Куколка - Генри Олди

Лючано в ужасе схватился за голову:

– Пугануть?! Мы можем их только пугать?!

– Не нравится? Ты молись, чтоб они испугались!

Зуд превратился в панику. У мурашек выросли ядовитые жвалы. Проклятые насекомые вгрызлись в жилы, яд двинулся по течению, пролившись в мозг. Бежать! Пешком через космос, на другой край Галактики, без воздуха, без жалких крупиц тепла – лишь бы подальше отсюда…

Шанс!

Шанс на спасение!

– У нас есть всестихийник! – он вскочил на ноги, даже не подумав, насколько сомнительно звучит формулировка «у нас». – «Хамелеон»! Мы удерём на нем! Пока фаги жрут корабль, мы умотаем за тридевять…

– Идиот! – взорвался барабанщик. Будь у вехдена на подхвате что-то тяжелое, непременно запустил бы в самозванный генератор идей. – Куда мы на «Хаме» умотаем? К дэву в задницу?!

– Почему?!

Надежда рушилась, грозя погрести людей под обломками. Кляксы на обзорниках вновь задвигались, беря «Нейрам» во фланговые клещи. Сейчас фаги ничем не напоминали кровь на марле. Они размазывались по звездному небу, как маслянистая пленка по поверхности лужи. Ноздри затрепетали: в нос шибануло едкой вонью ацетона.

Лючано чихнул: до того явной была галлюцинация.

Космос на экранах шел зыбкими волнами. Мерцая гребнями, волны накатывали на корабль, грозя опрокинуть и утащить в пучину жалкую жестянку с горсткой перепуганных людей. Искалеченный звездолет держался на пределе.

– Всестихийник, Борготта, это вам не круизный лайнер, – восстановив естественное дыхание, Юлия смотрела на Тарталью с сочувствием. – И даже не яхта. На нем можно выйти с планеты на орбиту. На диверсионном «Хамелеоне» – чуть дальше. Все. До соседней планеты, и то не долетишь. Ни скорости, ни запаса хода. Соответственно, защита от атаки флуктуаций не предусмотрена конструкцией. Запустим двигун – считайте, пригласим фагов к столу. Кушать подано!

Помпилианку одолевала нервная болтливость. Умирать никому не хочется, даже стервам, выкованным из железа. Произнося слова вслух, соединяя их в торопливые фразы, кажется, что уговариваешь смерть обождать на пороге.

Минутку!.. еще одну минутку…

Костлявая деликатна, уверены мы. Леди до мозга костей, она постыдится взять и прервать человека, который ничего плохого ей не сделал!

– Почему они «Нейрам» сходу нашли? У нас аварийная утечка энергии. Для фагов это, как для акул – кровь в воде. За парсек чуют…

Сделав чудовищное усилие, женщина умолкла. Бледная, строгая, теперь она просто смотрела на обзорники. Корабль обречен, молчала Юлия. Вопрос лишь в том, сколько нам отпущено судьбой. Полчаса? Час? В любом случае, помощь опоздает.

Даже если сигнал Бижана пробился сквозь искажения континуума и мчится к загадочному Тамиру со скоростью света.

– Зафиксированы еще две флуктуации. Вектор движения – от Гаммы Змеи к нам.

– Класс?

– 1O и 1S.

– Они нас сожрут! Надо что-то делать!

– Не паникуй, Гив. Делаем, что можем. Проверь распределение экранов. Они должны накрывать рубку…

– Да! Да! Сейчас…

Гитарист опять выжидал до последнего. У йети была выдержка голема: окажись на его месте Лючано или дерганый барабанщик, палили бы в черный космос, как в монетку. Хищные кляксы сплошь облепили мониторы обзорников, когда турель с излучателями ожила. Стиснув зубы, подавшись вперед всем телом, Заль утопил до упора виртуальные гашетки.

Космос озарился рваными вспышками. Бестелесная дрянь, норовившая оплести «Нейрам» сотнями щупальцев, отшатнулась прочь. Словно птенец-гигант, корабль стремился вылупиться, вырваться к жизни, раскалывая скорлупу то здесь, то там. А проклятая скорлупа сопротивлялась, торопясь восстановиться, по-новой окружить клювастого птенца, обездвижить, заточить и переварить…

– Они не ушли! Стреляй!

– Вижу…

Зуд исчез. Вместе с ним сгинула и паника, сменившись тупой апатией. Корабль ожил, зашевелился. Вздрогнула, как от удара электротоком, сердечная мышца реактора, чтобы остыть навеки. По кишкам узких коридоров пробежала серия спазмов. Заиграли гитары в студии; струнным тихо вторила клавинола. Призрак Яцуо Кавабаты, лишенный ног, кружился в операторской – жучок-волчок, он улыбался, морща лакированную кожу в углах рта.

Стены и переборки стали прозрачными – не на уровне зрения, а в другом, недоступном обычному человеку диапазоне. Лючано проницал их каким-то новым органом, которому он не нашел бы названия ни на одном из языков Ойкумены.

«Быть может, на языке флуктуаций? – предположил маэстро Карл. – Если, конечно, такой язык существует?»

В голосе маэстро мелькнули знакомые интонации профессора Штильнера.

Жуткая, завораживающая фантасмагория объединяла в пестром балагане время, пространство, «Нейрам», кляксы за бортом и людей в обезумевшей жестянке. Твердость и незыблемость превращались в гибкость и изменчивость. Воздух обрел шершавую плотность. Звуки сделались видимыми. Ярчайшими сполохами они озаряли рубку, отражались от стен, возвращались и смешивались, растекаясь пятнами радуги, пролившейся с небес на землю.

Запах смертного пота бился в висках толчками крови.

На «Этне», во время атаки стаи, все было иначе.

Жить осталось считаные минуты. Апатия окутывала Лючано ватным одеялом. Заснуть и видеть сны мешал легкий, но болезненный интерес. Дрожь ожидания. Что дальше? В душе (сознании? желудке?..) шевелилось живое существо – готовое вырваться наружу, как бабочка из куколки, улететь прочь, освободиться…

«Это наваждение! Фантомы искаженного восприятия! Да, я вижу сквозь годы и парсеки, керамопласт и термосил. Присваиваю чужие жизни, делая их своей собственностью, жонглирую сокровенными тайнами. Я заражен частицей «дэва». Татуировка Папы Лусэро расползается по телу, набухает горячими желваками, сопротивляясь вторжению. В мозгу угнездились два шизофренических альтер-эго: маэстро Карл и Добряк Гишер. Это правда. Но я – человек! Я не хочу умирать! Не хочу знать, что будет потом, что из меня вылупится, если вылупится хоть что-нибудь! Маэстро, как вы были правы, мечтая уйти на покой в тихом месте…»

Кишечник корабля содрогнулся в конвульсиях. Рядом кто-то упал. Кажется, Пульчинелло. Лабиринт коридоров наполнился желудочным соком, едким и дымящимся. «У нас с тобой, дружок, – наставительно произнес Гишер, – сок в желудке, а в кишках – дерьмо. А тут все вперемешку! Ясное дело, фагам закон не писан…»

Смрад кислой блевотины затопил рубку. Тарталью чуть не вывернуло наизнанку. Волна густой жидкости текла со стороны кормовых отсеков. Чудовище не торопилось: добыча уже находилась в его нутре.

Куда денется комок пищи?

Никуда.

Перед глазами мелькнули нити, тонкие и белесые, похожие на натянутые сухожилия. Лючано услышал звон бокалов, шум голосов. Рубка «Нейрама» превратилась в салон яхты «Горлица». Стол, уставленный бутылками и закусками, силуэты гостей… Лишь троих он разглядел отчетливо: граф Мальцов в кресле, во главе стола, цыган Илья в углу, над гитарой – и Венечка Золотой.

Поэт читал стихи. Тихо, но уверенно, с чувством, хорошо поставленным голосом, без малейших признаков заикания. Потому что куклу-Венечку вел умелый невропаст Лючано Борготта, нанятый графом специально для этой цели.

– …луч света в царстве тьмы, в песках – родник,Чужой среди своих, сквозь слезы – смех,Готов вести тебя я без помех

По всем гееннам мира. Друг мой милый,Страх нас сопровождает до могилы,А за могилой он уже не страх,

Сгорев дотла на гибельных кострах.О, в пекле – тишь да гладь! Иное дело,Когда душа – заложница у тела…

Лючано чудесно понимал: всего этого на самом деле нет. Он по-прежнему в рубке «Нейрама», корабль облепили фаги, лишая жертвы рассудка… Но ничего не мог с собой поделать. Он вел Венечку, ловко корректируя пучок моторика. Вербальные нити, как обычно, держал маэстро Карл – иллюзия самоуспокоения.

Сосредоточиться и прервать галлюцинацию?

Но Венечка! – стеснительный заика…

Наваждение или нет, это была его работа. Тарталья не мог уйти просто так, оставив куклу на произвол судьбы.

– …а тело хочет жить. И вопль душиЛишь подтвердит: все средства хорошиДля достиженья цели. Целься, друг мой,

Вздымай сиюминутные хоругви,Освой архитектуру на песке,Сегодня – весел, завтра же – в тоске,

Сейчас и здесь, где хоровод материйНапоминает хоровод истерикУ дамочек нервических. Вперед!..

Нити натянулись, вибрируя. Пальцы обожгла нервная дрожь. Венечка умолк, с тревогой огляделся.

– Тянет, – сказал поэт. – Душу тянет.

Все повторялось. Лючано вцепился в нити. Удержать, во что бы то ни стало удержать!.. Смерть катилась по коридорам к рубке. Мембрана! Надо закрыть… Галлюцинации сознания, искаженного полями фагов, облепили его, словно капустные листья – кочерыжку.