Украденная ложь - Монти Джей

самым трудным.

Мы держали его, как дикого зверя, и никакие слова не могли его успокоить. Он просто продолжал выкрикивать ее имя в ночи. Как будто луна услышит его мольбы и вернет ей жизнь.

Я хотел этого для него.

Если бы я мог поменяться местами с Роуз. Если бы кто-то дал мне такую возможность, я бы ушел вместо нее. Только бы Сайлас был в порядке.

Полиция, скорая помощь налетели, как пчелиный рой. Жужжали вокруг места происшествия, говорили тихими голосами. Когда шок немного прошел, когда Сайлас понял, что она не вернется, и медики ничего не могут сделать, кроме как накрыть ее простыней, он замолчал.

У меня болело горло, и, хотя мы пытались уговорить его уйти, сесть в машину, чтобы мы могли ему помочь. Он отказался уходить. И поскольку я был психически измучен, во мне не было сил бороться. Я не смог бы бороться с ним до самой машины, поэтому мы ждали вместе с ним.

Мы стояли, пока полиция не закончила, даже после того, как они нас допрашивали. Мы не двигались. До тех пор, пока они не начали поднимать ее на каталку, и тогда он снова зашевелился. Как разъяренный бык, он протиснулся сквозь них, снова прокладывая себе путь к ней.

Офицеры потянулись к нему, крича, что ему нельзя проходить за желтую ленту, как будто мы не были там за сорок минут до их расследования. Он игнорировал их, как пули, рикошетящие от металла, их голоса мало что могли сделать, чтобы остановить его.

Рук схватил его за плечо.

— Сайлас, что ты делаешь?

Его охватило беспокойство, он боялся его ответа. Он повернулся в нескольких футах от ее покрытого тканью тела, лицом к полиции и всем своим друзьям. Казалось, он смотрел прямо сквозь нас, когда сказал:

— Я просто хочу понести ее еще раз. У нее мерзнут ноги, когда она без обуви на улице.

Никто, ни одна душа не попыталась остановить его, когда он поднял ее на руки. Ее вялая рука вывалилась из-под белой простыни, кончики пальцев окрасились в ярко-красный цвет.

Мы шли позади него, Тэтчер, Рук и я, пока он нес ее к машине скорой помощи. Я смотрел, как ее рука качается у него под боком, как ее волосы рассыпаются по его предплечью, и мне было ненавистно осознавать, что она больше никогда не будет смеяться. Что она больше никогда не расскажет банальную шутку и не будет дразнить Рука из-за его волос. Я ненавидел, что она никогда не будет рядом, чтобы мы чувствовали себя… нормальными. Как обычные парни, а не незаконнорожденные сыновья Пондерозы Спрингс.

Как она проникла в глубины моего сердца и стала другом, но так быстро исчезла. То, как ее не волновало, что люди пялились на нее в коридоре, когда она впервые взяла Сайласа за руку в средней школе. Странный шизик, держащий за руку дочь мэра, о которой шептались.

Но Роуз было все равно.

Она смотрела на Сайласа так, будто все это никогда не имело значения.

Сейчас он нес ее тело на одну из последних остановок перед тем, как ее похоронят на глубине шести футов под землей.

Ее жизнь закончилась, вот так просто. Без всякого предупреждения.

Была отнята у нас.

Украдена.

— Ты принимаешь лекарства?

Голос Рука возвращает меня в настоящее. Напоминание о том, что у нас есть очень короткий промежуток времени, который не включает в себя мои дневные мечты и его вопрос о лекарствах.

Сайлас смотрит на него из-за стола, его руки заняты бумагами, которые он перебирает в ящиках, он слегка опускает голову, как бы говоря: «Ты действительно спрашиваешь меня об этом сейчас?»

— Не смотри на меня так, мать твою. Сейчас двенадцать часов дня, если ты не примешь их сейчас, то забудешь после еды. Ты всегда забываешь после еды, — возражает Рук, снимая книги со встроенной полки.

— У меня их нет с собой, я возьму их позже, — ворчит Сайлас.

После той ночи я несколько месяцев беспокоился, будет ли он снова выглядеть как человек. Исчезнут ли мешки под глазами, и вернется ли он к своей нормальной загорелой коже, а не к отвратительной бледности.

Мы все по очереди сидели у его двери, заносили внутрь еду, воду, лекарства. Просто ждали.

Три недели.

Мы ждали три недели, прежде чем он вышел из своей комнаты.

Слабый, с заметной потерей веса и требованием выяснить, что случилось с Роуз.

Когда мы согласились помочь, это было похоже на то, что мы даем ему повод для работы. Может, с нашей стороны было неправильно так поступать. Может, мы делаем только хуже, разрывая муравейник, в котором не было необходимости, но это помогло ему.

Он снова начал есть, набрал мышечную массу, занимаясь со мной в спортзале.

Но даже тогда, даже сейчас, когда я смотрю в его глаза, я вижу это.

Его глаза стали холодными в ту ночь, когда сердце Роуз перестало биться.

Рук резко останавливает свое занятие, как будто у нас есть все время в этом гребаном мире. Он подходит к своей сумке и расстегивает боковой карман. Открывает маленький пакетик с двумя белыми таблетками внутри.

— Ты шутишь, — замечает Сайлас, наблюдая, как он подходит к столу.

— Разве я похож на шута? — отвечает Рук.

Рук Ван Дорен, единственный из нас, кто смог покинуть этот город и стать приличным человеком. Часть меня чувствовала вину за то, что мы так сильно подпитывали его хаотичность, в словах его отца была доля правды.

Рук уже был испорчен, но вместо того, чтобы советовать ему прятать это, как все остальные, мы заставили его это принять.

В зависимости от того, как на это посмотреть, это может быть хорошо, а может быть, только нанесет еще больший вред.

— Ладно, медсестра Джеки, — вклиниваюсь я. — Принимай свои чертовы таблетки, чтобы мы могли закончить то, ради чего сюда пришли.

Сайлас принимает лекарство, бормоча негромкое «спасибо».

Мы обыскиваем каждый уголок: под коврами, под диванными подушками, но ничего не находим. Напряжение велико, так как мы идем к тому, что выглядит тупиком. Если мы не сможем связать Грега Уэста с Роуз, то нам больше не на что опираться.

И мы не можем вламываться в кабинет каждого учителя. Это будет означать, что убийство Роуз останется нераскрытым. Без полиции, которая могла бы провести расследование, без зацепки, которую можно было бы найти, ее смерть навсегда останется в нашем сознании, в сознании Сайласа.

Если только Тэтчер не убьет его просто