Умножающий печаль - Аркадий Вайнер

Лора бросила последний взгляд в зеркало, повернулась ко мне и тихо сказала:

– Хочется немного счастья… Не можешь устроить?

– Имеешь! – восторженно заорал я и показал рукой куда-то наверх, на потолок, ну, предполагается, мол, на небеса. – Я уже там обо всем договорился… Лора, мы ведь кузнецы своего счастья! Как в песне – куем мы счастия ключи…

– Нет, Кот, – покачала головой Лора. – Удачливые хитрецы придумали эту фенечку для невезучих дураков…

– А на самом деле? – заинтересовался я.

– Счастливость – это талант, он от рождения. Как ум, красота, смелость… Или имеешь, или нет. У кого он есть, придумали для серых нескладех миф – как они, мол, свое счастье трудно ковали, потно кузнечили, в слезах ваяли. На кой оно нужно, такое вымученное, выплаканное блаженство?

Я бросил свою пижонскую куртку на пол, уселся плотно на стул, терпеливо спросил:

– А твое счастье – это что?

– Котяра, бессмысленно говорить об этом. Для тебя это смешно…

– Давай посмеемся вместе! Итак…

– Наверное, это у меня оттого, что жить страшно. Я и не знаю, как мне это рассказать… По ночам мне часто мнится – не то сон, не то мечта… Иди забытая сказка… Лес, зима, дорожка санная среди огромных деревьев, серпик серебряный луны, кругом – снега, снега, никого вокруг, сумерки сиренево-сизые, дом бревенчатый, из окошка – желтый свет, тихо-тихо…

Лора села напротив меня на низкую табуреточку, взяла с подзеркальника пачку сигарет, закурила. Я внимательно слушал. Лора говорила медленно, будто пересказывала только ей видимую картинку:

– Пахнет стужей, хвоей, лошадиным потом, кожей. В доме тепло, поленья красные в печи. Я вынимаю из загнетка высоченный горячий хлеб, а ты сидишь за дощатым столом, карабин свой ненаглядный чистишь и что-то весело рассказываешь мне – клыкастый кабан валяется у дверей…

Я во все глаза смотрел на Лору, открыв от удивления рот. Потом испуганно спросил:

– И пятеро ребят – мал-мала меньше – играют на полу с собакой?

– Да, – спокойно и просто кивнула Лора. – Или семеро – сколько успеем…

Мы помолчали несколько мгновений, после чего я осторожно, пытаясь говорить помягче, сказал:

– Лора, подруга дорогая, ты отдаешь себе отчет, что эта буколическая идиллия – бред? Что в этой лесной сказке хорошо провести уик-энд с шашлыками? Что от этого счастья через неделю с волками дуэтом запоешь?

Лора вздохнула:

– Я ведь сказала, Кот, что тебе это и слушать будет смешно…

– Так это не только мне – кого хошь рассмешит. Ты про кого-нибудь слышала, чтобы так жили?

– Я видела. Моя подруга с мужем купила дом в Брянской области, в брошенной опустевшей деревне. Я была у нее…

– И что? Что ты там увидела, кроме идиотизма сельской жизни?

– Кот, не говори так! Я видела двух счастливых людей… Во всяком случае – спокойных! Ты этого просто не понимаешь, не видишь, не слышишь, – снисходительно-ласково объяснила Лора.

– А что тут видеть? Что тут надо понимать? – начал я сердиться.

– Кот, нет одинакового счастья для всех, – задумчиво сказала Лора. – Но есть волшебный ключ судьбы – свободная воля. Этим золотым ключиком ты отпираешь дверь в свое будущее…

– В брошенном доме? В пустующей деревне? – с досадой переспросил я.

– Не знаю, Костя, – беспомощно развела руками Лора. – Но за все последние годы я впервые увидела спокойных и свободных людей. Я никому никогда не завидую, а тут вдруг поняла, что вся наша жизнь – тусклая нелепая чепуха. Покорное озлобленное рабство или крысиные гонки со стрельбой…

– Пой, ласточка, пой… Пой, не умолкай, – усмехнулся я.

Лора подошла ко мне и обняла.

– Я уж было привыкла к мысли, что ты исчез навсегда… А тут ты вернулся, и сердце соскочило с хода…

– Почему?

– Потому что у нас с тобой нет впереди ничего. Я не знаю, что произойдет, когда я выйду на лестницу. Страшно… Боюсь – открою глаза, а тебя больше нет… Совсем…

– Лора, родная, подумай – а твоим деревенским не страшно? У них что – охранная грамота в этом заповеднике для нежити?

– Не знаю, Кот, не знаю я – наверное, им тоже тяжело и бывает страшно. Но их жизнь – не идиотизм, а избранничество…

– Ну что ты молотишь, подруга! Послушай себя! «Избранничество»! В чем? В каторжной крестьянской работе? В одиночестве на пустой одичавшей земле? В первобытной жизни? – Я говорил нехорошо, зло, с досадой.

– Я не хочу спорить с тобой, Кот, я согласна жить так, как тебе нравится, – вздохнула Лора. – Мои друзья действительно живут как первобытные люди – вокруг нет наркоты, пейджеров, киллеров, олигархов и воров-министров, всего этого противного безобразия… Поэтому их избранничество в том, что они одни переживут этот песий век.

Я закрыл в ужасе ладонями лицо:

– Полный улет! Девушка блажит по-черному…

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: СОРЕВНОВАНИЕ

Боги – суетны, хвастливы и лживы. Легкомысленны, злопамятны и мстительны.

И сила их – не по разуму.

Я не почитал богов, я не уважал их, я был преклонен перед ними потому, что боялся их.

Я стоял перед их пиршественным столом в рваном рубище и с веревкой на шее и ждал их милосердия. А веревочное ярмо становилось все холоднее и тяжелее, оно превращалось в золото.

Из всех подданных мне людей и народов стояли за моей спиной, чуть в отдалении, лишь мои любимые псы и тихо поскуливали от страха и сострадания.

А Дионис с Аполлоном веселились, пили, жрали – Пан неутомимо подавал им яства и амфоры с вином, и лакали его боги, как звери, и чем больше пили, тем их враки становились неудержимее, а споры непримиримее.

Я бессильно и обреченно стоял около их празднества, а Пан играл им на свирели, а боги ликовали в гордыне и доказывали друг другу – кто более любим Зевсом, кто умнее, кто красивее, чьи подвиги важнее, кто больше трахнул баб, чьи чудеса удивительнее, чей фаллос сильнее, кто может больше выпить и кто прозревает будущее дальше.

Солнце поднималось выше, становилось жарче, и под его лучами затвердевал холст моего рубища, он мерцал и золотился, давил на усталые плечи, он медленно накалялся, и я понял, что сгорю в нем, как в печи.

Не могли договориться братья-боги. Пока Аполлон не сказал Дионису:

– Моя игра на кифаре завораживает мир. А ты, Дионис, лишен нашим великим отцом таланта создавать чарующие звуки. Ты можешь только плясать и горланить. А мне нет равных в волшебстве музыки…

Только на миг нахмурился Дионис, но тут же воспрянул, захохотал, захлопал в ладоши:

– Бедный брат мой, Апа, дорогой! О чем ты говоришь? Не божеское это дело – бренчать на струнах! Вон мой слуга Пан – он волнует глупые людские души своей свирелью. И нравятся его хиты людишкам больше, чем твои шлягеры, любезный брат мой Апа! Ты – наш божественный предводитель муз, наш прекрасный Мусагет!

Поднял бровь Аполлон грозно, горделиво, сказал с презрением:

– Ты, мой божественный брат Дионис, или глух, или слеп. Не увидишь ты в подлунном мире людской души, которой бы понравилось пиликанье твоего раба Пана больше, чем моя величавая музыка сфер…

– А мы сейчас проверим, – хохотал-веселился Дионис и сделал мне знак рукой; – Подойди ближе, Мидас…

С трудом переставляя ноги, чувствуя, как огнем течет и плавится на мне золотое рубище, сделал я шаг вперед.

– Ты удивительный везун, Мидас. Ты избранник богов, – сказал Дионис, пронзительно, со значением глядя мне в глаза. – Среди людей ты – царь, пред нами – прах. И тебе доверено сегодня судить богов. Не вздумай лукавить, будь искренен, ибо человек не может обмануть богов…

И еле заметно подмигнул мне.

– Чья музыка тебе более по душе – великие звуки брата моего Аполлона или сладкое медоточие раба моего Пана? Говори!…

Пан за спиной богов махал руками, делал мне какие-то знаки. Но я уже ничего не понимал. Я знал лишь, что судьба моя в руках развеселого лживого Диониса.

Я пал на колени и усохшим, пропадающим голосом сказал:

– Велик… прекрасен… Аполлон, но песни Пана – это музыка моей души…

От хохота Дионис повалился на землю, он катался по траве и, захлебываясь смехом, кричал:

– Апа, брат мой!… Я же говорил тебе! А ты не верил!… Пан, бери колесницу… гони за нимфами!

Аполлон, не обращая на него внимания, подошел ко мне и вперился в меня своим огненным взором. Мне казалось, что его пурпурно-алый хитон дымится от гнева. И я понял, что пришел мне конец, ибо смертному невыносимо увидеть гнев бога.

Аполлон сдавленно-тихо, грозно сказал:

– Я поверю, что ты, ничтожный, не лукавил! – Он возложил руки на мою пылающую от зноя и ужаса голову, и я почувствовал, что он крепко ухватил меня за уши. – Не вина, а беда твоя, что ты плохо слышишь. Для моей великой музыки уши твои слишком малы…

И он поднял меня за уши в воздух. Боже мой, Аполлон великий, помилуй, прекрати мое страдание, останови мне дыхание – пусть кончится эта мука!

Страшно завыли мои псы, они прыгали, хрипло лаяли и кричали от моей ужасной боли.