Лунный свет - Дженн Беннетт

его должность. Фасилитатор.

– А кто такой фасилитатор? – спросила тетя Мона.

– Человек, облегчающий некую задачу… ну или процесс, – сказал Шарковски и пожал плечами. – Понятия не имею. А что это вообще такое?

– Образовательный проект, – быстро ответил Дэниэл, – в сфере международных финансов. Бонусная программа.

Шарковски посмотрел на него с таким видом, будто не верил ни единому слову, слетавшему с его губ.

– О чем-то еще там говорится? – спросила я.

Он еще раз глянул на бумагу и вернул ее мне:

– Нет, милая моя, ничего такого, что я мог бы прочесть. Если хотите знать мое мнение, то все это очень смахивает на дело, в которое вам отнюдь не стоит совать нос. Когда речь заходит о финансах других, гораздо лучше обходить их стороной и заниматься собственными проблемами.

Ауч. Я смущенно взяла бумагу, сложила ее и сунула обратно в сумочку. Дэниэл выключил экран телефона. Снисходительный тон Шарковски был ему неприятен. Еще бы. Я чуть ли не физически ощущала исходившее от него раздражение.

У арт-дилера зазвонил телефон. Он глянул на экран и сказал:

– Прошу прощения, но мне надо поговорить. Я отойду буквально на секунду. А вы пока угощайтесь.

С этими словами он махнул на поднос с бутылками водки и бокалами без ножки со льдом. Затем он отошел на противоположный конец крыши и ответил на звонок.

Как только он скрылся из виду за стеной бамбуковых деревьев, тетя Мона быстро повернулась к нам и прошептала:

– Идем, надо спуститься вниз, пока не вернулась домработница.

– Что?

– Он мне соврал! Думаешь, я потерплю такие выходки? Это противоречит девизу бесстрашной девчонки.

В моем мозгу зазвенел тревожный звонок. Это явно связано с тем, что она увидела внизу. Если моя физиономия порой принимала выражение Нэнси Дрю, то в запасе у Моны имелся вызывающий взгляд в духе Жанны д’Арк, который мне сто раз приходилось видеть – как правило, в те моменты, когда она задумывала что-нибудь глупое, мятежное, а может, и незаконное.

Она спрыгнула со стула, схватила меня за руку и рывком поставила на ноги:

– Быстрее! Дэниэл, ты тоже.

Смущаясь даже больше меня, Дэниэл вскочил и рванул за тетей Моной, которая уже вела нас обратно в дом, перепрыгивая сразу через две ступеньки, что, должна признать, очень даже мило, когда на тебе оранжевые леопардовые туфли на высоченном каблуке. Оказавшись на последней лестничной площадке, она повернула и вбежала в небольшой коридор, который так возбудил ее любопытство, когда мы поднимались на крышу.

– Что ты делаешь? – жарко прошептала я с бешено бьющимся сердцем. – Здесь же ведь спальни.

– Здесь его спальня, – уточнила она, сунула голову во вторую дверь и исчезла внутри.

Вконец сбитая с толку и морально готовая к серьезному нервному потрясению, я повернулась к Дэниэлу и извинилась – одним взглядом. Он поднял глаза на лестницу вверху, потом опустил на пролет внизу, мы вместе двинулись за тетей Моной и оказались в просторной спальне. Абсолютно белой. Роскошный, пушистый ковер. Дивный вид на озеро. Но тете Моне это все было безразлично. Она потрясенно застыла перед огромным полотном, занимавшим полстены.

Я видела его и раньше. Даже наблюдала за процессом его создания.

«Юный Наполеон Бонапарт». Семи футов в высоту, в дрянной сиэтлской рубашке и со знаменитой адмиральской треуголкой на голове.

– Но… мне казалось, что он по твоей просьбе его продал… разве нет? – сказала я. – За хрен знает какие деньги.

– Ну да, он мне и в самом деле так сказал, но теперь до меня, похоже, дошло, – эта картина стала для него пунктиком. Он долго меня донимал, уговаривая ее продать, пока наконец не согласился выставить в своей главной галерее. Там она провисела несколько месяцев, ею никто особо не интересовался, мне никаких предложений не поступало, я уже была готова отказаться от всякой надежды, как вдруг на нее объявился покупатель, «частное лицо», чтобы забрать ее у Шарки. Только вот выложить за нее он готов был вдвое меньше заявленной цены, которую Шарки называл непомерно завышенной.

Отчаявшись ее продать, тетя Мона приняла это предложение.

– Ты что, не видишь? – сказала она, в ярости тыча пальцем в картину.

Я покачала головой. Дэниэл только и мог, что переводить изумленно открытые глаза с холста на Мону и обратно. Вероятно, подумывая о том, какого черта вообще связался с этой прибабахнутой девчонкой и ее полоумной семейкой. Наверняка. И я его за такие мысли корить бы не стала. Ничуть.

Мона застонала, кусая от досады губы.

– Шарке не продавал картину другому покупателю, а оставил себе, заплатив мне половину заявленной цены. Он меня обокрал!

– О боже, – прошептал Дэниэл.

– Бог до охренения справедлив, – пробормотала она, – и если Шарки думает, что это сойдет ему с рук, пусть думает и дальше. Помогите мне снять ее со стены.

– Что? Ты серьезно? – прошептала я. – Это же воровство!

– Это точно, Элеанор Линдберг, – набросилась Мона на меня.

Ее слова меня возмутили. Но и вселили в душу сомнения. Мне не надо быть такой же, как бабушка.

– Берди, послушай. Этот ублюдок меня надул. Картину написала я. Я, ты понимаешь?! Картина принадлежит мне. Он обобрал меня не на одну тысячу долларов. А раз так, то я сейчас заберу ее обратно, – сказала она. – Ты будешь мне помогать или нет?

О господи. Она говорила серьезно. В последний раз она полыхала таким злым энтузиазмом в тот момент, когда я стояла на стреме, а она снимала с фасада городской мэрии американский флаг, чтобы заменить его другим – с надписью «ФАШИСТЫ».

– Мы думали, ты поможешь нам в нашем деле! – прошептала я. – А ты сюда приехала, чтобы отомстить?

– Месть не планируют, – возразила она.

– Планируют! Еще как планируют! – в отчаянии воскликнула я. – Это запланированный акт мести.

– Для тебя возможно. Но лично я мщу спонтанно.

– Ты знала об этом холсте, когда предложила нам обратиться к нему за советом по поводу той страницы?

Она закрыла один глаз:

– Скажем так, предполагала. Ты же знаешь – одним ударом двух зайцев.

– Как же ты меня сейчас бесишь!

– Это справедливо, – прошептала она, – так ты поможешь мне или нет?

Я уже собиралась ответить отказом, но тут слово вставил Дэниэл.

– Я помогу, – сказал он, – почему бы и нет? Если этот парень такая скотина.

– О боже, – прошептала я, бросив через коридор взгляд на лестницу.

Дэниэл перекинул волосы через одно плечо и спокойно подошел к противоположному краю картины.

– Она висит на крючьях, – сказал он тете Моне, – чтобы снять ее, достаточно просто поднять наверх. На счет три…

Соревнуясь друг с другом в кряхтении, они подняли холст и сняли его с крючьев. Затем шепотом заспорили о том, как его лучше вынести из комнаты. Даже я и то поняла, что его придется повернуть боком. После этого я оставила надежду не замарать руки. Поэтому я помогла им наклонить полотно и направляла их действия, пока они вытаскивали его