Жизнь Исуса Христа - Фредерик Фаррар

С той истинно божественной и мгновенной готовностью, с той глубиной взгляда и всезнанием, с которыми, к величайшему удивлению тогдашних ученых, давал Ои ответы, Иисус тотчас же защитил своих учеников личным одобрением и решительной поддержкой. Так как настоящее обвинение относилось не к Нему, а к апостолам, то его доказательства и защита приняли другой оборот, чем в Иерусалиме. Там предполагаемое нарушение закона Он отрицал личным авторитетом; здесь, объявивши себя Господом субботы, Он привел им сначала из их же Кетубима, а потом из их закона, прецеденты и правила, которые освобождали Его последователей от всякого укора. Неужели вы никогда не читали[358], спросил Он их, начиная речь любимым их раввинами предисловием, как Давид в субботу не только вошел в храм с вооруженными товарищами, но даже съел с ними священные хлебы предложения, которые не было дозволено есть никому, кроме священников? Если Давид, их слава, их любовь, их святыня, так открыто и явно нарушил букву закона и не признан виновным, вследствие единственного оправдания себя потребностью высшей, нежели простые обрядовые измышления, то почему же хотят осуждать Его учеников за безвредные деяния для утоления голода? И потом, если их же раввины признают[359], что «для храма нет субботы», что священники в субботу могут рубить дрова, возжигать огонь, класть на стол вновь выпеченные хлебы предложения, заколоть жертву, обрезывать детей, не нарушая при этом правил Сефорима относительно субботы и не подвергаясь за это осуждению; если поступая таким образом они нарушают субботу по повелению закона, установившего субботу, и извиняются храмом, то нет ли чего большего для извинения, нежели храм? А здесь действительно было нечто больше храма. Притом Он напомнил им, что милосердие лучше жертвы, а так как суббота назначена прямо для благодеяния и поэтому всякое дело любви может быть совершено в этот день невозбранно, то подобные действия будут гораздо приятнее для Бога, нежели бессмысленная, самодовольная мелочность, которая превращает в тягость и западню всякое великое благословение Божие. Суббота учреждена была для человека, а не человек для субботы, говорили их правила[360], а Сын Человеческий есть Господь и субботы.

В одном из древних и ценных манускриптов Евангелия[361], хранящемся в библиотеке Кембриджского университета, после 5 ст. 6 гл. Евангелия от Луки, есть замечательная прибавка: «в тот же самый день, увидя человека, работающего в субботу, Он сказал ему: если ты знаешь, что делаешь, то да будет над тобой благословение; но если не знаешь, — то будь проклят, как нарушитель закона». Случай любопытный, сохраненный для нас в единственном манускрипте и может быть отвергаемый только как апокриф, или, скорее, как одно из письменных сказаний, которое, как и ст. 35 гл. 20 Деяний апостольских, было отнесено к Иисусу только по преданию. Смысл этих слов ясен: если ты делаешь по вере, то поступаешь справедливо; если же не по вере, то грешишь. Дух Христова учения точнее всего определяется у апостола Павла в первом послании к коринфянам[362].

По-видимому, в тот же день, отмеченный неприятностями, Спаситель после полудня вошел снова в синагогу[363]. Там уже находился человек, по преданию каменщик, искалеченный при несчастном с ним случае и просивший Христа исцелить Его, во избежание прошения милостыни. Прибытие Иисусово, даже, по-видимому, намерение прибыть в синагогу, было там всем известно и главные места заняты были книжниками, фарисеями и иродианами, которых ревниво-злобный взгляд был устремлен на Иисуса, чтобы видеть, не сделает ли Он чего такого, за что можно было бы обвинить Его. Но Иисус не держал их долго в сомнении. Сначала Он повелел сухорукому войти и стать на середину, а потом обратился к суду их собственной совести с вопросом, который вероятно вертелся у них на уме. Но он высказан Им в такой форме, что указывал прямо на то, чего Он желал. Должно ли, спросил Он, в субботу добро делать или зло делать? Душу спасти или погубить? Поступать, как делаю Я, или действовать, как вы, замышляя в сердце убийство? На подобный вопрос был только один ответ; но они собрались сюда не для расследования или высказывания истины. У них была одна цель: наблюдать, что будет делать Он и открыть достойное торжественного обвинения перед синедрионом, а если нет, то наконец заклеймить Его открыто позорным клеймом суббото-нарушителя. Поэтому они встретили вопрос глупым и бессильным молчанием. Однако же Он не хотел позволить им уклониться от их собственного приговора и оправдывал себя сколько их же собственными делами, столько и неуменьем дать Ему ответ. Кто из вас, продолжал Он, имея одну овцу, если она в субботу упадет в яму, не возьмет ее и не вытащит? Сколько же лучше человек овцы? Доказательство было неопровержимо; сомневаться, как они поступят с овцой, невозможно, на основании их же правил[364]. Но они не прерывали своего упорного молчания. Тогда Он взглянул на них с прискорбием. Святое негодование выразилось в Его оживленных движениях и возвысило Его голос. Он смотрел на эти высокомерные лица взглядом, в котором выражалось порицание их злобы и мелочности, их невежества и спеси. Затем, подавляя в Себе чувства гнева и строгости, Он обратился к своему делу любви и сказал сухорукому: протяни руку твою. Но разве не суха была рука его? Как же он протянет ее? Однако слово Христово обладало властью, требовавшей исполнения Его повелений: сухорукий простер руку, и она стала здоровою, как другая.

Таким образом, враждовавшие были уничтожаемы; должны были молчать от стыда и чувствовать себя разбитыми при своих покушениях отыскать какое-нибудь основание для уголовного обвинения. Потому что даже при исцелении сухорукого Иисус не сделал ничего, что самая глубокая ненависть могла бы перетолковать как нарушение субботы. Он не коснулся этого человека, не расспрашивал его, не приказывал ему действовать исцеленною рукою: Он только сказал слово, а ведь никакой фарисей не мог же сказать, что выговорить в субботу слово незаконно, в особенности, когда затем следовало чудесное исцеление. Они должны были чувствовать, что разбиты окончательно, но это только усиливало их злобу. Исполнившись бешенства, они стали совещаться, что сделать с Иисусом. До сего времени фарисеи были врагами иродиан и глядели на них как на вероотступников, которые подчинились господству римлян, подражали языческой жизни, усвоили мнения саддукеев и так далеко зашли в своей лести к царствующему дому, что богохульно пытались представить Ирода Великого обещанным Мессией. Но теперь в безумной злобе на общего врага старая вражда исчезла. Была какая-нибудь причина, — может, страх Антипы; может, политическое подозрение; может, просто естественная ненависть светских людей и вероотступников к святому и возвышенному учению, обличавшему их жизнь; было что-то, почему иродиане присоединились к преследователям Спасителя. А так как Галилея был главным центром Христовой деятельности, то иерусалимским фарисеям приятно было приобрести содействие со стороны галилейского тетрарха и его свиты. Они держали общий совет, каким образом могут силой уничтожить Пророка, которого не могли ни победить в словесных состязаниях, ни подвести под законную ответственность.

Эта вражда вождей народа не отвлекла однако от Христа сердец народной толпы, что и заставило Его пожелать перейти в другое место[365], потому что Ему не хотелось ни воспрекословить, ни возопить, ни дать услышать на улицах свой голос. Еще не пришел час, когда Он может доставить суду победу[366]. Но прежде удаления Его совершилось ужасное событие. Ненависть к Нему разразилась более явственным и опасным образом. Каждый день указывал Он на лицемерный формализм фарисеев, которым проникнуто было их учение.

6) Первое явное изобличение с Его стороны правил, составлявших основу фарисейской системы, вызвано было союзным покушением иерусалимских книжников и фарисеев обвинять Его учеников[367]. В Талмуде заключается огромный отдел, называемый Тагароф, или Очищения, разделяющийся на два трактата: один — Микваоф — об умовениях и купаниях, другой — о мытье рук. При каком-то случае книжники заметили, что апостолы садятся есть без предварительного умовения рук, установленного, как сейчас сказано, устным преданием и совершаемого со специальной торжественностью. Позднейшие иудеи рассказывали с восторгом, как равви Акиба, будучи в заточении и получая воду в количестве, достаточном только для удовлетворения жажды, предпочитал умереть от жажды, нежели есть, не умывши рук. Поэтому фарисеи приступили к Иисусу, по обыкновению, толпой и спрашивали Его, волнуясь от негодования: зачем ученики Твои преступают предание старцев? Ибо они не умывают рук своих, когда едят хлеб.

Но передавая событие, св. Марко, прежде изложения сказанного выше вопроса и данного на него Спасителем ответа, делает замечание, что предания, соблюдавшиеся у фарисеев и вождей народных, чрезвычайно выработаны и многочисленны. Перед всякой едой, после каждого возвращения с рынка, они «тщательно» умывали руки, и если не было близко воды, то должны были, согласно правил, сходить отыскать ее, хотя бы для этого нужно было пройти девять верст. Кроме этого были установлены особые правила для омовения чаш, глиняных сосудов, седалищ для пиров и медных сосудов. Трактат Шулкан-Арук — «накрытый стол» — представляет собрание раввинских обычаев, извлеченных Иосифом Каро (1567 г.) из Талмуда, и заключает по крайней мере двадцать шесть молитв, которые должны сопровождать это омовение. Пренебрежение к этим правилам считалось хуже смертоубийства и влекло за собой лишение вечной жизни. А ученики Иисусовы осмеливались есть неумытыми руками!