Захватывающий XVIII век. Революционеры, авантюристы, развратники и пуритане. Эпоха, навсегда изменившая мир - Фрэнсис Вейнс

они играют исключительно ради еще более сильной страсти, а с возрастом страсть к азартным играм как бы возрождается и заполняет пустоту, образовавшуюся от угасания других страстей. […] Мне часто доводилось видеть за одним столом девять или десять женщин или, точнее, девять или десять столетий».

В столице Франции огромные суммы денег проигрывались в «фараон», «ландскнехт», «брелан» и «бириби»[218]. В 1777 году парламент запретил азартные игры, но в дворянских салонах все равно продолжали в них играть. Американский политик Джон Адамс, отправленный в качестве посланника в Париж в 1778 году, писал жене: «Практически в каждом приличном доме имеются бильярдный стол, столик для нард, шахматы, игральные карты и по меньшей мере еще двадцать видов игр. […] Я регулярно задаюсь вопросом, как эта страсть к азартным играм и пренебрежение к серьезным вопросам воспринимались бы в Америке». Габсбургский император Иосиф II назвал Париж «гигантским игорным притоном», а писатель Фужере де Монброн – l’université des filous[219].

Игорные столы были обычным местом встречи всевозможных авантюристов и grecs[220], как называли в XVIII веке профессиональных шулеров. За столами выигрывались состояния, но еще больше их проигрывалось, что нередко приводило к трагедиям. Герцог де Вилькье, генерал, получивший чин военного дворянина, играл трое суток напролет и в итоге проигрался в пух и прах. Граф де Тилли после того, как был уличен в мошенничестве во время одной азартной вечеринки в Брюссе, застрелился у себя дома, чтобы избежать скандала. Барон де Безенваль сетовал, что «ужасно жить в стране, где нет уверенности, что завтра у тебя сохранится то, что было накануне». Те, кто не хотел проводить ночи за игорным столом, спекулировали на фондовом рынке, как женевский авантюрист Этьен Клавьер, переехавший в Париж в 1784 году. Он торговал всем подряд: от полотен Рубенса и Рембрандта до недвижимости, чая и секретных рецептов приготовления уксуса. Тайная полиция называла его «человеком темного ума, хорошо разбирающимся в цифрах и любящим роскошь, талантливым оратором, которого боятся и ненавидят». Клавьер специализировался на том, что распускал слухи, которые приводили к падению котировок на определенные акции, скупал их задешево, а затем распускал уже другие слухи и перепродавал по более высокой цене, зарабатывая на разнице. С 1780 года дворянство и богатую буржуазию охватила биржевая лихорадка. Все торговали акциями как сумасшедшие, в результате чего случился перегрев цен, и незадолго до событий 14 июля 1789 года фондовый рынок оказался на грани банкротства.

Помимо азартных игр и спекуляции, скуку разгоняли всевозможными эротическими выходками, пытаясь возвести эротику в ранг искусства. Издавались многочисленные пособия по «совершенствованию любовных утех», в которых женщинам отводилась пассивная роль. В 1788 году немецкий барон Адольф фон Книгге опубликовал труд об этикете «Обхождение с людьми», в котором он утверждал, что «даже самые благородные женщины обладают очень переменчивым нравом… и причина этого кроется в нежной нервной системе, которую гораздо легче возбудить до всевозможных настроений». В XVIII веке, как и в Средние века, женщины продолжали считаться ненасытными охотницами, которые могут стать жертвой лени или «любовного помешательства».

Кроме того, барон фон Книгге, как и большинство его современников-мужчин, не любил «ученых женщин». В XVIII веке таких женщин называли «умственными трансвеститами». Книгге признавался: «…меня всегда охватывает дрожь, когда я оказываюсь рядом с дамой, претендующей на образованность или ученость». Не мог удержаться от насмешек над женщинами даже Вольтер, который тем не менее в течение 15 лет тесно общался с эрудированной мадам дю Шатле – переводчицей и комментатором труда Исаака Ньютона «Математические начала» (Principia Mathematica). В одном из своих писем он говорил, что мадам дю Шатле была «великим человеком, единственным недостатком которого было то, что она была женщиной». Жизнь своей племянницы и впоследствии наследницы Марии-Луизы Дени он описывал так: «Моя племянница – большая и ленивая свинья, сударь, как и большинство парижских женщин: встает в полдень, день проходит не пойми как, сочинять некогда, а когда захочется что-то написать, то не найдется ни бумаги, ни пера, ни чернил, тогда приходят ко мне с просьбой, и желание писать проходит; таковы девять из десяти женщин».

Жан-Жак Руссо, философский соперник Вольтера, в своем романе-трактате «Эмиль, или О воспитании» тоже обосновывал подчиненную роль женщины:

«Поскольку она [женщина] вынуждена подчиняться существу несовершенному, каковым является мужчина, она должна научиться терпеть несправедливость и переносить недостатки мужчины, не жалуясь».

Эту же мысль он высказал в письме к философу д’Аламберу: «Люди никогда не погибали от злоупотребления вином – они погибали из-за беспорядка, который устраивали женщины».

Один анонимный медицинский трактат 1771 года предупреждал мужчин, что они «всего лишь дети по сравнению с женщинами. Ненасытность женщин, проистекающая из отвращения к праздности и схожая с horror vacui[221] в физике, может быть столь велика, что некоторые из них готовы проводить целый день в объятиях страсти». Далее этот же анонимный трактат отмечал «летний зной» как время, когда женщины «более страстны и похотливы, чем в другие времена года», и давал своим читателям рекомендации по поводу того, «в какой час дня следует обнимать жену… дважды в день, каждый раз после обеда и ужина, когда наше нутро оживляют новые телесные жидкости», и частоты ночных занятий любовью («не более четырех или пяти раз»). Для снятия возбуждения он рекомендовал камфору, чтобы «подавить семяизвержение», а для «более пылких мужских объятий» он предписывал цикорий и артишоки, при этом сразу предупреждая, что эти средства, «помимо того, что порождают обильное семяизвержение, также усиливают образование газов».

Отвергнутый женщиной мужчина мог прибегнуть к мести. Когда некая мадам Шарпийон, возглавлявшая вместе с матерью, бабкой и двумя тетками воровскую шайку в Лондоне, отвергла ухаживания венецианского авантюриста Джакомо Казановы, их отношения испортились до такой степени, что Казанова решил отомстить. Отвергнутый соблазнитель приобрел для monstre femelle, как он отныне называл предмет недавней страсти, попугая, которого научил кричать «мадам Шарпийон еще большая шлюха, чем ее мать». Затем он выставил клетку с птицей перед домом мадам Шарпийон, чтобы она часами твердила одно и то же оскорбление. Аналогичный случай произошел ранее с графом де Бонневалем, публично отомстившим графине д’Аспремон за сплетни, которые та распустила при мадридском дворе о Луизе Елизавете Орлеанской, испанской королеве-консорте. Граф развесил по всему Брюсселю плакаты следующего содержания: «Мужчины, которые распускают такие слухи, – рогоносцы и неудачники, а женщины – шлюхи, которым стоило бы укоротить юбки до самого зада». Граф был арестован и приговорен к казни, но вскоре был помилован и отправлен в ссылку. Бонневаль сбежал в Османскую империю, где принял ислам и взял