Княгиня Екатерина Дашкова - Нина Молева

— Мне говорили, фельдмаршал Разумовский нашел какой-то остроумный выход из положения и успокоил государя.

— Если это можно назвать остроумным! Фельдмаршал предложил покрыть арапа полковым знаменем и кольнуть шпагой, чтобы кровью смыть мнимое оскорбление. Мы все не знали, куда деваться от стыда и гнева. Полковое знамя, прошедшее с такой славой все семь лет войны!

— Но как же мог Кирила Григорьевич подсказать такую меру? Это и впрямь отвратительно!

— Фельдмаршал, несмотря на свое высочайшее звание, также далек от армии и ее правил. Такое можно себе представить в отношении любимого брата вчерашнего царского фаворита, но не государя, который обязан стоять во главе своих солдат и офицеров.

— Вы правы, капитан!

— Но есть и еще одно обстоятельство, подсказывающее необходимость крайнего поспешения. Разговоры, которые ведут между собой офицеры, могут быть подслушаны и переданы императору. В результате все мы окажемся на плахе или на каторге, а императрица и её сторонники станут предметом императорского гнева. В конце концов, это вопрос нашей общей безопасности. И если я могу рисковать собственной жизнью и благополучием, то никак не жизнью товарищей.

— Мы все в большой опасности, княгиня!

— Понимаю, и все же прошу повременить с выступлением. Будет гораздо осмотрительнее уговорить солдат несколько подождать. Уверяю вас, ожидание будет совсем недолгим. Оно необходимо, чтобы закончить последние приготовления.

— Вы так полагаете, княгиня?

— Безусловно, капитан.

…Дождь. Который день дождь. За деревьями море, как небо. К берегу подойти, так в воду и уйдешь. Пусто. Прислуга во флигеле. Редко кто зайдет. По приказу. На дню раз пять Измайлов по анфиладе пройдет, во все углы смотрит. Говорит, для порядку. Какой порядок! В Ораниенбаум донести. Лошадей на депеши не жалеет. То уедет курьер, то приедет. Цветы в рабатках вовсе сникли. Ниже травы к земле припали. Цветы! Даже на них государь пожалел трат. Ненавистная жена. Давно бы расправился. С пожара у Чулкова вернулся, во все глаза глядит — не иначе, упредил кто. В спальню заглянул. Верит — не верит. Предлога ищет. Теперь сам с Романовной в Ораниенбауме, императрицу — в Петергоф под присмотр. Романовна с ним учения досматривает. В пять утра встает. Что дождь, что мороз — устали не знает. Сказывали, с Екатериной себя равнять вздумала: сколько выпить может, сколько одной рукой поднять. Чара большая в руке не дрогнет — государь хохочет, радуется, перед пруссаками похваляется.

Зябко в покоях. Камин разжечь — Измайлов невесть что подумает. Душегрею накинуть. Катерина Ивановна и то не стерпела. Мол, в какой-никакой деревушке захолустной лучше. Покойнее. А так день ли, ночь ли — шагов ждешь, стуку. Может, маленькая княгиня и права, да кто из них решится? Не любят они с Гришей друг друга, не любят, и все тут. Вот не ко времени! Ни сговориться, ни подумать вместе. А может, и к лучшему. Один другого обидит, обоих потеряешь. Пусть как есть. Пусть. Авось Бог поможет.

— Ваше величество!

— Что тебе, Шкурин?

— Письмо, государыня!

— Письмо? От кого? Подай скорее!

— Не знаю, как и доложить, государыня. Письмо-то жене моей.

— Чего же мне говоришь?

— Да нет, государыня, письмецо-то от ее сиятельства княгини Катерины Романовны.

— Так жена твоя в Петербурге, никак?

— В Петербурге и есть. Княгиня пишет, чтобы жена наемную карету четверней к нам в Петергоф немедля прислала, а мне бы карету ту, не выпрягая, задержать на тот случай, если, не приведи, не дай Господи, какой приказ из Ораниенбауму воспоследует.

— И что, здесь карета?

— Сейчас примчалась. Ее сиятельство не скупясь извозчику заплатила: мигом у нас оказался.

— Верный ли человек?

— Того не скажу, да и в письме ничего не прописано. Ее сиятельство так рассуждать изволит, что, мол, коли оказия какая произойдет, чтоб придворных лошадей не брать, а тут же в Петербург к вашему императорскому величеству втайне ехать. К гвардейцам поближе.

— Так-то оно так, да нешто волнения какие или разговоры при императоре?

— Разговоров, государыня, там всегда хватает. Сдуру, сдуру, а там, глядишь, и по делу скажется. Уж как графиня Елизавета Романовна императора улещает, смотреть срамно, да от правды куда денешься: ночная кукушка дневную завсегда перекукует.

— А с четверней что делать будешь? Не иначе, вопросы пойдут. Измайлову бесперечь донесут.

— Прости, государыня, дурака, только я так размыслил — сказать жене, мол, после родов худо сделалось, вот нарочный-то и приехал.

— Плохо рассудил, Шкурин. А ну у извозчика кто спрашивать станет, а он: мол, сама супруга меня и нанимала.

— Да не назвалась она, государыня, баб мало ли. Сродственница какая аль соседка.

— А четверня зачем? На одиночке быстрее.

— Чтобы рухлядь всякую покласть, дитю понадобилась.

— Дай Бог! Только тогда и я по-дорожному оденусь. Платье мне подай, а сверху капот спальный накину. Так и в постелю лягу. В случае чего, чтоб не собираться.

— Вот и ладно, государыня. Да я Измайлова в опочивальню и так не допущу. Нездоровится, мол, государыне, и весь сказ. На слуху стоять буду. Бог даст, все скоро и разрешится.

…Все ждут. Все. Гриша весточку прислал, мол, разрешить бы им на Ораниенбаум напасть. Голштинцев в два счета скрутят, а с императором разговор короткий. Известно, трус, каких поискать. Права Катерина Романовна, нельзя, никак нельзя. Не с того конца начинать надо. Ну как за императора гвардия выступит, за порядок. Мне перед ними первой явиться надо. Слово какое сказать. И чтоб двор одобрил. Противодействовать не стал. Для меня покойная императрица Елизавета Петровна не пример. Она Петра Великого дочь, плоть от плоти его. Мне другое припомнят: откуда взялась, как на престоле оказалась? Другое, совсем другое измыслить надо.

— Балуете вы меня, Никита Иванович! Букет какой превосходный, другого такого во всей столице не сыщешь.

— Из своих ранжерей, Катерина Романовна. Сам следил, когда садовник срезал, о вас думал.

— Премного благодарна за память да благоволение ваше.

— Это мне вас благодарить, княгиня, нужно, что обществом своим старика осчастливливаете. Душой близ вас расцветаю.

— Думаю, мы оба счастливы мыслями о том, по какому пути может пойти Россия.

— От мыслей до яви, сударыня, далека дорога.

— Так полагаете, Никита Иванович?

— А как же! Новые царства можно только в мечтах строить, на деле наш долг — подчиняться законному монарху.

— Но вы же согласны, что действия императора могут оказаться губительными для государства?

— Это все рассуждения, княгинюшка, не боле.

— Ваше сиятельство! Приехал Григорий Орлов — доложить просил, не примете ли.

— Вы знакомы с Орловым, Катерина Романовна? Не знал.

— Видать видала, говорить не приходилось. Проси, Пантелей, да скажи, мол, у княгини сам Никита Иванович Панин.

Шаги по коридору скорые, чисто дробью. Сабля звякает. Пантелей дверь открыть не успел — будто сама на всю ширь распахнулась. Гвардеец весь проем занял. Росту с коломенскую версту. Косая сажень в плечах. Глаза серые. Волосы русые. Кольцами. Взгляда не прячет. Шаг сделал:

— Здравия желаю, княгиня. У меня новости дурные.

— Император?

— В Ораниенбауме. Тут другое — арестован капитан Пассек.

— Как «арестован»? За что? Вчерась у меня с Бредихиным были.

— Все так. Только в полку по возвращении от вас с офицерами да солдатами толковать принялся, как императрицу защищать да когда такой случай выйти может.

— Бог мой, какая неосторожность!

— О чем вы, Никита Иванович! Не мораль же ему сейчас читать!

— И все же, Катерина Романовна, думается, для тревоги пока нет оснований. Господин Орлов почитает, что арест произошел от разговоров, а может, все дело в нарушении порядка. Может, не вовремя вернулся в полк, может, на учении чего недосмотрел.

— Кто арестовал его, господин Орлов?

— То-то и оно, командир полка Воейков. Сам случаем разговор услышал, сам и арест произвел. Мол, не допустит смуты в полку.

— Но Воейков непременно донесет императору!

— Скорее всего, ваше сиятельство. Чтобы выслужиться.

— А государь начнет дознание… Боже мой, мы должны…

— Ничего вы не должны, Катерина Романовна! Сначала все разузнать следует, а уж там…

— Сделайте милость, Никита Иванович, мне что-то нехорошо сделалось. Кровь в голову ударила. Пойду прилягу, извините великодушно.

— Ложитесь, ложитесь, дорогое дитя! Я к вам завтра с утра загляну, проведать о здоровьечке.

— А вы, господин Орлов, задержитесь на минутку. Я хочу вас попросить передать одному из ваших офицеров привет от мужа. Полагаю, вас не очень затруднит передать мне также, что удастся выяснить о причине ареста Пассека. Чем скорей, тем лучше. Поймите, господин Орлов, все становится слишком серьезным! Если вы дорожите жизнью и благополучием императрицы, Бога ради, не медлите!