Сорок третий - Иван Науменко

Стася Машинская работает в больнице, подчиняется Андреюку. Она очень привлекательная — высокая, стройная. Другой такой красивой женщины в местечке, наверно, не найдешь.

Аксамитовы замыслы разгадывает Андреюк. Стася рассказывает, кто к шпику приходит. Разговор подслушать нельзя: комната отделена глухой стеной.

Что-то странное происходит у Аксамита. Гости приходят поодиночке, сначала он вел с ними тихие разговоры, теперь — кричит.

Что объединяет клиентов Аксамита? Наверное, то, что они как бы выставляли себя безразличными к политике. Торчали в кино, пили, играли в карты. Доигрались.

Цыбулька даже женился. Повисла на шею грудастая, с большими глазами девка, старше его лет на десять. Цыбулькина жена — приезжая, хозяйства у нее нет. На какие капиталы живет молодая семья — неизвестно.

Что же касается Тадеуша Капусты — дело другое, Он приемный сын станционного пенсионера, телеграфиста Поперечки. До войны окончил десятилетку, немного учился в институте. В начале войны Тадеуш был в армии. Попав в окружение, вернулся в местечко. Какое-то время он даже заведовал начальной школой, но вдруг отказался от должности, нанявшись дровосеком в лесхоз. Теперь колет дрова под окнами комнаты секретарш, а утомившись, идет к ним балагурить. Тадеуш остроумный, и девчата к нему льнут.

Когда Митя ходил на свидание с партизанами, Адамчук передал три записки, и одна из них была адресована старому Поперечке. Записки немного смешные. Адамчук в этих записках ругал немцев, укорял за бездеятельность тех, к кому обращался.

Странные вещи бывают на свете: с отцом хотят наладить связь партизаны, с сыном — немцы. Митя передал по адресу одну записку, две еще лежат в застрешье. Не имеет смысла втягивать старого Поперечку в опасные дела. Он глухой, хворый, еще в мирные дни боялся собственной тени.

Дни идут, Аксамит водит к себе Цыбульку, остальных, но хлопцы не верят, что те станут ему помогать. Если шпик их даже опутает, то навредить они партизанам не смогут. Кто они, в лесу будет известно.

Кроме Гвозда, Аксамита есть еще один, который следит за всем, вынюхивает. Но этот низенький, лысоватый человек — он поселился рядом с фельдкомендатурой — даже не делает из своей профессии тайны. Бегает с котелком на воинскую кухню, приглашает к себе полицаев, которых партизаны выгнали из деревень.

Немцы просвистели наступление, так неужели они надеются выиграть войну с помощью шпиков?

Увлеченные слежкой за Аксамитом, подпольщики не заметили, как и когда исчезла из местечка Франя Бейзик.

II

Начинается пора жатвы.

Местечко живет тем, что посеяно на огороде и в поле. Колхозных коней, тракторов нет, их угнали на восток. Но за два года подросли жеребята, ходить в упряжке за плугом приспособили коров — земля не пустует. Засеяно все: лесные делянки, залежи, песчаная неудобица.

Интересно одно: к лишней земле люди не рвутся. Колхоз тут был восемь лет, большим урожаем особенно не удивлял и все же заставил людей по-другому взглянуть на жизнь. Земли брали столько, чтоб только прожить. По одному-два гектара на семью. По пять — у Зуя, да еще у двух-трех таких, как он, торбохватов.

Помногу земли засевают лесничие, агрономы земельной управы, но им это недорого стоит, так как все обрабатывается чужими руками.

По вечерам висят над улицами серые тучи пыли. Скрипят, качаясь на колдобинах, нагруженные снопами возы, возвращаются с пастбищ, бодаясь, коровы. По дворам, усевшись вокруг разостланной постилки, старые и малые обивают снопы. Наиболее расторопные успели настлать в хлевах небольшие тока, стучат цепами. Хлеб есть. Старый дедовский обычай не подводит. Но зерно придется припрятать. В занятых партизанами окрестных селах немцы дулю смоляную получат, а тут поставки будут драть. Недаром полицаев в местечке как собак нерезаных.

Выросла молодая картошка, огурцы, созревают помидоры. Не пропадет местечко.

В лесхозе — тишина. Два дня Митя возил с поля снопы, на службу не ходил, но его отсутствия никто не заметил. Кощей — непосредственный Митин начальник — переменился на глазах. Зиму крюком торчал за столом и других заставлял сидеть. Теперь махнул на все рукой. Если и появится на работе, то посидит час-два и исчезает. Видно, дошло до Кощея, что не до балансов теперь.

Бухгалтеры, картотетчики рады стараться: разводят тары-бары, курят, со смаком обсуждают новости. После обеда, спрятав в шкаф бумаги, потихоньку смываются.

С Лагутой произошел неприятный случай, и он тоже на службе не показывается. С неделю назад ездил лесничий в Росицу посмотреть накошенные ему стожки сена и на болоте, недалеко от совхоза, напоролся на партизан. Машину партизаны изрешетили, шофера убили, а лесничий уцелел просто чудом. До вечера полз по коллектору, по грязи, тине, пока добрался до поселка, и теперь болеет.

Кончается месяц. Митя сидит в конторке, составляет кассовый отчет. Во второй половине дня в комнату заходит плечистый парень в немецком мундире. У него смуглое широковатое лицо, серые глаза, Митя сразу видит, что он не немец. На мундире нет нашивок с орлами.

— Старший лейтенант Михайлов, — называет себя парень. — Командир рабочей железнодорожной роты. Как мне оформить наряд на лес?

Об этой роте Митя знает. Ее солдаты живут вместе с немцами в двухэтажном станционном доме, но оружия не имеют. Их бросают на ремонт железной дороги после партизанских диверсий.

— Идите в лес, тогда не надо наряда, — глядя лейтенанту в глаза, говорит Митя.

Он сам не знает, почему отважился ответить так двусмысленно. Может, потому, что лицо у человека, который надел немецкий мундир, очень уж русское, открытое, приветливое. Трудно поверить, чтобы человек с таким лицом был предателем.

Лейтенант встрепенулся, но взгляд выдерживает.

— Я бы пошел, да не знаю дороги.

— Дорогу можно показать.

Даже странно немного. Без проверки, пароля, без долгих расспросов лейтенант и Митя понимают друг друга.

Лейтенант садится, рассказывает о себе. Он из Ленинграда, прошлым летом под Воронежем попал в плен. В лагере, в Чернигове, чуть не умер с голоду, поэтому согласился поступить в рабочую команду. Зимой их одели вот в эти мундиры. Может, кончится тем, что дадут винтовки...

— Вырваться не пробовали?

— Была одна девушка. В Гомеле. Обещала помочь. Но немцы схватили...

Митя с минуту думает.

— Без девушки не могли?

— Кто меня в такой шкуре примет? — Лейтенант тычет рукой в грудь. Чем докажу, что в своих не стрелял?

— Примут. Вы один или еще есть?

Губы у лейтенанта дрожат, на глазах слезы.

— Дорогой товарищ! Помогите... Мы не изменники. Вся рота пойдет. Восемьдесят человек. Нам бы только одно слово. Что нас возьмут.

У Мити есть пачка листовок, адресованных полицаям. Но давать их лейтенанту не хочется.

За час обо всем договариваются. На сборы Михайлов просит месяц. Митя советует действовать осторожно, солдат агитировать поодиночке, фамилий не называть.

Еще вчера Митя ничего не знал о лейтенанте Михайлове, а сегодня они единомышленники, связаны тайной, раскрыть которую — значит погибнуть одному и другому.

Военное, оккупационное время с его высоким, щемяще-отчаянным настроением самоотверженности нельзя понять, если подходить к нему с обычными мирными мерками. Без справок, свидетельств находил тогда человек дорогу к сердцу другого человека. Угроза, нависшая над целым народом, вызывает в душах людей могучие силы единения, сметает барьер подозрительности, недоверия, и, видимо, в этом секрет атмосферы того неповторимого времени.

Про Аксамита ходят странные слухи. Будто выгнал его из кабинета Крамер, кричал на него, топал ногами. Что надо шпику от бургомистра? Какие новые закручивает петли?..

По вечерам хлопцы собираются у Веры. Сидят под яблонями в саду, разговаривают, хохочут. Плоткин играет на мандолине, Примак — на гитаре. Мягкие плавные звуки плывут со двора, сливаются с голосами, шорохами вечерней улицы. На эти вечеринки Сюзанна не приходит, и Мите грустно. Обида на нее постепенно растаяла, он снова хочет увидеться, поговорить с девушкой. Сюзанны в местечке нет. Будто прилипла к своим Сиволобам, хотя занятия в школе давно кончились.

Из Вериного сада компания направляется в кино. Шутки, взрывы смеха не прекращаются и на улице, и каждый, кто встречает веселую компанию, вправе подумать о беззаботной молодости, о том, что она своевременно отдает дань радости, утехам своей поры.

Немецкие кинофильмы, которые раз или два в неделю показывают в клубе, как и раньше, рисуют надуманную, ненастоящую жизнь. Какие-то люди катаются на лыжах с гор, ночуют в заброшенной хибарке, охотятся за оленем. Среди мужчин — одна женщина, она сломала ногу, мужчины по очереди несут ее на руках, и каждый говорит о своей любви к ней...