Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

фракции, сложившейся вокруг Картахены.

Более того, продолжалось противостояние между кастильцами и португальцами. Элькано жаловался, что родственники Магеллана «били и унижали кастильцев» (maltrataban e daban palos a los castellanos).

Где-то у патагонского побережья, среди бурь и огорчений, Картахена и Кесада, формально заключенный и тюремщик, а на деле старые приятели и товарищи по заговору, предложили Элькано принять участие в планируемом мятеже. Элькано утверждал, что бунт был продиктован верностью королю. По его словам, они попросили, «чтобы он оказал им услуги и помощь, дабы они смогли сделать так, чтобы приказания короля исполнялись точно как указано в его инструкциях»[476]. Он согласился.

«И этот свидетель, – жаловался он, – следовал приказаниям, за что попал под арест, пытаясь заставить указанного Фернандо де Магальянеса тоже им следовать»[477]. Заговор, к которому примкнул Элькано, принес чудовищные результаты, о которых и будет рассказано в следующей главе.

6

Виселица в заливе Сан-Хулиан

Патагония, март – октябрь 1520 года

У вас же, может быть, поживу, или и перезимую, чтобы вы меня проводили, куда пойду.

1 Кор. 16: 6

Сначала они увидели «скалы, подобные башням». Потом появилось множество островов в бухте. Один из них они избрали своей ставкой. В июне 1578 года, когда Фрэнсис Дрейк в ходе самого потрясающего и амбициозного из своих пиратских рейдов на испанские владения сошел на берег залива Сан-Хулиан на территории современной Аргентины, его люди обнаружили остатки виселицы, сколоченной не то из сосны, не то из ели. Она стояла «на суше близко к морю… и покосилась, а под ней лежали человеческие кости». Из «твердой и целой ее части», как записал фанатичный и узколобый, но достойный доверия капеллан Дрейка, «наш бондарь сделал кружки или чашки, чтобы подобная компания могла из них пить, но моя мне не очень-то нравилась»[478].

Бревна, из которых изготовили столь мрачные сувениры, – это все, что осталось от сооружения, на котором Магеллан повесил нескольких бунтовщиков и выставил четвертованные тела тех, кого обезглавил.

Дрейк знал об этой истории. Магеллан был в своем роде незримым спутником в путешествии, ставшем первым английским кругосветным плаванием. Почти все рассказы о той экспедиции, включая собственные воспоминания Дрейка, содержат частые упоминания его предшественника – и как образец для подражания, и как соперника. По собственной оценке Дрейка, он «во многих отношениях опередил благородного моряка Магеллануса и значительно превзошел его увенчанный лаврами успех»[479].

Английские моряки, обнаружив виселицу, сразу поняли, что это такое. Трудно противиться впечатлению, что Дрейк избрал залив Сан-Хулиан не только как пункт, где можно было пополнить запасы пресной воды, собрать хворост, приобрести у местных жителей съестные припасы и переждать южную зиму, но и за символические ассоциации – как место казни. Он собирался последовать примеру Магеллана и самостоятельно казнить нескольких предполагаемых предателей.

Магеллан прибыл сюда 31 марта 1520 года, в канун входа Иисуса в Иерусалим. Только что окончилось солнцестояние. Экспедиция забралась чуть южнее 49 ° южной широты. Шансы найти пролив до зимы и повернуть на север, в более теплые широты, стремительно таяли. Единственный путь к возможному проходу лежал дальше на юг – к удлиняющейся ночи и усиливающимся холодам. Согласно Трансильвану, повествование которого здесь значительно расходится со всеми остальными сохранившимися свидетельствами, однако полно таких ярких деталей, что автор явно пользовался рассказами очевидцев, бухта сначала привлекла внимание путешественников, поскольку показалась похожей на вход в пролив (sinus hic vastus videbatur et speciem freti referre)[480]. В этом отношении она не оправдала надежд так же, как и все предыдущие: побережье по-прежнему тащило их на юг, к неведомым опасностям.

Погода стояла ужасная: испанцам было холодно, обшивка кораблей не всегда выдерживала частые бури. Поэтому укромная бухта хотя и не была входом в пролив, но по крайней мере давала убежище. Узкий, стесненный вход в нее можно было легко защищать от предполагаемых захватчиков снаружи и дезертиров изнутри. Из-за недостатка провианта и необходимости в ремонте судов Магеллан предвидел – или понял впоследствии, – что необходима долгая стоянка для починки и отдыха на зимних квартирах, которые он и предложил построить на берегу. Пигафетта, который всегда выступал на стороне Магеллана, писал просто: «Так как наступила зима, то суда остановились в одном безопасном для зимней стоянки порту»[481]. Для флегматичного штурмана Франсиско Альбо, чьи интересы всегда были непосредственно связаны с его работой, чистка днищ кораблей была основной задачей и главным мотивом для остановки. В своем путевом журнале он даже не упоминает о событиях, которые произошли во время стоянки, – о кризисе управления и обвинении жертв Магеллана[482]. Трудно, однако, отделаться от ощущения, что Магеллан уже во время прибытия в бухту Сан-Хулиан был сосредоточен на поисках способов устрашения соперников, возмездия врагам и их полного искоренения. Он нанес удар не только потому, что для того сложились благоприятные условия: потребность в самоутверждении, порой максимально жестоким образом, проистекала из его характера и жизненных ценностей. Лопес де Гомара, который был еще мальчиком, когда впервые узнал о путешествии Магеллана, резюмировал события в заливе Сан-Хулиан с тщательно отмеренной иронией: «Будучи исполненным духа и чести, он показал зубы» своим врагам (Mostrándoles dientes, como hombre de ánimo y de honra)[483]. Скорость, с которой стали разворачиваться события, предполагает, что они были спланированы заранее.

Свидетельства очевидцев здесь расходятся: согласно Трансильвану, мятеж и убийства, которыми он завершился, произошли ближе к концу пребывания в бухте. Свои данные он по меньшей мере частично брал, по собственному утверждению (подкрепленному свидетельством его собрата по перу Гонсало Фернандеса де Овьедо), из защитной речи мятежника Хуана Себастьяна Элькано, которую тот произнес после того, как довел уцелевших участников экспедиции до Испании[484]. Однако хронология, которой придерживался Трансильван, – его личная. По его словам, нарушение порядка произошло после долгой и неуютной зимовки, которая возродила «старую извечную вражду между португальцами и испанцами, тем более что Магеллан был португальцем»[485]. Когда Магеллан наказал ропщущих, то, по словам Трансильвана, обратил их в мятежников.

Решающее доказательство того, что Магеллан читал рыцарские романы, получая образование при португальском дворе, – его постоянные отсылки к «Книге Прималеона», титульный лист испанского издания 1535 года которой мы приводим (Primaleon: Los tres libros del muy esforçado cavallero Primaleon et Polendos su hermano hijos del Emperador Palmerín de Oliva – «Три книги весьма храброго рыцаря Прималеона и Полендоса, его брата, сыновей императора Пальмерина де Оливы». Магеллан назвал своего пленника, захваченного