56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев

– Командирам рот через тридцать минут доложить о готовности к выступлению. Командование операцией принимаю на себя. И… – Подполковник чуть замялся, может, слова ободряющие искал, может, хотел брякнуть что-нибудь этакое, патриотичное, не нашел и не брякнул, коротко закончил: – К бою!

Не хочу я к бою, я домой хочу, мало я навоевался, что ли, пусть другие теперь. В расположении роты молча собираю свой РД: патроны, сухпай, гранаты. Щелкая затвором, проверяю механизмы РПКС. Все в порядке. Другие тоже собираются. Вся рота готовится. Их уже учить не надо, сами знают, что да как.

– Ты что-то побледнел, – замечает подошедший ротный, тихо предлагает: – Можешь остаться.

Первый раз при солдатах называю его по имени:

– Хватит, Сашка, херню пороть, – коротко и злобно отвечаю я Петровскому.

– Все жить хотят, – как-то неопределенно говорит офицер.

Он уже переоделся в солдатскую полевую форму, нет звездочек на погонах, нет на панаме офицерской кокарды. Да, все хотят жить.

Тоже мне новость! Вот в том-то и дело, что все хотят. Мы хотим, солдаты окруженного батальона хотят и верят, что не бросят их, придут на помощь, даже «духи», что по ним стреляют, тоже надеются, что не их убьют в этом бою.

– Наш батальон десантируют с вертолетов, – помолчав, начинает объяснять Петровский, – ориентировочно за пять километров от места боя.

– Ясно!

– Ты командуешь группой передового дозора, – заканчивает постановку задачи командир роты, – действуй по обстановке. Главное, чтобы они нас раньше времени не обнаружили.

Отбираю себе группу. Какие там, на хер, добровольцы? По очереди подзываю бойцов: ты пойдешь! Бледнеет Кузьма. И ты! Опускает глаза Олег. Ты тоже! И прямо в глаза смотрит мне Валерка. Со мной четверо нас. Хватит. Другие тоже жить хотят. Не повезло вам, ребята, были вы лучшие солдаты во взводе, вот первыми и пойдете.

Уже сидя на жесткой скамейке в фюзеляже вертолета, почувствовал: вроде как и отпустило. От шума винтов, от вибрации корпуса машины, летящей к месту выброски, в десантном отсеке ничего не слышно. Закрыв глаза, утешаю себя: «Убьют так убьют, да и хрен с ним, все равно когда-то помирать придется. Маму, конечно, жалко, один я у нее, а так вроде как и ничего». Вертолет то вверх, то вниз ныряет, противно сосет под ложечкой. Знаю: когда летчик так пилотировать начинает, выполняет машина противозенитный маневр. Лица у всех ребятишек, да и у меня тоже, до зелени побледнели, кое-кого уже подташнивать стало. Вот так, ребята, в десанте служить – это вам не в берете перед девками выделываться.

– К машине!

Завис вертолет над землей, пилот не глушит двигатель, открыт десантный люк. Бьет в лицо воздушный поток, бешено свистит разгоняемый лопастями винта воздух.

– К машине! – повторно перекрывая рев двигателя, напрягая глотку и чуть не срывая голос, кричу я: – Пошел! Пошел! Пошел!

По одному из люка выпрыгиваем, и сразу от вертолета в цепь разворачивается группа. Вертолет взмывает в воздух. И тишина. Сначала она звенит и давит страхом, эта пропитанная напряженным ожиданием тишина. Но никто не стреляет, никого не видно, не обнаружили нас пока – и отпускает, и уже миром и покоем дышит тишина. Вот и чудненько. При доставке не сбили, при высадке не перестреляли, а уж дальше мы сами. Еще десять минут лежим, перекуриваем, осматриваемся и прикрываем высадку остальных групп. Один за другим в метре от земли зависают вертолеты, прыгают с них десантники. Все в сборе? Все. Пошел!

На двести метров вперед от роты уходит передовая походная застава. Это ж сколько раз я дозором-то ходил?

Много, почти на каждой операции. Ничего, пока живой. Слушай горы, солдат, смотри вперед и по сторонам, под ноги глянуть не забудь и слушай, слушай «фибры» своей души, может, и обойдется все. Виляет узкая горная тропа, что там, за поворотом? Да хрен его знает! Идешь? Вот и иди, что будет, то и будет.

– Ну чего тебе? – не оборачиваясь, на ходу спрашиваю веснушчатого Валерку. Он чуть поодаль со мной в паре идет. Чувствую, что давно хочет что-то спросить.

– А ты вправду «духов» чуешь? – ускорив шаг и подходя ближе, нерешительно спрашивает Валерка.

– Правда, – утешаю его. Пусть верит, ему так легче будет впереди идти. Обернувшись, глянул на его красное, все мокрое от пота лицо и замогильным голосом тихонько провыл: – Еще чую, что тебе твоя девонька со студентом изменила, а когда ты живой вернешься, то на другой женишься.

– Это кто же тебя сказал? – от удивления разинув рот, спрашивает Валерка и, споткнувшись о камень, короткой очередью выплевывает матерное ругательство.

– Духи гор, – подвывая, говорю я и, не выдержав, тихонько смеюсь и, посмеиваясь, все веду наблюдение. Что-то мне не нравится, вот та гряда вдали не нравится, и шепчут «фибры души»: «Будь осторожнее…»

– Какие еще духи?!

– А вот те, что за теми горками прячутся, – уже без улыбки шепчу и командую: – Ложись!

Ползком в укрытие. За камни и голову не выставлять. Смотри, солдат, еще лучше смотри, а не мелькнет ли кто, нет ли дымка, не блеснет ли на солнце чужая оптика. А горная гряда в пятистах метрах от нас и в самом деле подозрительная, тропка через нее идет, очень, очень удобное место для засады. Пригнувшись, подбежала вторая пара дозора – Олег с Кузьмой. И тоже укрываются за камнями. Кузьма все никак к климату здешнему не привыкнет, все потеет и потеет, дышит тяжело. Из Архангельска парень, жару плохо переносит. Тихо-то как, только издалека, где ждет нашей помощи четвертый батальон, слышен приглушенный рокот дальнего боя.

– Очень даже может быть, – разглядывая гряду в бинокль, согласился Петровский.

Рота рассредоточилась за последним поворотом, их с гряды не увидишь, а ротный к нам подполз. Недалеко от меня залег. Стоптанные ботинки, измазанная в пыли выцветшая форма, сбился ремень с подсумком, красно-бурое от горного загара лицо… Всматриваясь вдаль, щурит глаза Петровский на ярком солнце.

– Кинуть туда пару мин, – предлагаю я, – посмотрим за реакцией, если ответят, то из минометов их расстреляем, если нет, то повзводно туда перейдем.

– Первыми откроем огонь – себя обнаружим, – негромко отказывается офицер и после секундной паузы тихо говорит: – Пусть думают, что на них дураки необстрелянные нарвались. Один взвод в открытую, прямо через горы пошлем, на гряду подниматься. Остальные, в том числе минометы и АГС, их прикрывать будут, по обнаруженным огневым точкам легче огонь вести, накроем их и под огневым валом прорвемся.

– И кто первым пойдет?

Кому, задыхаясь, карабкаться наверх по склону, кто примет огонь на себя, кого ты пошлешь, ротный? Кому первыми сегодня умирать?

– Нам придан взвод из противотанковой батареи, их отправим, – с расстановкой цедит слова Петровский, отворачивается от меня и снова смотрит на впереди стоящие горы. Есть там засада, нет там засады, бессмысленно рисковать не стоит.

– Так они же первый раз в горах! – слегка недоумеваю я. – Они же раньше только в охранении стояли. Их же, как курей, перестреляют.

– Ты что, совсем дурак? – со злобой, не поворачиваясь в мою сторону, вполголоса отвечает ротный.

Нет, я все понял, тебе же нас жалко. Сколько мы уже вместе служим? С первого дня, как прибыли. Долго уже, а один день в Афгане за три считается. Пусть гибнут другие. Чем они лучше нас? Кому-то же надо идти первыми. А кому и когда идти, здесь решаешь ты – командир второй роты старший лейтенант Александр Петровский.

Вот и карабкается в гору приданный взвод, я там уже никого не знаю, они всегда только в охранении стояли, особняком жили. Нет у «духов» танков, вот раньше и не посылали их на боевые операции. И опыта у них нет, а вот приказ есть. Тяжело идут в гору, сноровки им не хватает, еле поднимаются. Страшно вам, ребята?

Рассредоточилась по огневым позициям рота. Поставлен прицел у минометов, АГС, пулеметов, автоматов. В укрытиях мы ждем, когда начнут расстреливать, убивать приданный нашей роте взвод, готово к бою оружие, готовы мы закрыть их огнем и пойти на прорыв. И то утихает, то усиливается горным эхом грохот далекого боя. Боя, в котором умирает четвертый батальон. Вот только не вороны над ним кружат, вертолеты. Очертили «вертушки» вокруг израненного батальона огненное кольцо, одна пара отстрелялась ракетами, ей на смену вторая уже летит. Вот только поэтому еще и держатся ребята.

Не выдержали нервы у «духов» на гряде, что заслоном на нашем пути стояли. Загрохотал пулемет, вниз по карабкающимся солдатам открыл огонь пулеметчик, винтовки резко, часто и гулко захлопали, автоматы застрекотали.

Одни из наших упал, второй… и залегли ребята, под камнями хотят спрятаться. Без толку это, по вам же сверху бьют, нет у вас укрытия.

И тут же по обнаруженным огневым точкам противника со всех стволов открыла стрельбу наша рота. Захлопали, выталкивая мины, минометы, забились дрожью АГС, очередями, как веером, бросая гранаты, безостановочно, опустошая один магазин за другим, забили автоматы. ПКМ опустошают ленту за лентой, только и успевают вторые номера расчетов менять раскаленные стволы и коробки с патронами. А лучшие ротные стрелки, расчетливо выбирая цели, бьют по обнаруженным позициям противника беспощадным прицельно-снайперским огнем. Огонь! Огонь! Огонь! Не жалеть патронов. Нечего жалеть и некого. Огонь! Огонь! Огонь! Готовится к броску по тропе первый взвод. Мельком вижу исковерканное напряженной гримасой лицо Хохла и бледно-злобное решительное лицо взводного лейтенанта, к ним подползают бойцы двух боевых групп первого взвода. Им рывком, не ложась, вперед бежать, использовать момент растерянности, проскочить простреливаемый район, сбить противника с рубежа, закрепиться. И прикрытые ими тут же остальные группы побегут. Сбить, сбить «духов» с рубежа, выбить их с укреплений, не дать им добить уже замерших между камнями растерянных ребят. Какие тут команды?! Каждый знает сам, что делать! Огонь, вторая рота! Не снижать темп стрельбы, огневым шквалом своих закрыть, не давать «духам» поднять головы. Пошел вперед, первый взвод!