Облака перемен - Андрей Германович Волос

зятёк! — разве чужой?!

Он свой, зятёк-то.

Короче говоря, дело идёт хорошо. И если не случится ничего сверхъестественного, придёт к задуманному финалу.

Последняя мысль была столь же привычна и заезжена, как и все её напарницы по хороводу. Раз за разом промелькивала наравне с другими. От товарок она отличалась разве что тем, что была концевой: ею завершалось скрупулёзное исполнение предыдущего круга — и начиналось столь же внимательное отплясывание следующего.

Но сейчас она как будто лишний раз притопнула или взмахнула платком — или что там ещё выдающегося можно сделать в хороводе. И он почувствовал неожиданный холодок ликования: холодок предощущения удачи, сладкий укол заведомой уверенности, что и впрямь удастся довести дело до успешного завершения.

Краткий миг радости оказался смазан тем, что как раз в это время Никанор свернул в переулок: вставший во весь рост дом за высоким забором вызвал у него чувство неудовольствия.

Он бессознательно отметил, что едва слышное шипение влажного асфальта под колёсами сменилось грубым хрустом гравия.

Хруст под колёсами являлся одним из свидетельств финансовой катастрофы арендодателя Афанасия. Произошедшей лет пять назад. Что скажешь. Жизнь не стоит на месте, катастрофы то и дело случаются. Но до чужих катастроф никому нет никакого дела. Никанору точно нет. Такова жизнь.

Когда у Афанасия всё рухнуло, ему не хватило бабок даже на то, чтобы на этих жалких сорока метрах до ворот поверх гравия положить асфальт.

Правда, на стакан с водой можно и иначе посмотреть: хоть всё у него и повалилось, а всё же дом успел построить.

Построить — да. Но не довести до ума. Второй этаж не отделан. Да на что ему второй этаж отделывать…

Но и в этом случае можно иначе взглянуть: зато ни ям, ни рвов, ни груд кирпича, ни штабелей плитки, ни воя болгарок и дрелей. Тишина, покой, тихая дачная жизнь.

На какие шиши Афанасию дрелями визжать. У него и на водку толком не хватает.

Он подъехал к воротам и посигналил.

Дожидаясь отклика, размышлял, в каком состоянии пребывает сегодня Афанасий. Думай не думай, сто рублей не деньги. В обычном, скорее всего, пребывает. «Мне этот дом вот где! Вот он где у меня, вот! Мне на него смотреть тошно!.. Где остальное?!  У меня шесть квартир было, шесть! Где мои шесть квартир?! Четыре заправки у меня было! Где заправки? Моя фирма на подъёме была! Я в Лондонском IPO собирался участвовать!..»

В прошлый раз опять, едва ворочая языком, объявил, что он арендодатель. Арендодатель, а не хрен с горы. И как арендодатель имеет право постановить —  и постановляет… Что постановить-то, равнодушно спросил Никанор.  Что постановляешь?.. Что мало ты платишь, вот что постановляю. У тебя бабок немеряно. А мне ты четыреста. Сам вон на какой тачке раскатываешь, а за мой дом даже полштуки не даёшь? Так дело не пойдёт!.. Да какой дом, Афанасий, окстись, две комнаты, а не дом. И тачки у меня не свои, а арендованные. Побойся бога, жил бы я в твоём долбанном доме, если б у меня бабки были!.. Не знаю ничего!  Мне и полштуки мало! Давай штукаря! С завтрашнего дня давай!.. Афанасий, охолонь. Ты чего? Шесть квартир у него было. Иным невдомёк, зачем человеку вторые штаны. А ты вон чего — шесть квартир… Как зачем! Ты не смейся! Я бы сдавал! Мне же не хватает! Тебе сдаю — и ещё бы сдавал. На что мне жить? У меня всё отобрали. У меня и дом хотели отобрать… Но не отобрали же, верно?.. Потому что единственное жильё! А сколько я заносил! Сколько я в налоговую заносил!.. Афанасий, это же разные ведомства. Когда до исполнительных доходит, налоговая побоку… Так на что мне жить? На что? Давай штукаря с завтрашнего дня. Давай, а?.. Убить бы тебя, Афанасий. Убить бы. За каким чёртом ты небо коптишь?..

Он сидел, глядя в стекло, дожидаясь, когда Афанасий отопрёт калитку. Ключа от калитки Афанасий ему не давал, упрямился. Зачем тебе ключ, я всегда дома.  Ты потеряешь, кто-нибудь найдёт, калитку отопрёт и меня укокошит… Кому ты нужен, Афанасий, вместе со своим разваленным домом?.. Все думают, смерть —  это что-то особенное. А как раз смерть-то и есть в жизни самое обыденное. Что может быть ближе смерти? Что определённей? Спроси, что такое любовь, всякий задумается. А спроси, что такое смерть, ни у кого не задержится. Кроме тех, кто от самого вопроса в обморок упадёт…

Выругавшись, Никанор снова нажал на клаксон.

Собрался вылезать из машины, когда глухая калитка всё же отворилась: так, словно без её участия открывавшему не удержаться было на ногах.

 

 

Глава 3

        

Кондрашовка

 

Когда грубые окрестности жизни начали выплывать из тумана, ничто в них меня не волновало.

Я пытался припомнить события зимы — и понимал, что зимой не было никаких событий. Да и сама зима, горестно слезясь и прощально похрустывая, неудержимо кончалась.

Я пробовал припомнить события осени.

События осени были — но тоже не хотели вспоминаться. Они остались далеко за спиной: громоздились тяжёлыми стяжениями несчастья.

«Несчастье» — верное ли слово? Может быть, «несчастье» — слишком сильное… я же не в молотилку попал, не ногу мне трамваем отчекрыжило. Но… но… ах, беден всё-таки язык.

Да и кой толк вспоминать события прошлой осени? Недолго уж оставалось до следующей: весна прошумит, лето порадует, а там опять флаги да зарева. Возможно, она окажется лучше предыдущей.

Это был обморок души. Если бы он прогрессировал, я бы, пожалуй, и совсем закуклился: окаменел, стал садовой улиткой, а лучше моллюском: прилепиться к скале и рассеянно прислушиваться к набегам прибоя.

Тяготению к вечному покою препятствовали только соображения практического характера.

Бизнес мой благополучно развалился, и если где теперь и процветал, то из земной юдоли до тех кущ было не дотянуться.

Кое-какие накопления хоть и тратились с максимально возможной скаредностью, однако дотаивали.

Вынужденный рацион был оскорбителен. Ножом и вилкой мы копаем себе могилы, шептал я, засыпая, а именно гречка содержит весь необходимый организму комплекс минералов, витаминов и аминокислот.

Если собаку кормить картофельными очистками и яичной скорлупой, она живёт сорок лет, а сытая не протянет и десяти, — но чем человек хуже собаки?

Неминуемо приближался момент, когда мне пришлось бы обратиться к друзьям. Ибо помочь товарищу — святое дело.

Хотя, конечно, одно дело, когда человек протягивает руку помощи, будучи уверен, что его ссуда поможет товарищу выкарабкаться (главным образом благодаря его, товарища, собственной настойчивости), и тогда он вернёт что взял.

Совсем другое — подавать на прожитьё, потому что сам товарищ, видите ли, даже на гречку заработать не в состоянии.

От момента перехода на положение неимущего побирушки до сознательного решения более не досаждать близким своими