Русалочья удача. Часть 1 (СИ) - Рубцова Налия

Владычица наклонилась к самому лицу Купавы, словно поцеловать хотела.Её дыхание пахло болотом.

– Я помню богов, икринка. Тех, что сейчас называют Старыми. Я помню, как Жива поцеловала меня в лоб, даровав место среди своих слуг… В отличие от тебя, я помню! Я видела Богиню, бездну мудрости в её глазах! Я видела!! Всё видела! Что из этого можешь знать ты? – птичья лапа сжалась и подняла Купаву над землёй. – Что ты можешь знать? Когда твои благодетели, великие владыки, умирают…. Когда ты с сёстрами хранишь старый порядок, надеясь, что боги вернутся, ведь разве они могут умереть – они боги… Но они не возвращаются. Не возвращаются даже тогда, когда дикари заманивают в ловушку и убивают твоих сестёр. А в этом им помогают смертные, которым ты служила… Скажи, икринка, что ты можешь знать о моей боли?

– Ничего, Владычица Белояра, – сказала Купава, глядя ей в глаза. – Ничего знать не могу… Скорбь ваша глубже навьих рек – верю… Но я-то тут при чём?

– Ты посмела учить меня, как нужно толковать заветы Богини, причём перед всеми, – по-змеиному прошипела птица. – Меня, последнюю. Меня, которая до сих пор служит им, умершим, ушедшим, сбежавшим… Я всегда выполняла свой долг, как бы он ни был труден… Теперь у меня есть сёстры. И мы ждём.

В глазах женщины-птицы были равно смешаны скорбь и безумие. Старая русалка смотрела на молодую, и ненавидела её за то, что та посмела стать такой сама. Без наставницы, без той, кто укажет путь…

– Скажи только… Прошу… Это твой истинный облик? Почему крылья? Почему пти… – полузадушенно спросила Купава.

– Ты даже этого не знаешь! – фыркнула владычица. – Таков истинный облик русалок… Был во времена богов. Мы дети земли и воды, но способны подняться в небо, в облака… Были способны. Сейчас вы, мальки, потеряли этот дар вместе со знанием…

– Но почему… Чёрные?

– Глупая икринка. Ты спрашиваешь «почему?», но тебе нужно спросить «что это значит для меня?»– птица рассмеялась каркающим смехом.– Какой ответ ты дашь на эту загадку?

Купава нахмурилась. Ответ пришёл не сразу, но пришёл, прозвучал в ушах голосом ведьма-Параскевы: «Было у Матери-Земли две дочери: Жива и Морена, жизнь и смерть. Одна с улыбкой и белыми крыльями, другая – с оскалом и крыльями чёрными…».

– Вы больше не служите Живе, – сказала Купава. – Вы служите её сестре, Морене.

Птичья лапа сжалась ещё сильнее. «Она меня что, раздавить хочет?!»

– Я из лесного народа, икринка, который вы зовёте дивами. Мы рождаемся со светом в душе, но скорбь и боль превращают его в тьму… Я не смогла. Я поддалась скорби, когда сёстры мои погибли. И перья мои, волосы мои почернели сами собой, – голос Беляры дрогнул. – Жива, сестра моя, не простила мне этого. Она оставила меня… Не смей упрекать меня в предательстве, икринка! В своём сердце я не оставила её! Что с того, что теперь моя господа Морена – она тоже дочь Богини!!

– И это значит, что… Вы можете меня убить, не нарушая завета Живы, – выдавила Купава.

– Да. И я это сделаю. Даже не за то, что посмела меня учить. Глупость икринки, достойная порки, не смерти. А за то, что кумилась со змеями, за то, что нарушила заветы Богини. Таков мой долг.

Купава смотрела в глаза своей смерти, не моргая.

– Не изображай, что не боишься, икринка. Даже нежить боится смерти. Но я готова оставить тебе жизнь – если будешь молить меня, если отречёшься от…

– Нет.

В глазах женщины мелькнула ярость. Успела только мелькнуть, потому что облако тумана, напитавшееся мерзким полынным запахом, плотно обвило ей лицо, забило нос и рот – вопль разнёсся по всей нави, а когтистые пальцы разжались.

«Сто лет прожила – а ума не нажила, – могла бы сказать ей Купава. – Загадки загадываешь, а мою разгадать не смогла. Не сообразила, почему я говорила с тобой, в глаза смотрела. Зубы твои заговаривала. Чтобы ты не заметила, как мой туман ползёт к пятну полыни, которую, на моё счастье, какая-то навья тварь поломала. Напитывается запахом, омерзительным для каждой русалки. Когда-то это прокатило у меня со смертными, живыми мужиками. Прокатит и с тобой, возомнившая себя богиней старуха!»

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Могла бы – но трудно сказать много за пару ударов сердца, которые летишь на землю, а потом вскакиваешь на ноги – рёбра изрядно помяты когтями птицы-женщины, но нет времени на то, чтобы обращать внимание на боль – и бежишь. В тёмную, навью чащу.

Потому что за твоей спиной машет крыльями, отплёвываясь от едкого, вонючего тумана, кричит разъярённая женщина-птица.

«Выкуси, старая стерва!» – о, это чувство торжества было слаще медовых пряников.

***

Впрочем, причин торжествовать было не так уже и много. Да, он сбежала от сумасшедшей русалки, но куда?

«Самой бы знать», – тоскливо подумала Купава, оглядывая тёмный лес кругом. Как там говорил Карп Нилыч? Из огня да в подпол. Нет, в полымя. Смешное слово, на «полынь» похоже. Вот и тут: от желавшей её убить женщины-птицы – да в навью чащу, где, может, твари и пострашнее водятся.

Ну хоть голова при ней осталась. А ещё верный платок и свечка, которая во мраке вновь вспыхнула, озаряя морщинистые стволы деревьев. Купава подняла её над головой, силясь увидеть русалочьи метки; не увидела. Уговаривая себя не впадать в уныние, русалка шла по едва заметной тропе туда, откуда пахло озером. До того, как птицы кинулась на неё, она всё-таки успела сорвать несколько цветков нужной (надеялась – нужной) травы. Если она сможет снова выйти на берег озера, или того, что заменяло его в нави, позвать Ульяну свечкой, и вернуться в город-Кит – может, ей удастся заставить безумную владычицу выполнить уговор? Одно дело – пытаться убить её без свидетелей, другое – показать свою сущность перед всеми. Это был единственный проблеск света в довольно-таки безнадёжной ситуации.

Запах воды привёл её не к озёрному берегу, а к широкой реке. Купава остановилась на берегу, раздумывая; идея лезть в чёрную недружелюбную воду ей не нравилась, но моста она не видела. Возможно, стоит идти дальше по берегу? Но в какую сторону…

За спиной раздался стон. Купава аж подпрыгнула. Казалось бы, что странного? Ты в навьем лесу, где бродят души мёртвых. Тут из каждого тёмного угла стонать должны. Но все навьи твари, которых русалка успела заметить и услышать, только пищали и шуршали, а тут человеческий голос.

Или того, что некогда было человеком. Сейчас он был больше похож на дерево: покоричневевшая кожа туго обтягивала кости, от одежды остались какие-то лохмотья. Коричневыми от ржавчины цепями он был прикован к подобию креста, сбитого из досок. В провалах глазниц горели даже не глаза – белёсые угольки.

Мертвец.

– Дева… О, прекрасная, юная дева… – бормотал он сквозь стоны. – Тебе не место в этом лесу, в этой мгле. Но раз ты здесь… Помоги мне, прошу умоляю… Больно, так больно!

– Кто ты?– спросила Купава, сжимая свечу.

– Герасим меня зовут… Звали. Герасим Заячья Губа, – прохрипел мертвец. – Ничего не заячья… Просто шрам, но кому до этого дело есть? Как прозвали Зачьей Губой, так и остался… До самой смерти… Аааа…

– Я знаю, кто ты, – сказала Купава. – Тот самый, из истории про Град-Кит, кто…

Она осеклась. Ей не хотелось говорить в лицо этой несчастной страдающей душе, что в памяти людей он остался как грязный предатель.

– Кто всех предал? Змеев привёл? – всхлипнул Герасим. – Да, тот самый, тот самый! Им плевать, что я служил князю верой и правдой! Насмерть сражался… Но взяли меня змеи живым, и… Они хоть знают, каково это – когда тебя огнём пытают? Диаволы степные из огня тонкие-тонкие змейки вьют и заставляют их ползать у тебя по коже! ААааааа! – в коричневой плоти проступили огненные прожилки.– Больно! Больнооо! Хватит, хватит, хватит! – он извивался всем телом, а Купава приросла к земле, не зная, чего ей хочется больше: бежать прочь или кинуться на помощь. Но чем она может помочь мертвецу? Душе, которая так и не нашла покоя?

– Дева, дева, помоги мне! Дай воды! Дай хоть воды глоток! Залей это пламя, оно у меня всё нутро выелооо!