Однажды в платяном шкафу - Патти Каллахан

с той средневековой частью мира, которая помогла создать мир Нарнии. Наша троица долго стоит над бушующим под обрывом морем, безмолвно наблюдая. Джордж отходит на несколько метров к дальнему концу развалин, ковыляя, как пингвин, в нескольких свитерах и пальто, которые я заставила его надеть.

– Ведь это… – слова меня покидают.

Подрик заканчивает предложение за меня.

– Это наше собственное приключение.

– Да, это оно и есть, – отвечаю я.

Замок Данлюс особенный – это вам не просто груда камней на изумрудных холмах. Это отголосок, эхо Ирландии и ее легенд. Зерно, из которого появился Великий Лев, и символ бесконечной смелости моего брата.

Гораздо больше, чем груда камней.

Джордж стоит у края разрушенной стены и водит рукой по камням.

– Ты же знаешь, почему он так хотел побывать здесь? – спрашиваю я Подрика дрожащим голосом. Ведь я так ему благодарна, но не могу ему об этом сказать. Это слишком большое чувство, чтобы я сумела облечь его в слова.

– Да, – отвечает Подрик. – Он знает, что ты можешь взять все самое плохое, что в жизни только может быть, все самое мрачное и тяжелое, и превратить это во что-то совершенно прекрасное. Ты можешь взять всю боль и страдание и сотворить свое волшебство, и все вокруг изменится благодаря твоим рассказам и самой твоей жизни.

Мои глаза наполняются слезами. И я не могу остановиться. И даже не хочу.

– Мистер Льюис говорил, что не стоит пытаться вплетать кусочки реальной жизни в рассказы…

– Знаю, – произносит Подрик.

– Но все эти обрывки и крупицы внутренней жизни человека – составляющие истории всей жизни целиком. Сейчас я это ясно вижу, – размышляю я вслух.

– Но есть кое-что еще, – Подрик продолжает мысль настолько тихо, что это звучит почти так, как будто свист ветра в камнях повторяет его слова. – Что-то неопределенное. И в этом месте, Мэгс, рассказы мистера Льюиса ломают все границы и представления.

Я в полном восторге от его мудрости. Теперь, рядом с возвышающимся над нами замком Данлюс, я начинаю что-то понимать.

– Истории Мистера Льюиса – сказки, мифы, вселенные, окутывающие собой другие миры, – находятся внутри наших историй.

Я смотрю на Подрика.

– Эти истории напоминают нам о чем-то, о чем мы забыли. Они заставляют маленького мальчика выпрыгнуть из собственной постели и поехать к руинам замка. Пробуждающие нас истории.

– Именно! – Подрик берет мое лицо своими руками и я чувствую, как колется грубая шерсть его варежек.

– То, как истории меняют нас, нельзя объяснить, – говорит он, – это можно только почувствовать. Совсем как с любовью.

Время останавливается. Могу поклясться, что так и есть. Оно как будто вдыхает все бытие и задерживает дыхание в ожидании чего-то. Но чего? Я и сама не знаю.

Потом Джордж оказывается рядом с нами и тянет Подрика за руку.

– Пойдем быстрее! Мы должны посмотреть, как солнце растворяется в воде.

И время делает выдох.

Мы втроем смотрим на последние лучи ускользающего заката, ветер пытается сорвать с нас шапки и хлещет нас по лицу нашими же волосами. С наступлением ночи мы не прерываем молчания, единственные посетители, достаточно смелые, чтобы выдержать ветреный зимний вечер в разрушенном замке.

Глава 23

Chara

Я просыпаюсь в скрипучем коттедже тети Мэри в Кроуфордсберне. У нее крошечный домик с соломенной крышей, стены его выбелены известкой. Слышно, как в гостиной в камине потрескивает огонь; утро вступает в свои права, раскрашивая мир живыми красками. Подрик спал на диване, а его тетя – на раскладушке в маленькой нише. Кровать они уступили нам с Джорджем.

Джордж до сих пор спит, свернувшись клубочком рядом со мной, совсем как щеночек. Его тихое посапывание успокаивает. Он так легко вдыхает и выдыхает, будто это путешествие поправило его здоровье. Смею ли я на это надеяться?

Я лежу неподвижно, перебирая в голове события вчерашнего дня так, как вспоминают строки стихотворения, цитируя их в голове вновь и вновь.

В Кроуфордсберн мы приехали уже после наступления темноты. Я позвонила маме и папе с телефона-автомата в деревне, чтобы сказать им, что наше путешествие прошло хорошо. После того, как я уверила их, что Джордж был сыт и в тепле, мама поуспокоилась, хотя голос ее выдавал некоторую отстраненность. Я не знала, что будет меня ждать по возвращении домой: гнев, беспокойство, разочарование или что-то еще хуже.

Удивительно, но все это сейчас не так уж и важно.

Важен вчерашний день.

Важно путешествие Джорджа.

Наше путешествие важно.

Я чувствую себя так, будто там, на развалинах замка, камень упал с моей души. Или, может, во мне вдруг взвился вихрь смеха и неожиданной легкости, который смел всю логику, державшую меня в своих оковах. Ведь никакая логика не может помочь мне в вопросах, важных для души.

Я вытаскиваю онемевшую руку из-под Джорджа и трясу ей. Утренний свет просачивается внутрь через кружево занавесок, и я замечаю альбом Джорджа. Разноцветные карандаши торчат из кожаной сумки на шнурке. Я беру в руки альбом, чтобы посмотреть, что Джордж рисовал поздним вечером перед сном. Он закрыл от меня лист, чтобы я не подглядывала, и я засыпала под шорох карандашей, раскрашивающих чистые страницы.

В альбоме был рисунок крепости Данлюс.

Джордж рисовал всё лучше и лучше. Его талант, взывающий к жизни, раскрывается с каждой новой страницей и каждым новым рисунком. Замок стоит на изумрудном склоне холма над бушующим морем. Но это не тот замок, который мы видели. На рисунке он не разрушен, на высоких башнях реют красные флаги, каменные стены полностью невредимы, а из окон с видом на море в комнаты замка льется солнечный свет. Джордж возродил его нарушенную и скрытую временем целостность.

На следующей странице изображен стоящий над обрывом лев, его голова запрокинута, а грива развевается на ветру. Пасть его открыта, и из нее, вероятно, доносится рык, который слышен даже за морем.

И вот я снова плачу. Все чувства, скрытые у меня внутри, вырываются наружу. Я судорожно рыдаю, и от этого Джордж просыпается, хоть я и пытаюсь выровнять дыхание.

Он ворочается и садится рядом, гладит меня по мокрым щекам.

– Не плачь, Мэгс, – говорит он. – Все будет хорошо.

* * *

Когда мы выбираемся на завтрак, обнаруживаем, что тетя Подрика – самая что ни на есть стереотипная тетушка. Ее рост пропорционален ее ширине, волосы собраны на макушке, как комок пряжи, так же, как они были собраны и вчера, когда мы познакомились. Ее платье в белых и голубых цветочках, напоминающее нашу скатерть, покачивается