Покуда есть Россия - Борис Тумасов

Четвёртого января 1878 года звоном колоколов, запруженными улицами встречала София российские полки. В Западном отряде читали приказ генерала Гурко: «…Пройдут годы, и потомки наши, посетив эти дикие горы, с гордостью и торжеством скажут: „Здесь прошли русские войска и воскресили славу суворовских и румянцевских чудо-богатырей…“».

Для Саушкина и других защитников Шипки опаснее турецких атак, орудийного обстрела и голода оказались морозы с пронизывающими до костей ветрами.

Завывает по-волчьи непогода, нагоняет тоску. Укутает солдат голову башлыком, а шинель не греет. Сапоги железными от мороза становятся, как ни топчись, как ни пританцовывай, а мороз пальцы ног намертво прихватывает. Солдату бы устилку из соломы да портянку суконную, а откуда их взять?

«Терпелив народ русский, — думал Саушкин, — ан до поры». И не раз вспоминал Поликарп слова Халтурина: «Сколько мужиков в землях чужих поляжет. Одно и оправдание — свободу болгарам добывать идут…»

В воскресную ночь выпало Дьячкову и Сухову в пикете стоять. Разводящий унтер увёл Сухова, а Дьячкову сказал:

— Ты, Василий, Сухова сменишь, я за тобой зайду…

Рядом с Дьячковым в землянке Саушкин сухарь грызёт, водой запивает. Стены землянки влажные, солдат — что сельдей в бочке набилось, оттого дух тяжёлый, спёртый. Кому места на нарах не досталось, спит сидя. Стонут, бормочут. Запрокинув голову, один из стрелков храпит с надрывом. Солдаты возмущаются:

— Толкните его!

Шинель у Саушкина взмокрела, выйдешь на мороз, колом встанет.

Рядом с Поликарпом два стрелка, попыхивая махоркой, переговариваются. Табак злой, горло дерёт.

— Назвали чудно: Шипка, Шипка. Аль горы как шипы?

— Не-е, в этих горах шиповника много.

— У нас в Перми красотища, в лесу ягода, грибы.

— Пермяки — солёны уши, — беззлобно подтрунил второй стрелок.

— А почему так кличут? Во, говоришь, а сам не знаешь! В Устюжине соль мололи, и пока мужики на загорбке кули погрузят — за ушами соль пластом. А ты из Нижнего Новгорода? Ярмарки у вас богатые.

— На всю Россию! Купцов съезжается видимо-невидимо — из дальних и ближних мест, и чужеземцев много. Товары какие душе угодно, были бы деньги. А уж веселье, гуляй не хочу: гусельники, скоморохи, дудочники, карусели, кабаки. Девки, бабы разнаряженные, одна другой краше.

— Мда-а-а! Я три года как из деревни, путём с девками на игрищах не побаловал. А бабы у нас!..

— Бабы, они везде бабы, а откуда жёнки ведьмы?

— Дак от мужика. Кабы не пил да кулаками не потчевал, и жена добра была бы.

— Истинно. Я-то свою любить буду.

В углу хихикнули:

— Нашему телёнку волка бы съесть. Мне, братцы, кажинную ночь снится, будто я за сохой иду, а баба снопы вяжет.

— А мне более вспоминается обмолот, как цепа стучат и пыль в горле щекочет. Батя мой зерно меркой в закром ссыпает, гадает, хватит ли до нового урожая?

Кто-то завёл песню:

Ах ты, зимушка, зима…

Открылась дверь, ворвался клубок морозный.

— Чё возом едешь?!

Солдат, сменившийся с караула, выбивая зубами дробь, умащивался. Потом зашептал:

— Отче наш, сущий на небесах; да святится имя твоё, да приидет царствие твоё… — Солдат крестится истово. — И прости нам долги наши, яко и мы прощаем должникам нашим…

Саушкин подумал: «Лавочник долгов не прощает». Дьячков воротник шинели поднял:

— Поспать маненько до смены.

Но не успел глаз сомкнуть, как в землянку ввалились подполковник Депрерадович и жандармский офицер. Солдаты вскочили, вытянулись. Жандарм спросил хрипло:

— Кто из вас Саушкин Поликарп?

— Я, ваше благородие!

— С Патронного!

— Так точно!

— Что же ты, сукин сын, со смутьянами знался, в кружке недозволенные речи слушал? Думал, удастся в солдатах от каторги укрыться? Одевайся!

Взял Поликарп пустой вещмешок, усмехнулся невесело:

— Значит, без меня Шипку защищать.

— Не болтай, выходи! — прикрикнул жандарм и толкнул Саушкина к двери…

Увели Поликарпа, зашумели стрелки:

— Вот те раз, всё более помалкивал, а вишь, политический.

— Ошибка вышла.

— Жандармам видней, на то они и жандармы, государева опора.

— Может, кто из наших донёс?

— Не, из Петербурга жандарм…

Долго не могли успокоиться солдаты. Василий всё о Саушкине думал. Пришёл разводящий.

— Поспал, Дьячков? Ну, я чуток отогреюсь, и отправимся Сухова сменять.

А Сухов в пикете совсем околел. Переминался с ноги на ногу, пританцовывал, всматривался: не проглядеть бы врага. Однако тихо вокруг, только шумит зимний лес. В такую погоду турок в деревнях отсиживался либо в землянках прятался. На Лысой горе османы костры жгли, отогревались. Пальнут из пушек для острастки — и снова затишье…

Ветер врывался на перевал, валил с ног. Ярко светил месяц, мороз продирал. Будто остановилось для Сухова время. С Лысой горы рявкнуло орудие, и картечь с визгом расколола небо. На горе Святого Николая перекликнулись болгарские дружинники.

Прислонился Сухов к камню-валуну, закрыл глаза, и как наяву предстало перед ним давнее: мать привела его в деревне к бабке. Гудел лес за околицей, а он, Сухов, трясся от страха. Бабка поглаживала его по голове, успокаивала. Под печью почёсывался, хрюкал от удовольствия поросёнок, в избе пахло хлевом… Бабка приговаривала: «Всякое дыхание да хвалит Господа».

Нежданно пришло к Сухову тепло, и он, сам того не учуяв заснул. Пришли Дьячков с унтером, окликнули. Не отозвался солдат. Василий тронул Сухова, отшатнулся:

— Замёрз!

Разводящий перекрестился:

— Ещё одного солдата Бог прибрал. Заступай в пикет, Дьячков!

Они двинулись к месту назначения форсированным маршем. Шипку покинули ночью, и уже через сутки полковник Клевезель доложил Радецкому о выполнении приказа.

Орловцы поступили в подчинение генерала Домбровского, командира четырёхтысячного отряда, базировавшегося в городке с красивым именем Елена.

Здесь стояли Севский и Брянский полки, конные драгуны и другие части. Обозные фуры, санитарные двуколки запрудили площадь и улицы.

Штаб Южного отряда ставил перед Домбровским задачу прикрыть Тырново, а в начавшемся наступлении принять участие в разгроме десятитысячной сливненской группировки врага.

Василию Дьячкову городок нравился узкими улочками, на высоком фундаменте каменными домиками под черепицей, несмотря на зиму, зелёными кустами самшита за оградами. После голодной и холодной Шипки жизнь у орловцев потекла тихая, спокойная.

Однако на войне затишье бывает временное. Видимость покоя притупляет бдительность, а недооценка противника зачастую влечёт к ошибкам, за которые платят дорогой ценой.

Так произошло и в Елене. Ни генерал Домбровский, ни его штаб не верили в возможность наступления турок на их направлении. Они даже не помышляли, что Сулейман-паша уже разработал план удара в стыке восточного фронта и Южной группы Радецкого, а остриё турецкой стрелы пройдёт через Елену.

Даже сосредоточение турецких войск, о котором доносила конная разведка драгун, оставили без внимания.

Наступление началось ночью. В несколько раз превосходящие силы османов смяли аванпосты драгун и лавой накатились на русские траншеи. С двух сторон турки ворвались в город, кололи и резали сонных солдат.

Дьячков спал и видел сон, будто Поликарп Саушкин на покосе, рубаха белая, потом взялась. Вжикает литовка, сочная трава под косой зеленью брызжет, ложится рядками ровными. Идёт Поликарп в траве по пояс, помахивает литовкой. Увидел Дьячкова, обрадовался:

— Становись, Василий, со мной в ряд, веселей будет.

А Дьячков ему в ответ:

— Нам Шипку велено оборонять.

— Кем?

— Тобой, Поликарп! Аль забыл, когда тебя жандарм уводил?..

Подхватился Дьячков, кругом стрельба, крики. За ружьё — и на улицу. Увидел толпу солдат и полковника Клевезеля. Собрав сотни две стрелков, тот командовал:

— В каре, ребята! Пробиваться штыками!

Турки лезли на них силой несметной. Медленно отходили орловцы, отбивая наскоки османов. Вот уже и последние дома позади. Сулейман-паша послал два табора перекрыть путь отступающим.

Дьячков бился в первой шеренге. Исчезли страх и растерянность. Сначала мелькнула мысль: как такое случилось?

Смерть свою Василий принял достойно. Она пришла к нему, когда прорывались через турецкий заслон и расчищали дорогу уцелевшим в резне севцам, брянцам и спешенным драгунам…

Под утро к Елене подступили полки нарвских и ахтырских гусар, полк казаков. Конной атакой выбили турок из города, остановили наступление Сулейман-паши.

По поводу зимнего штурма Балкан в Главной императорской квартире устроили приём. На банкет званы были командующий Рущукским отрядом цесаревич-наследник, главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, военный министр, генерал Обручев, министр иностранных дел князь Горчаков с советником Жомини, румынский князь Карл с генералами, генералы свиты его императорского величества, иностранные наблюдатели и корреспонденты иностранных газет, прикомандированные к Дунайской армии.