи? Я видела про нее балет.

— Так что же?

— Психее было запрещено дотрагиваться до светильника.

— Но Психея ведь зажгла его?

— Потому что она женщина, аббат же мужчина, и мужчина влюбленный.

— Но если в конце концов он его все-таки зажжет?

— Что ж! Если он это сделает, черт побери, тем хуже; а может быть, тем лучше для него.

— Для меня важно, что будет в наихудшем случае.

— Даже если предположить и такое, свои десять тысяч ливров вы все равно получите, как и я — мои две тысячи пятьсот.

— Ну да, и аббат поднимет крик, запрет нас, чего доброго, в какой-нибудь Фор-л'Эвек!

— Д'Уарак будет молчать — это в его интересах. Как вы полагаете, аббат, который без единого словечка снес взбучку Баньера и удары гитарой, примется болтать о столь невинном обмане? Нет уж, такую подмену он вытерпит еще безропотнее, вот увидите.

— А ведь и впрямь одно удовольствие: залюбуешься, как ты все это ловко придумываешь, милочка!

— Так за чем же дело стало? Ну? Вы хотите или не хотите?

— И что было бы всего забавнее, — заметила Каталонка, возвращаясь к обсуждению плана, — что было бы всего

любопытнее, это если бы наше плутовство так и осталось нераскрытым, а мы бы затаились, удовлетворившись десятью тысячами ливров, полученными за единственную встречу, — тут бы наш аббат вспылил, стал обвинять во всем Олимпию, а она бы и знать не знала, как оправдаться.

— Ах, какой соблазнительный поворот! К тому ж, разразись такой скандал, Баньер, который со своей стороны не лишен чувствительности, тоже покинет Олимпию и окажется в полном вашем распоряжении.

— О! Это возможно, и полагаю, весьма вероятно.

— И это придаст вам решимости.

— Конечно, да!

— Так что, за дело?

— За дело.

— И вы мне позволяете действовать по моему усмотрению?

— Я тебе позволяю действовать по усмотрению дьявола, это будет еще лучше.

— Вы не отступите? Слово порядочной женщины?

— Слово Каталонки! Не хочу тебя обманывать.

— Стало быть, уговор?

— По рукам! — вскричала Каталонка, с размаху хлопнув своей маленькой ручкой по широкой, пухлой ладони парикмахерши.

XXVI. ЛЮБОВЬ И БЛИЗОРУКОСТЬ

Едва лишь коварный замысел двух демонов в женском обличье созрел, у них не стало иной заботы, как только привести его в исполнение.

Задача была не из трудных.

Аббат, сделавший парикмахершу своим доверенным лицом и полномочным представителем, веря ее обещаниям, распорядился, чтобы она сняла и обставила апартаменты, где он сможет принимать Олимпию, когда она, подобно Данае осыпаемая золотым дождем, дрогнет под натиском и сдастся.

Парикмахерша была слишком хитра для того, чтобы объявить аббату как о полном провале своей миссии, так и о внезапно появившейся надежде. Она представила своему доверителю дело так, что якобы ее атака была отбита, однако, в ходе отступления изучив расстановку сил, она пришла к выводу, что кое-какие позиции, возможно, еще удастся мало-помалу отвоевать, а будучи захвачены, они, бесспорно, послужат залогом победы, которая, хоть в первый раз и не далась в руки, еще не потеряна окончательно.