Князь Серебряный (Сборник) - Алексей Константинович Толстой

1854

ПЛАСТИЧЕСКИЙ ГРЕК

Люблю тебя, дева, когда золотистыйИ солнцем облитый ты держишь лимон,И юноши зрю подбородок пушистыйМеж листьев аканфа и белых колонн!

Красивой хламиды тяжелые складкиУпали одна за другой:Так в улье шумящем вкруг раненой маткиСнует озабоченный рой.

1854

ИЗ ГЕЙНЕ

Фриц Вагнер, студьозус из Иены,Из Бонна Иеронимус КохВошли в кабинет мой с азартом, —Вошли, не очистив сапог.

«Здорово, наш старый товарищ!Реши поскорее наш спор:Кто доблестней, Кох или Вагнер?» —Спросили с бряцанием шпор.

«Друзья! Вас и в Иене и в БоннеДавно уже я оценил.Кох логике славно учился,А Вагнер искусно чертил».

Ответом моим недовольны,«Решай поскорее наш спор!» —Они повторяли с азартомИ с тем же бряцанием шпор.

Я комнату взглядом окинулИ, будто узором прельщен,«Мне нравятся очень обои « —Сказал им и выбежал вон.

Понять моего каламбураИз них ни единый не мог,И долго стояли в раздумьеСтудьозусы Вагнер и Кох.

1854

ЗВЕЗДА И БРЮХО

Басня

На небе вечерком светилася Звезда.Был постный день тогда:Быть может, пятница, быть может, середа.В то время по саду гуляло чье-то БрюхоИ рассуждало так с собой,Бурча и жалобно и глухо:«КакойХозяин мойПротивный и несносный!Затем что день сегодня постный,Не станет есть, мошенник, до звезды!Не только есть! Куды!Не выпьет и ковша воды!Нет, право, с ним наш брат не сладит…Знай бродит по саду, ханжа,На мне ладони положа…Совсем не кормит, – только гладит!»Меж тем ночная тень мрачней кругом легла.Звезда, прищурившись, глядит на край окольный:То спрячется за колокольней,То выглянет из-за угла,То вспыхнет ярче, то сожмется…Над животом исподтишка смеется.Вдруг Брюху ту Звезду случилось увидать,Ан хвать!Она уж кубарем несетсяС небес долойВниз головойИ падает, не удержав полета,Куда ж? в болото!Как Брюху быть! кричит: ахти да ах!И ну ругать Звезду в сердцах!Но делать нечего! другой не оказалось…И Брюхо, сколько ни ругалось,ОсталосьХоть вечером, а натощах.

Читатель! басня этаНас учит не давать без крайности обетаПоститься до звезды,Чтоб не нажить себе беды.Но если уж пришло тебе хотеньеПоститься для душеспасенья,То мой совет —Я говорю тебе из дружбы —Спасайся! слова нет!Но главное: не отставай от службы!Начальство, день и ночь пекущеесь о нас,Коли сумеешь ты прийтись ему по нраву,Тебя, конечно, в добрый часПредставит к ордену святого Станислава.Из смертных не один уж в жизни испытал,Как награждают нрав почтительныйи скромный.Тогда в день постный, в день скоромный,Сам будучи степенный генерал,Ты можешь быть и с бодрым духом,И с сытым брюхом,Ибо кто ж запретит тебе всегда, вездеБыть при звезде?

1854

К МОЕМУ ПОРТРЕТУ

(Который будет издан вскоре при полном собрании моих сочинений)

Когда в толпе ты встретишь человека,Который наг; [55]Чей лоб мрачней туманного Казбека,Неровен шаг;Кого власы подъяты в беспорядке,Кто, вопия,Всегда дрожит в нервическом припадке, —Знай, – это я!Кого язвят со злостью, вечно новойИз рода в род;С кого толпа венец его лавровыйБезумно рвет;Кто ни пред кем спины не клонит гибкой, —Знай – это я:В моих устах спокойная улыбка,В груди – змея!..

1856

ПАМЯТЬ ПРОШЛОГО

(Как будто из Гейне)

Помню я тебя ребенком, —Скоро будет сорок лет! —Твой передничек измятый,Твой затянутый корсет…

Было так тебе неловко!..Ты сказала мне тайком:«Распусти корсет мне сзади, —Не могу я бегать в нем!»

Весь исполненный волненья,Я корсет твой развязал, —Ты со смехом убежала,Я ж задумчиво стоял…

1860

* * *

В борьбе суровой с жизнью душнойМне любо сердцем отдохнуть,Смотреть, как зреет хлеб насущныйИль как мостят широкий путь.

Уму легко, душе отрадно,Когда увесистый, громадный,Блестящий искрами гранитВ куски под молотом летит!

Люблю подчас подсесть к старухам,Смотреть на их простую ткань,Люблю я слушать русским ухомНа сходках уличную брань!

Вот собрались. – Эй, ты, не мешкай!– Да ты-то что ж? Небось устал!– А где Ермил? – Ушел с тележкой!– Эх, чтоб его! – Да чтоб провал…!– Где тут провал? – Вот я те, леший!– Куда полез? Знай, благо пеший!– А где зипун? – Какой зипун?– А мой. – Как твой? – Эх, старый лгун?– Смотри задавят! – Тише, тише!– Бревно несут! – Эй вы, на крыше!– Вороны! – Митька! Амельян!– Слепой! – Свинья! – Дурак! – Болван!

И все друг друга с криком вящимЯзвят в колене восходящем.

Ну, что же, родные?Довольно ругаться!Пора нам за делоБлагое приняться!Подымемте дружноЧугунную бабу!

Всё будет досужно,Лишь песня была бы!Вот дуются жилы,Знать, чуют работу!И сколько тут силы!И сколько тут поту!На славу терпенье,А нега на сором!

И дружное пеньеВдруг грянуло хором:«Как на сытном-то на рынкеУтонула баба в крынке,Звали Мишку на поминки,Хоронить ее на рынке,Ой, дубинушка, да бухни!Ой, зеленая, сама пойдет!Да бум!Да бум!Да бум!»

Вот поднялась стопудовая баба,Всё выше, выше, медленно, не вдруг…– Тащи, тащи! Эй, Федька, держишь слабо!– Тащи еще! – Пускай! – И баба: бух!

Раздался гул, и, берег потрясая,На три вершка ушла в трясину свая!Эх бабобитье! Всем по нраву!Вот этак любо работать!Споем, друзья, еще на славу!

И пенье грянуло опять:«Как на сытном-то на рынкеУтонула баба в крынке» и пр.Тащи! Тащи! – Тащи еще, ребята!Дружней тащи! Еще, и дело взято!Недаром в нас могучий русский дух!Тащи еще! – Пускай! – И баба: бух!Раздался гул, и, берег потрясая,На два вершка ушла в трясину свая!

Начало 1860-х гг.

Князь Серебряный

Повесть времен Иоанна Грозного

Путешествие на долгих было для Гоголя уже как бы началом плана, который он предполагал осуществить впоследствии. Ему хотелось совершить путешествие по всей России, от монастыря к монастырю, ездя по проселочным дорогам и останавливаясь отдыхать у помещиков. Это ему было нужно, во-первых, для того, чтобы видеть живописнейшие места в государстве, которые большею частью были избираемы старинными русскими людьми для основания монастырей: во-вторых, для того, чтобы изучить проселки русского царства и жизнь крестьян и помещиков во всем его разнообразии; в-третьих, наконец, для того, чтобы написать географическое сочинение о России самым увлекательным образом. Он хотел написать его так, «чтоб была слышна связь человека с той почвой, на которой он родился». Обо всем этом говорил Гоголь у А. О. Смирновой, в присутствии гр. А. К. Толстого (известного поэта), который был знаком с ним издавна, но потом не видал его лет шесть или более. Он нашел в Гоголе большую перемену. Прежде Гоголь в беседе с близкими знакомыми выражал много добродушия и охотно вдавался во все капризы своего юмора и воображения; теперь он был очень скуп на слова, и все, что ни говорил, говорил, как человек, у которого неотступно пребывала в голове мысль, что «с словом надобно обращаться честно», или который исполнен сам к себе глубокого почтения. В тоне его речи отзывалось что-то догматическое, так, как бы он говорил своим собеседникам: «Слушайте, не пророните ни одного слова». Тем не менее беседа его была исполнена души и эстетического чувства. Он попотчевал графа двумя малороссийскими колыбельными песнями, которыми восхищался как редкими самородными перлами: 1) «Ой, спы, дытя, без сповыття» и т. д., 2) «Ой, ходыть сон по улоньци» и т. д. Вслед за тем Гоголь попотчевал графа лакомством другого сорта: он продекламировал с свойственным ему искусством великорусскую песню, выражая голосом и мимикою патриархальную величавость русского характера, которою исполнена эта песня: «Пантелей государь ходит по двору, Кузьмич гуляет по широкому» и т. д. [56]…

Гр. А. К. Толстой по записи Кулиша.

Записки о жизни Гоголя, II, 232.

At nunc patientia servilis tantumque sanguinis domi perditum fatigant animum et moestitia restringunt, neque aliam defensionem ab iis, quibus ista noscentur, exegerim, quam ne oderim tam segniter pereuntes.