Песня синих морей (Роман-легенда) - Константин Игнатьевич Кудиевский

Он верил и в командира, и в новых своих сослуживцев, и уж, конечно, — в корабль. Но, как многих людей, ожидание опасности волновало его гораздо сильнее и глубже, чем сама опасность затем.

Часа через два солнце медленно начало гаснуть. Оно висело какое-то плоское, удивительно круглое — с резко очерченными краями. Потемневшее море бросило мрачные тени на небо — и небо сразу пожухло, снизилось, утеряв и краски и глубину. На севере, откуда тянулся кильватерный след корабля, дали у горизонта застлало белою пеленой — непроницаемой, дымной, мятущейся.

— Шторм идет, — обронил озабоченно Сидорчук, и Топольков, вздрогнув, подумал: «Белый шторм!»

Первые шквалы нагнали «Зоревого» в милях пятидесяти от Семи островов. Они взметнули повыше палубы волны, срезали закипевшие гребни на них и стеганули жгутами брызг в орудийные башни. И тут же волны приподняли круто корму, запрокидывая ее, — эсминец порывисто рыскнул влево и с ходу зарылся носом в гудящую воду. Заныли в испуге антенны, накренившись над пучиной, им сейчас же откликнулись мачты и снасти — и пошла штормовая мелодия ветра, сверлящая и унылая, как зубная боль.

Вместе с ветром нагрянули космы сухого снега. Они проносились мимо эсминца, обгоняя его, — «Зоревой» погрузился в кромешную белую тьму. Пришлось убавить ход. Предостерегающе взвыла сирена. Нервно зашевелились антенны локаторов, прощупывая путь… Снег колюче и жестко шуршал по броне и отвердевшим чехлам, набивался в закутки, змеился у рымов и даже заклепок шершавыми языками — и тут же снова доверялся ветру, бросался вдогонку ему, чтоб раствориться в разбойничьих посвистах бури. За кормой, в пелене снега, то и дело рождались мутные силуэты, которые, приближаясь к эсминцу, дыбились, нарастали и уже у самого борта превращались внезапно в дремучие дымящиеся валы. Они с гулом обрушивались на палубу, содрогая корабль. На минных дорожках шипела и пузырилась пена. Вода металась между надстройками, не успевая стекать. Леера покрывались матовой коркой наледи.

Эсминец ложился на борт, с трудом, скрипя переборками, возвращался на ровный киль и снова зарывался по клюзы форштевнем в море. Оголяясь, всхрапывали приемные патрубки донок, всасывая жабрами клапанов не забортную воду, а воздух. Давились клокочущим горлом дымовые трубы: ветер вгонял им обратно в глотки мазутную липкую гарь. Сила шторма казалась таинственной и безмерной — быть может, потому, что он вырывался из тьмы и во тьму уходил. Видимый мир кончался сразу же за бортами, и море гремело поэтому всюду: вдалеке и рядом, под эсминцем и в небе над ним. Штормом и ревом сирены были пронизаны башни и палубы, мачты, надстройки, они пронизывали и мысли, не позволяя сосредоточиться, обрести спокойствие, нужное для работы.

Лицо Сидорчука покрылось испариной. Буря была попутной, и «Зоревой» плохо лежал на курсе. Куда его сносят течения, куда гонит ветер — разве учтешь? Каждая волна ударяет в корму, подгоняя эсминец, — каков его истинный ход? А впереди — крутой и скалистый берег, узенький — в несколько кабельтовых — проход в защищенную бухту, который даже на крупной путевой карте — не шире карандаша. Видимости — никакой. И именно в этих условиях штурман не мог, не имел права ошибиться… Сидорчук приказал включить эхолот: видимо, хотел уточнить место корабля по глубинам. А Сергей, забившись в угол рубки, где удобнее было хранить равновесие, с горечью сожалел, что ничем не может помочь старшему лейтенанту.

Качка утомляла. Легче всего она переносится на деревянных парусниках; волны плавно вздымают их, как пробки: вверх — вниз, вверх — вниз… А стальные тяжелые корабли волны поднять не в силах, и потому бьют их, кромсают, болтая, точно в лоханке. Сколько надежд оборвалось в такие вот дни? Сколько дум пронеслось? И наверное, именно в такие минуты международный сигнал отчаяния «sos» — save our ship, — спасите наш корабль — перекрестил матросский жаргон в save our souls: спасите наши души…

— Как место? — запросил с мостика капитан третьего ранга.

— Уточняю по глубинам, — доложил Сидорчук. — До берега, по расчетам, — миль пятнадцать.

— Ясно… А как Топольков?

— Держится, товарищ командир, — улыбнулся штурман, подмигивая Сергею. — Прощается с черноморской экзотикой.

— Если помощь его не нужна, пусть поднимется на мостик.

На мостике Сергею показалось гораздо спокойнее, нежели в рубке. Ветроотводы действовали безотказно — струи отраженного ветра свистели где-то рядом, над ухом, но пробиться сюда не могли. Да и качка на воздухе переносилась легче. И только сирена, приглушенная в рубке слоем брони, ревела здесь в тысячу раз оглушительней, пронзительно и бесновато. Отсюда, с мостика, хорошо было видно, как переваливается с борта на борт «Заревой». Его полубак, подхваченный попутной волной, высоко поднимался над морем, на миг повисал и затем с грохотом проваливался вниз, зарываясь в воду, вздымая и разметывая отвесные глыбы пены. Тогда море закрывало небо впереди, волны проносились вровень с мостиком — и Сергей ощущал за спиной противный, леденящий холодок. Но «Зоревой» снова карабкался вверх, на холмистые гребни валов, и снова устремлялся вперед, пробивая белую мглу. «Красиво, должно быть, — подумал об эсминце лейтенант. — Как жаль, что свой корабль никогда нельзя в море увидеть со стороны».

Чтобы приободрить сигнальщиков, которые до рези в глазах всматривались в сыпучую снежную пелену, командир предупредил:

— Берег здесь высокий, изрезанный — ветер всегда задувает вдоль него… Думаю, хоть немного разгонит снег — Потом, заметив Сергея, сказал: — Приглядывайтесь, лейтенант. Кто знает, когда вам снова удастся побывать в этих местах.

Командир не ошибся: пласты пурги, обгоняющей корабль, вскоре начали уклоняться в сторону и редеть. Включили прожектор — его луч пробился мили на две. Но радиометристы уже доложили: по курсу, в сорока кабельтовых, — берег… Поднялся на мостик и Сидорчук: его, видимо, волновало, насколько точно он вывел эсминец к бухте.

— Как глубины? — поинтересовался капитан третьего ранга.

— Порядка двухсот метров, — ответил штурман.

И тотчас же сигнальщик, повернувшись к вахтенному офицеру, взволнованно и потому чересчур громко крикнул:

— Берег прямо по носу!

Берега еще не было видно — впереди лишь потемнела белая закруть, хотя за нею могли оказаться и скалы, и просто чистое море. Но командир уже, видимо, опознал смутные контуры, потому что внезапно скомандовал рулевому:

— Три градуса влево по компасу! — И одобрительно взглянул на Сидорчука.

Близость берега угадывалась во всем: в громовых перекатах прибоя, что все чаще долетали до эсминца, в остервенелой и хаотической качке. Волны, казалось, набирали злобы перед тем, как броситься на приступ гранитных утесов. Они кружились вокруг «Зоревого», сталкивались и опрокидывались, и вместе с ними дергался и метался корабль, подставляя волнам теперь не только корму, но и оба