Девушка без прошлого. История украденного детства - Даймонд Шерил

Прошел почти год. Двенадцать месяцев я провела в спальне, не имея сил пройти несколько футов до гостиной. Я все думала, что это просто вирус, что однажды я проснусь совершенно здоровой, как в детстве. Даже тридцать фунтов, сползшие с моего и без того худого тела, и невозможность спать из-за постоянной боли в желудке не мешали мне считать, что я мгновенно выздоровею.

Но больше я в это не верю. Что бы это ни было, оно атаковало мою нервную систему, заставило истекать кровью изнутри, покрыло ноги синяками и парализовало левую руку. Она бесполезно свисает с перевязи, сделанной из летнего шарфика в цветочек. Того самого, который когда-то плыл за мной по воздуху, пока я стремительно цокала каблуками по горячим тротуарам, высоко подняв подбородок, уворачиваясь от такси и умирая от страха по дороге на очередной кастинг.

Приехав в Вирджинию, я чувствовала себя физически вполне нормально. А теперь не могу пройти несколько шагов, не упав. Никто в издательской или модельной индустрии ничего об этом не знает. Папа считает, что так будет лучше, иначе меня навсегда вычеркнут из списков. Но мы и сами не понимаем, что происходит. Анализы, необходимые для постановки диагноза, стоят астрономических денег. Все отложенные средства, все мои надежды на спасение тают с каждым месяцем моего вынужденного бездействия и с каждым походом к врачу, который говорит, что начать лечение без анализов невозможно. Страховки у нас, разумеется, нет.

Наконец я соглашаюсь с мамой и записываюсь на самый важный анализ — на колоноскопию. Я год лежала в постели, пытаясь держаться и экономить деньги, но я больше не могу жить без лечения. Врач говорит, что сбросит цену вдвое, если я соглашусь обойтись без анестезии. Папа сажает меня в такси и провожает взглядом, стоя на тротуаре. Я слежу за ним в зеркало заднего вида. Он считает эту затею бессмысленной. По его мнению, я просто должна собраться, забыть о болезни и быстро написать еще одну книгу, пока обо мне еще помнят.

Мама, которая сидит рядом со мной на заднем сиденье, осторожно берет меня за руку.

Открыв глаза, слышу незнакомые звуки и чувствую запах спирта и антисептиков.

— Что случилось? — шепчу я.

— Вы упали в обморок, — равнодушно сообщает женщина в белом халате.

Я замечаю, что вокруг моей кровати собралось несколько медсестер. Все, что я помню, — как меня на кресле ввезли в кабинет, как я увидела гигантские аппараты, а потом мне стало очень больно. Вот в чем проблема с анестезией — на самом деле она необходима, как и страховка.

Я все еще дрожу, когда мне называют диагноз: болезнь Крона — тяжелое аутоиммунное расстройство. Если оно не наследственное, то может начаться из-за сильного напряжения и посттравматического стресса. Врачи предупреждают, что с учетом веса, который я потеряла за год без лечения, я рискую умереть от сердечной недостаточности. Это уже слишком. Я отворачиваюсь. Это невозможно! Такого не должно было случиться со мной. У меня нет на это времени! Мне двадцать два года, а они говорят, что лечения не существует!

Лежа у себя в комнате, я размышляю. Это все, что я могу делать без медицинской помощи. И смотрю на свои конечности. Кажется, за всю жизнь я ни разу не обращала внимания на собственное тело. Меня волновало только, на что оно способно: как высоко оно подпрыгнет во времена гимнастики, каких фотографов привлечет в качестве модели. Оно было просто средством, которое приближало мой разум к цели. А теперь, разглядывая скелет, в который оно превратилось, я вынуждена признать, что прожила жизнь, не ценя тело. Я его просто использовала.

Когда я начинаю принимать выписанные мне кортикостероиды, тело их отвергает. Боль в желудке усиливается, а длинные светлые волосы начинают выпадать целыми прядями. Тигра лежит, прижавшись лбом к моей щеке, и иногда разглядывает меня. Я стараюсь не двигаться, потому что меня терзает новый страх: впервые в жизни я боюсь саму себя. Говорят, что аутоиммунные заболевания — это когда организм начинает пожирать себя. Это кажется мне крайней степенью саботажа, как сойти с дистанции посередине забега. Я не понимаю, почему это происходит со мной, с той, кто всегда стремился к финишу. Но сейчас, когда я попала в такую ситуацию… Как можно опередить себя? Как сразиться с собой и выиграть?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Пока мама изучает способы лечения болезни Крона и преподает французский, чтобы немного заработать, я начинаю чувствовать, что папа отдаляется. Поначалу изменения почти незаметны. Но чем больше времени проходит, чем дольше организм отторгает лекарство, тем чаще я это замечаю. Он все еще носит меня на руках в гостиную, чтобы я посмотрела в окно. Все еще утешает. Но ему больше неинтересно. Он никогда не чинил сломанные вещи — просто покупал новые или уезжал. Я говорю себе, что мне это кажется, что я дала волю воображению, а потом замечаю, как он смотрит на меня: со странным недоумением. Он не понимает, что случилось с его чемпионкой.

— Вы можете припомнить, был ли у вас в детстве травматический опыт? — Специалист сочувственно смотрит на меня карими глазами.

Мы с мамой взираем на него через безупречно чистый стол. Самым неожиданным побочным эффектом моей болезни стало то, что мама ожила. Ее изыскания помогли выйти на этого человека, ее ежедневные дежурства в приемной продвинули меня в списке ожидания, рассчитанном на четыре месяца. Она наскребла солидную сумму на оплату его услуг и теперь сидит рядом со мной. Глядя на нее, я снова вижу женщину, которая столько лет назад отказалась признать поражение.

Я должна быть ей благодарна — и должна злиться на отца, который сидит дома на диване, думая, что мы напрасно тратим деньги, потому что мне нужно всего лишь взять себя в руки. Но вместо этого я частенько злюсь на нее. Почему мне пришлось почти умереть, чтобы она заметила, что я жива?

— Хм… — Я пытаюсь выиграть время.

— Шокирующее травматическое событие, — поясняет специалист по болезни Крона. — Что-то, что привело к сильному стрессу.

Какое из событий назвать? Внутри зарождается безумный смех, и я чувствую, что они оба смотрят на меня. Но я только хихикаю, обвиснув в кресле. Куча костей.

— Нет, нет, все хорошо.

Он соединяет пальцы и подается вперед, хмурясь.

— Шерил, вы весите девяносто восемь фунтов, хотя должны весить не менее ста сорока. Вас привезли сюда в кресле. Все не очень хорошо. Расскажите, что вы чувствуете.

Я киваю и, наконец собравшись, отвечаю:

— Мое тело больше не работает. Я не могу ничего делать.

Он смотрит на меня с недоумением. Я начинаю понимать, что не способна выразить свою боль, описать жуткий огонь внутри. У меня просто нет для этого слова. В глубине души я знаю, что, если попрошу помощи, меня сочтут слабой и бросят.

Мне казалось, что я сумела приемлемо ответить на все вопросы врача, но лекарство, которое он мне прописал, — налтрексон в низкой дозировке — часто прописывают солдатам, которые вернулись с войны с посттравматическим стрессовым расстройством. Через две недели я замечаю, что способна без усилий поднять стакан с водой. Потом начинаю понемногу есть.

Совет врача обескураживающе прост: лечения болезни Крона не существует, лучшее, на что можно рассчитывать, — ремиссия. Мне понадобится время, возможно годы, чтобы снова стать сильной, постоянное медицинское наблюдение и жизнь без стрессов. Я не говорю ему, что все три пункта невозможны.

Мама решает, что связь с прошлым и хорошие воспоминания помогут мне, и звонит на какой-то склад в Германии. Это глупо, конечно. Все наши вещи давно утилизировали, мы годами не платили за аренду. Но внезапно все устраивается так, как ей хочется. Это непонятно и бесит, как будто она очнулась и пытается все исправить, когда уже стало слишком поздно. Мама покупает карточку для международных звонков, надеясь, что хозяева склада сохранили наши семейные фото. У нее все получается. Владелец объясняет, что после десяти лет неоплаты они продали с аукциона книги и одежду, но, по невероятному совпадению, несколько фотографий остались лежать в ящике у него в офисе.