Я знаю, что ничего не знаю - Сократ

Конечно, так. Принимаю, что ты согласен, если не отвечаешь. А не считаем ли мы гениев или богами, или детьми богов? Да или нет?

Дети богов – может означать не только «потомки богов от смертных или от богов», хотя ниже Сократ и приводит такое самое натуралистическое понимание как основное, но и «младшие боги», «свита богов», «слуги самых известных богов» (как «дети боярские» в допетровском русском праве). Иначе говоря, хотя правовой статус гениев может быть иным, чем у верховных олимпийских богов, нельзя не признать, что они той же природы, и значит, воздавая им почитание, человек вполне этим доказывает полное свое благочестие.

– Конечно, считаем.

– Итак, если гениев я признаю, как ты утверждаешь, а гении суть своего рода боги, то оно и выходит так, как я сказал, что ты шутишь и предлагаешь загадку, утверждая, что я не признаю богов и в то же время что я признаю богов, потому что гениев-то я по крайней мере признаю. А с другой стороны, если гении вроде как побочные дети богов, от нимф или каких-то еще существ, как это и принято думать, то какой же человек, признавая божьих детей, не будет признавать богов? Это было бы так же нелепо, как если бы кто-нибудь признавал, что существуют мулы – лошадиные и ослиные дети, а что существуют лошади и ослы, не признавал бы. Нет, Мелет, не может быть, чтобы ты подал это обвинение иначе, как желая испытать нас, или же ты недоумевал, в каком бы настоящем преступлении обвинить меня. А чтобы ты мог убедить кого-нибудь, у кого есть хоть немного ума, что один и тот же человек может и признавать и демоническое, и божественное и в то же время не признавать ни демонов, ни богов, это никоим образом невозможно.

Впрочем, о мужи афиняне, что я невиновен в том, в чем меня обвиняет Мелет, это, мне кажется, не требует дальнейших доказательств, довольно будет и сказанного. А что у многих явилось против меня сильное ожесточение, о чем я и говорил вначале, это, будьте уверены, истинная правда. И если что погубит меня, так именно это; не Мелет и не Анит, а клевета и недоброжелательство многих – то, что погубило уже немало честных людей, думаю, что и еще погубит. Не думайте, что дело на мне остановится!

Ожесточение – оригинальное греческое слово означает не столько агрессивность, сколько отвращение, неспособность что-то вынести (близко зависти), что и звучит в русских выражениях вроде «ожесточенное сердце», которому всё вокруг неприятно.

Но, пожалуй, кто-нибудь скажет: Сократ, не стыдно ли тебе заниматься таким делом, от которого, может быть, тебе придется теперь умереть?

Дело – слово оригинала лучше переводить как «необходимость», «забота», «обыденность», «повседневная суета», «рутина», нечто неизбежное и при этом малоприятное. Сократ иронизирует над тем, что обвинители поставили его в безвыходное положение, и поэтому он вынужден трактовать свои философские занятия как необходимые, хотя они окажутся роковыми.

А на это я по справедливости могу возразить: нехорошо ты это говоришь, мой милый, будто человеку, который приносит хотя бы малую пользу, следует принимать в расчет смерть, а не думать всегда лишь о том, делает ли он дела справедливые или несправедливые, дела доброго человека или злого. Плохими, по твоему рассуждению, окажутся все те полубоги, которые пали под Троей, в том числе и сын Фетиды, который из страха сделать что-нибудь постыдное до того презирал опасность, что, когда мать его, Богиня, видя, что он горит желанием убить Гектора, сказала ему, помнится, так: «Дитя мое, если ты отомстишь за убийство друга твоего Патрокла и убьешь Гектора, то сам умрешь: “Скоро за сыном Приама конец и тебе уготован”», – он, услыхав это, не посмотрел на смерть и опасность, а гораздо больше убоялся оставаться в живых, будучи трусом и не мстя за друзей. «Умереть бы, – говорит он, – мне тотчас, покарав обидчика, только бы не оставаться еще здесь, у кораблей дуговидных, посмешищем для народа и бременем для земли». Кажется ли тебе, что он подумал при этом о смерти и об опасности? Вот оно как бывает поистине, о мужи афиняне: где кто поставил себя, думая, что для него это самое лучшее место, или же поставлен начальником, там и должен переносить опасность, не принимая в расчет ничего, кроме позора, – ни смерти, ни еще чего-нибудь.

Полубоги – здесь синоним слова «цари», как происходящие из божественного рода. В более узком смысле – герои, как называли детей Бога и смертной или Богини и смертного.

Сын Фетиды – Ахилл. Далее излагается сюжет XVIII песни «Илиады» Гомера (самого деления на песни, вероятно, во времена Сократа еще не было, но все сюжеты Гомера были на слуху у публики, так как «Илиада», среди прочего, обосновывала единство греческого мира).

Было бы ужасно, о мужи афиняне, если бы, после того как я оставался в строю, как и всякий другой, и подвергался опасности умереть тогда, когда меня ставили начальники, вами выбранные для начальства надо мною, – под Потидеей, Амфиполем и Делием, – если бы теперь, когда меня поставил сам Бог, для того, думаю, чтобы мне жить, занимаясь философией, и испытывать самого себя и других, если бы теперь я испугался смерти или еще чего-нибудь и бежал из строя; это было бы ужасно, и тогда в самом деле можно было бы по справедливости судить меня за то, что я не признаю богов, так как не слушаюсь оракула, боюсь смерти и считаю себя мудрым, не будучи таковым, потому что бояться смерти есть не что иное, как думать, что знаешь то, чего не знаешь.

Под Потидеей, Амфиполем и Делием – эпизоды Пелопонесской войны, в которых Сократ проявил личное мужество.

Ведь никто же не знает ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для человека величайшее из благ, а все боятся ее, как будто знают наверное, что она есть величайшее из зол. Но не самое ли это позорное невежество – думать, что знаешь то, чего не знаешь? Что же меня касается, о мужи, то, пожалуй, я и тут отличаюсь от большинства людей только одним: если я кому-нибудь и кажусь мудрее других, то разве только тем, что, недостаточно зная об Аиде, так и думаю, что не знаю.

Аид – бог загробья и обозначение самого загробья. Сократ иронизирует, что если уж