Месть «Голубой двойки» - Федор Орлов

И вот — незабываемый момент, вручение наград. Мы сидим прямо в лесу, на грубо сколоченных деревянных скамейках, и не отрываем взглядов от накрытого красным сукном стола, от маленьких заветных коробочек, что в ряд выстроились на нем. У каждого из нас давно тесно на груди от боевых наград, но что может быть дороже Золотой Звездочки и ордена с силуэтом Ильича? От всей души поздравлял каждого член Военсовета фронта генерал Богаткин, от его пламенных слов еще крепче сжимались в кулаки руки, губы сами собой выговаривали: «Служу Советскому Союзу! Смерть фашистским оккупантам!» Нам еще предстоит получить Грамоты Президиума Верховного Совета Союза ССР, но это чуть позже, когда не так жарко будет на фронте, — нет пока свободного времени, чтоб съездить в Москву.

И вот ведь удивительно: ехали мы сюда, кажется целую вечность, а обратно до аэродрома домчались в один миг. Не заметили за разговорами, как летит время. Всем не терпелось скорей добраться до дому, до своих эскадрилий, чтоб поделиться с друзьями радостью. Но в Березайке я уже не застал никого из ребят, все уехали на аэродром. Забежал на минутку к себе на чердак за летным планшетом, выпил на ходу пару стаканов молока — кувшин со свежим молоком в любое время дня и ночи ждал меня на столе, старушка-хозяйка заботилась обо мне, как о родном сыне. Мне повезло, подвернулась попутная машина, я «проголосовал» и засветло добрался до командира эскадрильи. Доложил ему все по форме, потом, конечно, говорю:

— Готов к выполнению боевого задания.

Но Родионов и слушать об этом не хотел, мол, отдыхай по такому торжественному случаю. Я, понятно, заартачился: ведь я — командир «Голубой двойки», и потому должен лететь вместе с моим экипажем. Но майор тоже показал коготки:

— Выполняйте приказание! Руководите сегодня своим экипажем с земли. Кстати, как раз сегодня вы назначены руководителем по ночным полетам. Если у вас нет ко мне вопросов, ступайте на старт и помогайте дежурному.

Ну, что тут будешь делать?

— Почему тогда вы сами летите? Кто же будет руководить полетами всей эскадрильи?

Майор Родионов психанул, конечно, и без долгих разговоров прогнал меня на старт. Иду и вовсю ворчу про себя, но в глубине души отлично понимаю: прав командир. Я ведь не был на проработке боевого задания, не знаю, что к чему, а война не игрушка. В воздухе, да еще ночью, по незнанию можно в такую переделку попасть, что и сам голову сломишь, и других под монастырь подведешь. На фронте прежде всего дисциплина, знания, и только потом — личное желание.

На старте все как обычно. Корабли вылетели точно в срок. После команды «запуск!» над аэродромом стоял адский шум, собственного голоса не услышишь, а теперь даже как-то неестественно тихо. Воздух на редкость чистый, прозрачный, давно рассеялась пыль, поднятая самолетами на взлетной полосе, и даже пуховые шапки облаков растворились, куда-то пропали. Наметанный глаз отмечает безошибочно: это — к хорошей погоде, так что нашим ребятам можно позавидовать, отличные сегодня условия для бомбометания. Кругом, насколько хватит взгляда, ни единого огонька — в авиагородке соблюдают тщательную светомаскировку. Даже не видно вереницы грузовиков, которые целыми ночами напролет движутся по Ленинградскому шоссе со шелевыми фарами, а про наши стартовые автомашины и говорить не приходится: они имеют право только в крайнем случае включать свет, обычно же ездят в полной темноте — шоферы БАО как свои пять пальцев знают аэродром. Притаились в ожидании самолетов и машины специального назначения — бензо- и водомаслозаправщики, для них «часы пик» наступят только на рассвете. Посадочные прожекторы мы тоже не включаем, просто держим их начеку, на случай чьей-либо вынужденной посадки. Впрочем, вряд ли они сегодня понадобятся, хоть и сентябрь, а еще довольно светло, чуть ли не «белые ночи» — сказывается, наверно, близость северных широт. В общем, все, вроде, в полном порядке, а я чувствую себя не в своей тарелке — непривычно быть в роли наблюдателя. Все мысли в воздухе: как там сейчас наши ребята?

Томимся мы с дежурным Кулигиным от неизвестности, от вынужденного безделья и, чтоб как-то скоротать, время, рассказываем друг другу подходящие к случаю истории, — о том, как важно летчику уметь производить посадку ночью без прожектора. У меня, например, произошел недавно такой случай. После взлета сделали круг над аэродромом и только хотели лечь на курс по маршруту — а должны были лететь в тыл врага — слышу: на правой стороне плоскости непривычный стук и треск. Борттехник докладывает: «Правый крайний мотор сдал, давление масла упало до нуля». А машину повело уже на бок, еле-еле выдерживаю направление и постепенно стараюсь развернуть ее для захода на посадку. Нормального захода при всем желании сделать не удастся, не хватит высоты. Решил зайти против старта. Обошлось, вроде, нормально; планирую на моторах. Но «гоп» говорить рановато, того и гляди, при посадке подорвешься на собственных же бомбах. Прошло каких-то несколько минут, если не секунд, но мне они показались целой вечностью. А тут как назло, не зажигаются подкрыльные факела «Кольт». Хорошо хоть ночь светлая. Представляю, в каком напряжении остальные члены экипажа. Ведь как бы трудно ни было летчику, он занят делом, ему некогда даже толком подумать «а что будет, если…» А все остальные — «пассажиры», им, хочешь не хочешь, приходится томиться от неизвестности, переживать в ожидании последнего удара и уповать на мастерство и выдержка пилота, который, как и сапер, ошибается лишь раз в жизни, И даже, когда, наконец, я благополучно посадил машину, в ней продолжала стоять мертвая тишина, никто не подавал голоса. «Ну, как вы там, — спрашиваю, — все живы-здоровы? Вылезайте, приехали…» Вот тут только все ожили, кто-то даже пытается шутить, смеяться — но какой же это неестественный, вымученный смех!

— Да, я тоже слыхал про этот случай, — говорит Кулигин, когда я кончил рассказывать.

Разговариваем мы так, а сами то на часы поглядываем, то вслушиваемся в ночную тишину, не возвращается ли домой кто из наших. Вот откуда-то со стороны Бологое слышится приближающийся шум моторов. Кто это, свои или чужие? В предрассветных сумерках уже ясно виден и силуэт самолета. И когда он почти скрылся с глаз, наши зенитчики открыли стрельбу трассирующими пулями. Эх, упустили фашиста, проворонили! Немецкий летчик даже, наверное, и не видел, что по нему стреляют, спокойненько так шел. И чего они сразу не открыли огонь из крупнокалиберных зениток, разве пулеметами достанешь самолет на такой высоте?..

Скоро услышали мы знакомый родной гул наших самолетов. Летите, летите скорей, хлопцы, мы давно ждем вашего возвращения, все давно уже подготовлено, просмотрено и проверено на старте. Один, другой, пятый… Все вернулись, у всех полный порядок! Кроме обычных обязанностей дежурного по полетам, я еще, как летчик, следил за качеством захода, расчета и посадки, ставил оценки, чтобы при разборе полетов командир эскадрильи, который сам не был на земле, мог указать на недостатки каждого пилота. Самому майору Родионову я поставил «хорошо», хотя так и подмывало дать ему оценочку пониже. Но потом подумал: поставлю «отлично» — скажет, заискиваю перед ним, поставлю «удовлетворительно» — обидится еще. Нехай его, останется так, не придерется при всем желании. Командиру корабля Петрухину я поставил тройку, хотя, честно говоря, парень вполне заслужил четверку. Но он летал сегодня на моей «Голубой двойке», и потому ревнивый глаз усиливал каждый его промах и малейшую неточность.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});