Сорок третий - Иван Науменко

III

Андреюк — мужчина расторопный, деятельный. Пользуется в местечке доброй славой, и все, кого болезнь принудила переступить больничный порог, стараются попасть к нему на прием. По оккупационным временам доктор живет неплохо. Имеет отдельный дом — стоит хоромина в глубине больничного двора под шатром старых, раскидистых берез. О хлебе тоже не надо особо ломать голову — клиенты с пустыми руками не приходят.

Проницательный глаз мог бы, однако, заметить, что благами жизни Андреюк не очень пользуется. В большом доме живет, как на вокзале. Покои пустые, мебели мало, нет даже обычных табуреток.

Мите квартира доктора нравится. Не много найдешь в местечке домов, где бы даже в знойные дни царила в комнатах прохлада, под ногами поскрипывали крашеные половицы, а для тайного разговора можно было найти укромный уголок.

С Андреюком Митя держит связь с зимы и успел много узнать о нем. При видимой решительности доктор немного пуглив. И еще склонен делать поспешные выводы. Меры предосторожности, которые он принимает, чрезмерны и даже смешны: его жена каждый день навещает жену бургомистра.

Однако бинты, медикаменты Андреюк добывает с завидной изобретательностью, сведений, касающихся местной жизни, у него хоть отбавляй, и, не выдержав, он иной раз сам их приносит Мите в лесхоз.

В больнице две изолированные палаты предназначены для немцев, немцами и обслуживаются. Бывает так, что больных солдат снимают с эшелона, направляют сюда, так как госпиталя в местечке нет.

— Гитлер готовит наступление, — в один из дней говорит Митя. Эшелонов стало больше. Только неизвестно, куда направляются. Как-нибудь у солдат пронюхать бы...

Андреюк загорелся этой мыслью. Дня через три он сам заглянул к Мите.

— Солдаты не знают. Но месяц назад один служил во Франции, другой — в Норвегии. Фамилии я записал.

— Что ж, хорошо и это.

Эшелоны летят как в пропасть. Сбоку на немецких вагонах прибиты проволочные сеточки, куда вкладывается бумага с адресом назначения. Но теперь бумажек нет. Дни тревожные, напряженные. Заполняя подолгу — вечером и ночью — графы железнодорожных сводок бесконечными цифрами, квадратами, прямоугольниками и треугольниками, Лобик осунулся, похудел.

Третье лето гремит война. Летом немцам сопутствует успех. Неужели германская армия снова пойдет вперед и в сводках замелькают названия захваченных советских городов? После Сталинграда, после торжественной, наполненной радостью зимы это было бы особенно горько...

Но в самом воздухе как бы носится что-то новое, что не позволяет думать об отступлении советских войск. Откуда взялось ощущение силы, где истоки его, корни? Может, это и есть тот дух войны, о котором хлопцы гадали, еще когда вражеская армия стояла под Москвой, а ход фронтовых событий не давал никакого просвета?

Да, дух войны переменился. У немцев — Харьков, Орел, Смоленск, они держат в кольце Ленинград, но солдаты, которых видят хлопцы каждый день, не те, что были. Не так ходят, разговаривают, по-иному отдают друг другу честь. Что-то у них надломилось.

Ветеринар Шкирман живет в городке. Детей нет — он да жена. Квартирка скромная, коммунальная. По характеру и даже по внешнему виду Шкирман полная противоположность Андреюку. Он приземистый, полнотелый, медлителен в движениях, разговоре. Слова произносит как бы нараспев, немного растягивая. В то же время ветеринар очень смешливый, он и на жизнь смотрит, выискивая в ней то, над чем можно посмеяться.

Шкирман работает в "Заготскоте", кое-что сообщает о хозяйственных намерениях фашистов. Так вот, они почти месяц никуда скот не отправляли, а теперь грузят двести голов. Коров, свиней. Адрес точный — Харьков, мясокомбинат. Оттуда специально приехал интендант.

Для прогулок в лес у Миколы сведений набирается порядочно. Местечко не наносится на географические карты, оно далеко от фронта, но через него пролегает железная дорога, и что-то про войну можно выведать.

Лобик приметил, что со станции Ивановка, где деревообрабатывающий завод, немцы возят не железнодорожные шпалы, как обычно, а сделанные на месте части бункеров. Сергей Столяров собственными глазами увидел новый немецкий танк. Ветер сорвал с платформы брезент, солдаты проморгали, поэтому Сергей, притулившийся между штабелями шпал, успел зарисовать одетое броневыми плитами страшилище с длинной пушкой. Хорошо все-таки иметь собственного художника!..

То, что глаз у Сергея наблюдательный, подтвердил еще один случай. Сергеев родственник Гриша Найдёник, работающий вместе с ним, заметил, как солдаты швырнули под откос смятый клок бумаги. Когда эшелон скрылся с глаз, он поднял его, развернул. В газетном листе — скорлупа от яиц, колбасные шкурки. Гриша, наверное, бросил бы испачканную жиром бумагу, если бы не снимок, похожий на рисунок Сергея.

Газетка маленькая, войсковая, издается специально для солдат. Танк на снимке отчетливо виден. Его окружают танкисты в шлемах, внизу стихотворная подпись:

Steil rect das Rohr dem Feinde entgegen...[8]

Сведения, которые хлопцы собирают, чтоб посылать в лес, занимают в их головах не очень большое место. По-прежнему они сходятся, обсуждают фронтовые известия, спорят, и это есть то главное, чем ребята живут. Им даже в голову не приходит, что они делают что-то особенное, о чем позже, когда пора юности минует, будут вспоминать с гордостью. В жизни, по-видимому, всегда так: человек рвется вперед, всеми своими желаниями устремлен в будущее, а когда оглянется, то самое интересное уже осталось позади...

Полная неожиданность для хлопцев — похвала Мазуренки. Медалями обещал наградить. За сведения об отгрузке скота и Найдёникову газету. Топорков шепнул Миколе — газету будто бы послали самолетом в Москву.

IV

Началось!

О наступлении немецкие сводки сообщают высокопарно. Танковая битва призвана решить судьбу войны, спасти Европу от большевистских орд.

С другой стороны, сводки удивительно скупо освещают конкретные успехи наступления. Прошла неделя, вторая, названия прежние — Орел, Белгород.

Митя сходил к Шарамету, послушал советское радио. Сообщают о сотнях уничтоженных "тигров" и "фердинандов" — так называются новые танки и самоходки. Об отступлении наших — ни слова. Что-то новое происходит там, под Курском и Белгородом.

Немецкие газеты пестрят статьями о Европе, о ее древней культуре. Смысл прозрачный. Германия проливает кровь, защищая не только себя, но и все европейские народы.

Когда Митя идет на службу, минуя длинный ряд теплушек, загнанных в тупик, то именно в этом месте вспоминает Европу. В обшарпанных вагончиках действительно европейский люд: поляки, чехи, бельгийцы. Насильственно мобилизованные ремонтники немцев не любят, защищать себя не просят. С харчами у них туго, и они с утра начинают бойкую торговлю с мальчишками, меняя мыло, сахарин на яйца.

Дни стоят такие же, как тогда, когда началась война. С утра из-за дальнего леса выплывает солнце, блестит роса, перекликаются птицы. В полдень солнце пригревает крепко: край леса, разлапистые сосны на кладбище окутаны дрожащим маревом. Но в меру — днем, ночью — гремят короткие грозы, идут дожди. Все растет как на дрожжах. На поле наливается зерном колос. Спеют краснобокие яблоки, груши.

Тем временем лопнуло немецкое наступление.

Сводку Митя прочел в коридоре двухэтажного железнодорожного дома. Появилось желание сейчас же побежать к друзьям, поделиться новостью. То, что лишь предчувствовалось, вызывая надежду, тревогу, стало действительностью. С души будто камень свалился. Стоит теплое лето, и Красная Армия наступает. Сами немцы пишут...

Долго ждал Митя этого дня. Пора его юности, когда думается о жизни возвышенно, вдохновенно, когда, расправив крылья, хочется лететь в неизведанные дали, совпала с войной, с приходом фашистов, и они под корень подрубили высокие порывы. Фашисты хотели посадить человека в клетку. Мир, который намеревались построить, — мрачный, тесный. Места в этом мире для Мити не было.

Советское контрнаступление под Орлом, Белгородом — не только военная победа. Оно означает что-то большее. Все то, во что Митя поверил, учась в школе, читая книги, раздумывая над увиденным, оказалось правдой, принесенное фашистами — обманом, ложью...

Зашевелились союзники — захватили Сицилию. От нее рукой подать до Италии. Может случиться, что слишком жарко станет немцам летом сорок третьего года.

Лобик на станции: бригада сгружает балласт. Новость взволновала его не меньше, чем Митю.

— Если немцев остановили, значит, у нас больше танков, артиллерии, говорит он. — Это не шутка. Я сам видел, сколько перло их техники.

— Пишут, что большевики наступают.

— Перемололи их технику и сами пошли вперед, — Лобик потирает от удовольствия руки. — Это перелом в войне, помянешь мое слово!