Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

либо портретами любимых, обласканных или профессионально компетентных рабов; с другой стороны, черная кожа вызывала множество негативных ассоциаций, как, например, в Дантовой сцене «стиксова болота», так что в целом иметь «желтоватый» (точнее, оливковый) цвет кожи было лучше[448]. Но прежде всего Пигафетта считал, что местные жители выказывают своего рода предрасположенность к благочестию, как будто Бог частично дал им откровение для подготовки к их обращению: во время мессы «туземцы стояли на коленях с таким покаянным видом и поднятыми горé сложенными руками, что видеть их такими доставляло истинную радость… Этот народ можно легко обратить в веру Иисуса Христа»[449].

С другой стороны, информация, полученная от Жуана Карвалью, касалась морально сомнительного обычая – каннибализма. Участники экспедиции хорошо знали о так и не разрешенном средневековом споре относительно порядка творения. Этот порядок был иерархическим: никто не сомневался, что образы «лестницы» творения и «цепочки бытия» соответствуют реальности. Не вызывало особенно серьезных возражений место человечества где-то наверху, сразу под ангелами, и божественно предопределенное подчинение человечеству всех остальных созданий. На витраже в нефе Леонского собора отлично видна вся эта схема. Под святыми во славе и смертными людьми звери топчут землю, из которой поднимаются растения. Но сколько ступенек у этой лестницы – и сколько звеньев в этой цепи?

Главные споры велись вокруг существ, известных лишь понаслышке – из античных текстов, народных легенд или библейских аллюзий, в особенности similitudines hominis – монстров, которые физически настолько отличаются от людей, что это исключает их из числа разумных и подлежащих спасению, как считал святой Альберт Великий, или же могут быть разновидностью человеческой красоты, доступной Богу, но скрытой от несовершенного человеческого взгляда, по мнению святого Августина. Следует ли поместить этих монстров в число людей, зверей или в какую-то промежуточную категорию?

Августин перечислял наиболее распространенные легенды о чудовищах: «Говорят, например, будто некоторые имеют один глаз посредине лба; у некоторых ступни обращены назад; другие имеют природу обоих полов: правую грудь имеют мужскую, левую – женскую, и, поочередно сообщаясь, и оплодотворяют, и рождают; у иных нет рта, а поддерживают они жизнь только посредством дыхания через ноздри; некоторые имеют рост вышиною в локоть, и греки называют их, от названия локтя, пигмеями; иные женщины зачинают в пятилетнем возрасте и не живут дольше восьми лет. Рассказывают также, будто есть народ, который имеет ноги, состоящие из одних голеней, колен не сгибает и отличается удивительной быстротою: их называют скиоподами, потому что в летнее время, лежа навзничь на земле, они прикрывают себя тенью от ног; некоторые, не имея шеи, имеют глаза в плечах. Есть будто и другие породы людей, или якобы людей, мозаичные изображения которых, заимствованные из книг, содержащих рассказы о разного рода диковинках, находятся на приморской улице в Карфагене. А что сказать о кинокефалах, собачья голова которых и лай скорее выдают их за животных, чем за людей?»

Августин указывает, что люди не перестают быть людьми оттого, что странно выглядят или появляются из чрева матери с физическими особенностями. «Итак, нам не должно казаться несообразностью, что как в среде тех или других отдельно взятых народов обнаруживаются некоторые человеческие уродства, так и в целом человеческом роде есть известные народные уродства»[450][451]. Многие читатели соглашались с ним; в их числе был и автор хроники путешествия Магеллана гуманист Максимилиан Трансильван, который считал одним из научных достижений экспедиции подрыв веры в реальность мифических существ[452]. Сохранившаяся с XII века часть церкви аббатства Везле, известного всему христианскому миру благодаря посещавшим его паломникам, содержит яркое изображение Страшного суда[453], где Христос в величии своем метает молнии из кончиков пальцев; среди собравшихся на суд есть хромые и одноногие, искалеченные и деформированные, а также те самые монстры, описание которых Августин почерпнул из античных источников. В православной церкви один кинокефал даже стал святым: святой Христофор часто изображается с собачьей головой. Идея ясна: нормальный внешний вид для спасения души не требуется.

Моральные уродства прощались не так легко, особенно если они считались преступлениями против природы. Стандарты естественности, впрочем, меняются. Строго говоря, любой грех и любое зло, что мы совершаем, естественны для нас, и невозможно действовать иначе, кроме как в согласии со своей природой. Однако мало кто из современников Магеллана согласился бы с этой точкой зрения. Содомия была противоестественна: за нее Магеллан приговорил двух членов своей команды к смерти. То же отвращение вызывал и инцест. Богохульство, как утверждали многие юристы и богословы, тоже было нарушением естественного права, поскольку в человеческой природе было хвалить Бога. Человеческие жертвоприношения, несмотря на множество примеров нарушения неприкосновенности человеческой жизни в то время, считались противоестественным способом умерщвления. Особенный ужас вызывал каннибализм – возможно, дело было в том, что, как показывали наблюдения уже того времени, в природе он встречался редко, по крайней мере у млекопитающих. Все подобные преступления лишали виновных защиты естественного права, так что их можно было обратить в рабство или предать смерти[454]. Карвалью пояснял, что тупи «не съедают труп целиком, но каждый отрезывает по кусочку и уносит его домой, где и коптит его. Затем каждую неделю он отрезает небольшой прокопченный кусочек и съедает его вместе с другой пищей»[455]. Согласно европейским правовым традициям, каннибализм, будучи нарушением естественного права, лишал тех, кто его практиковал, любых возможностей защитить свою независимость и свободу от посягательств завоевателей и работорговцев. Поэтому данный пассаж Пигафетты нес в себе политический и экономический заряд. Впрочем, помимо свидетельства самого Карвалью, который жил среди тупи, их ритуальный каннибализм подтверждают рассказы многих наблюдателей и путешественников XVI века.

Однако Пигафетта первым не только представил обоснование каннибализма, но и, на мой взгляд, понял его истинную природу. Хорошо известна апология каннибализма, созданная в 1550 году Лас Касасом: он указывал, что это универсальный человеческий обычай, известный в истории всех народов, включая предков римлян и испанцев. Если зайти достаточно далеко, то под краеугольным камнем любой цивилизации можно обнаружить кости с каннибальских пирушек. Гонсало Фернандес де Овьедо знал об этом, хотя и не высказывал схожих моральных соображений в защиту людоедства[456]. Еще более знаменито эссе Монтеня «О каннибалах», опубликованное в 1580 году: в нем содержатся обвинения в адрес европейцев в том, что они пользуются каннибализмом, чтобы отвлечь внимание от собственных постоянных и еще более возмутительных отступлений от естественного права. Не так известно лестное сравнение Жаном де Лери каннибалов тупи с более достойными порицания гугенотами, вынужденными прибегнуть к каннибализму во время осады Сансера в 1573 году, но и оно в то время получило свою порцию