Девушка без прошлого. История украденного детства - Даймонд Шерил

Сюда стремятся люди, которые не могут позволить себе Майами-Бич. После всех медицинских расходов среди них оказываемся и мы. Мотель «Старлайт», люкс-апартаменты номер триста один: две спальни, мини-кухня и я посреди холодной войны.

Отпуск был его идеей. Само это слово, такое неуместное в нашей нынешней жизни, дало мне надежду. Он был прав: кажется, это мне и было нужно — море, солнце и немного времени, чтобы прийти в себя. А еще: возможность для всех нас избавиться от стресса.

Но этого не произошло. Он пытался вымотать ее, а мама не отдавала ему документы, даже когда он угрожал или швырял ее на пол мотеля. Она меня предупредила, что отдаст их мне в любой момент, если я попрошу, но я не хочу даже знать, где она их прячет. Прошло меньше недели этого отпуска, когда у меня снова начались внутренние кровотечения. Мне хочется попросить отца дать мне шанс восстановиться. Дать несколько месяцев, просто чтобы вздохнуть спокойно. Но я никогда не смогу этого сказать. Никто никогда не возражает ему.

Мы с мамой вместе гуляем по набережной. Она идет медленно, чтобы я не отставала. И вдруг резко останавливается:

— Тебе нужен иммиграционный адвокат.

Я недоуменно смотрю на нее:

— А я не могу просто пойти в посольство и получить паспорт? — Наивность в собственном голосе меня бесит.

Как мало я знаю о жизни нормальных людей, о том, что нужно, чтобы жить спокойно, не нарушая закона. Я просто таскалась по всему миру за родителями, которые не замечали границ.

— Тебе нужна помощь, чтобы получить паспорт.

— Но тебе тоже нужен паспорт.

— Обо мне забудь.

— Господи, мам…

Она оглядывается, будто проверяет, нет ли «хвоста». Ах да, именно это она и делает: высматривает его.

— Бхаджан, тебе нужен адвокат.

Часа в два ночи я просыпаюсь от кошмара, страх стискивает мне грудь, а потом я вспоминаю, что все это реально. Сквозь занавески проникает свет фонарей, падает полосами на белое одеяло.

Почему я никогда не ставила под сомнение его действия? Я выросла в мире без правил и смысла и поэтому цеплялась за законы отца. Они были моей религией, и я не критиковала их. Я должна была делать только одно: не меняться и хранить верность. Но теперь мне приходится нарушить эти правила. Я медленно сажусь, отбрасываю одеяло, молча, в полутьме двигаюсь к неразобранному чемодану. Поднимаю крышку и ищу среди одежды «Папийон». Открываю на нужной странице и… задыхаюсь. Спокойно! Пролистываю всю книгу, переворачиваю ее вверх ногами.

Ничего нет. Ничего!

Я открываю дверь спальни. Мои ладони мокрые от пота. Я осторожно приближаюсь к кругу света, в котором он читает. Папа откладывает книгу, смотрит на меня.

Очень тихо я спрашиваю:

— Почему ты забрал мои деньги?

— Они в безопасном месте. — Он пожимает плечами. — Когда я получу паспорт, ты получишь их назад. Может быть.

— Я не понимаю.

Он медленно поворачивает голову:

— Чего не понимаешь?

— Ничего. Вообще. — Я отчаянно пытаюсь сглотнуть. — Почему ты так жесток с мамой?

— Замолчи! Следи за тем, что говоришь! — Лицо у него ледяное, тело мощное и напряженное.

Я слишком долго следила за собой, и теперь это все выплескивается: слова вперемешку со слезами. Грудь тяжело вздымается.

— Я никогда не была достаточно хорошей, все, чего я добивалась, было недостаточно хорошо, мы все поступали неправильно. Я так старалась добиться твоей любви…

— У тебя истерика.

— Нет! Почему ты всегда так говоришь, если кто-то повышает голос? Если делает не то, что ты велел? Ты не прав. — Вот и произнесено запретное слово. Но я так зла, что мне плевать.

— Посмотри на себя. — Он кривит губы. — Просто посмотри.

Представлю, как я выгляжу: тощая, словно палка, с красным прыщавым лицом, одета только в огромную футболку и еле держусь на ногах. Но мне не стыдно.

— На себя посмотри, папа. — Я хватаюсь за пустое кресло, чтобы удержаться на ногах. Он встает, но я продолжаю: — Почему все вокруг должны анализировать и менять свое поведение, а ты нет? Никому нельзя на тебя смотреть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Заткнись! — Его слова как щелчок бича. — Не смей так разговаривать! Ты с ума сошла и выдумываешь какую-то хрень о прошлом!

— Нет!

Мы оба поворачиваемся. Тонкая фигура мамы темнеет в дверях ее комнаты.

— Не смей называть ее сумасшедшей!

— Вали отсюда! — Его лицо наливается кровью. — Закрой дверь!

— Нет. — Мама не двигается.

Ее присутствие каким-то образом придает мне мужества. Гнев тоже уходит. Остается только один вопрос, ответ на который я хочу узнать.

— Ты меня любишь?

— Что ты несешь?

— Я ничего не несу. Я не сошла с ума.

Я плачу, потому что вижу то, что разбивает мне сердце: жуткую пустоту, полное отсутствие сочувствия ко мне, его дочери, умоляющей о любви.

— После всего, что было, я тебя все еще люблю, папа. Я готова бежать, драться, врать, делать что угодно ради вас обоих. Я не хочу ничего ломать. Я хочу, чтобы мы были семьей. — Я отпускаю кресло, и руки падают вдоль тела. — Хочу только знать, любишь ли ты меня, несмотря ни на что?

Даже во Флориде бывает холодно, если стоять посреди комнаты почти голой. Он хмурится, как будто я задала очень глупый вопрос. Я снова начинаю дышать.

— Разумеется, нет, — отвечает он. — Любовь зависит только от твоих поступков.

Когда я прихожу в себя, голова звенит от удара о стену. Я очень остро чувствую всё: плитка холодит спину, голова лежит у мамы на коленях. Вот они какие, обмороки. Я пытаюсь пошевелить ногами, но, как в детском кошмаре, они еле двигаются, как будто я под водой.

— Ты пытаешься убить нашу дочь?!

Я слышу, как крик отдается во всем ее теле.

— Не подходи!

Отец останавливается посреди комнаты. Я медленно поднимаюсь. Он не будет воспринимать меня всерьез, если я стану лежать на полу, умоляя о чем угодно. Даже о лжи.

— Прекрати. — Теперь он рядом со мной, и я чувствую, что измученная голова сама собой тянется к его плечу.

Я не могу с этим справиться. Нам некуда идти. У меня больше никого нет. Зачем я вообще вышла из комнаты?

— Забудь это все. — Он говорит ровно, и его голос странно успокаивает. — Не драматизируй. Конечно, я тебя люблю. — Слова выходят легко, как будто ему не пришлось к ним готовиться. — Просто забудь.

Через два дня я иду к адвокату.

Офис Энтони не помешало бы покрасить, везде навалены книги и папки, муха устало кружит под потолком, а потом садится ко мне на колено. Я смотрю на нее. Да я на что угодно смотрела бы, лишь бы не видеть взгляда адвоката. Он давно перестал делать заметки. Отложив блокнот, подается вперед:

— Господи, Шерил, вы вообще представляете, насколько сложна ваша ситуация?

Я стискиваю пальцами собственную ногу. Все не может быть так плохо. У меня есть свидетельство о рождении и подтверждение бразильского гражданства. Почему я не могу просто получить нормальный паспорт и жить дальше?

— Я даже не знаю, с чего начать. — Его глаза полны сочувствия. — Бедняжка.

В этом маленьком офисе, расположенном в переулке, — дорогого юриста я не могу себе позволить — мое сердце пытается остановиться. Я упустила что-то важное, пока занималась выживанием?

Он начинает объяснять. Я вне закона во всех странах. Хотя я еще не родилась, когда родители купили первые фальшивые паспорта, и была ребенком, когда они незаконно въехали в США. Но теперь я взрослая. В мои двадцать три мне придется нести за все это ответственность.

— Но я не знала! Я думала…

Я понимаю, что вообще никогда не думала о своем положении с точки зрения закона. Мне казалось, что это меньшая из моих проблем. Папа всегда говорил, что он обо всем позаботится, что мне нужно сосредоточиться на карьере. Я и подумать не могла, что он не всегда будет на моей стороне и что я не захочу вечно убегать.

— Хорошо, давайте подумаем. — Энтони снова раскрывает блокнот.