Дезертир - Валериан Якубовский

— Может, не она? — подошла Семеновна и строго заглянула Параньке в глаза: — Копала картошку в Кошачьем хуторе?

— Копала.

— Много ли накопала?

— Корзину.

— А сколько напортила? — Татьяна Федоровна воспылала страстью расправиться с Паранькой по-своему, да не успела.

— Оставь убогую! — вступились за нее бабы, и Паранька < захныкала, задергалась и поковыляла прочь, так и не получив зелененьких огурчиков.

Татьяна Федоровна осталась довольной. Она все-таки при людях отругала Параньку и оградила себя от подозрений. в будущем, когда нужда заставит и ее запустить руку в государственный амбар, чтобы прокормить сына и сберечь за душой лишнюю копейку на черный день.

С августом пришла уборка зерновых. Вслед за рожью поспевал ячмень. Вывели жатки и на ячменные поля. Бригада Клавдии Семеновны вязала снопы и ставила их в суслоны, работа спорилась, да и урожай радовал душу.

Держа серп в полевой сторожке, Татьяна Федоровна, привыкшая с весны таскать козам на ночь по мешку травы, после работы оставалась в поле и шла за серпом. Она уподобилась Параньке, которую публично честила за воровство, и в первый же день жатвы оголила два снопа ячменя. Колосья сунула в мешок, а сверху прикрыла травой. И так несколько дней подряд.

На повити она пустила в ход ступу для обдирки зерна. Шилов смастерил ручную крупорушку, и в доме запахло. ячменной кашей.

Агрономы стали замечать обезглавленные снопы и дали знать Данилычу. Данилыч встретил Татьяну Федоровну у полевой сторожки и проверил мешок.

— Что ж, гражданка Шилова, — сказал Данилыч, вытряхивая траву из мешка, перемешанную с ячменем, — выходит, воровством занимаемся?

— Что ты, Данилыч, господь с тобой! — заюлила Татьяна Федоровна. — Да это я жала траву на меже и вижу: колосья лежат. Зачем, думаю, добру пропадать? Козы съедят. Взяла и положила в мешок.

"Это не баба — черт без хвоста! — подумал участковый. — Всегда найдет оправдание. Попробуй ее обвинить". — И решил перехитрить ее. Он рассуждал просто. Если она взяла колоски, на месте должен остаться след. Кто-то спрягал, чтобы ночью забрать. Самой Шиловой после работы без надобности прятать их в траве. Сразу положила бы в мешок. Днем при людях тоже не могла взять. Если ее слова подтвердятся, вора надо искать в другом месте…

А Татьяна Федоровна в обеденный перерыв, когда подружки, укрывшись за сторожкой в тени, задремали, пошла до ветру, нарвала колосков, спрятала, а потом пришла к сторожке и разбудила Семеновну:

— Вставайте, лежебоки! Пора приступать к работе. Лошадей с водопоя пригнали. Запрягают в жатки. А вы все еще спите…

— А ты что? Не спала? — спросила Семеновна.

— Как не спала? Встала.

Данилыч лукаво сощурился на Татьяну Федоровну:

— А ты можешь показать, где эти колоски лежали?

— Как же! Могу и показать. Пошли.

Участковый в самом деле увидел жатую траву, тертые остья ячменя, несколько колосков, не поднятых с межи, и пришел к выводу, что гражданка Шилова говорит правду.

— Да, — почесал затылок Данилыч, — к тебе не подкопаешься. Ты права, Татьяна. Прости, что побеспокоил… Кто же ворует?

— Уж этого не могу сказать, — повеселела Татьяна Федоровна. — Врать не стану. Варвара мне тетка, а Правда — сестра, Данилыч. Век не врала — и на старости лет не совру. Вот тебе крест святой — не знаю. — И перекрестилась.

Добродушный и по-стариковски простоватый Данилыч улыбнулся:

— Милиция, гражданка Шилова, крестам не верит, — и, приняв серьезный вид, начальствующим тоном сказал:

— Она опирается на факты и только на факты.

— Не знаю, на что она там у вас опирается, а про вора не скажу.

— Ну что ж, спасибо и за это. Хоть имени своего не запятнала.

Участковый вытер потное лицо, надел фуражку, разгладил усы и, прежде чем уйти, подумал, зачем он, собственно, сказал Шиловой спасибо? Ведь она не оставила колосков на меже — положила в мешок. Получается, вор у вора дубинку украл. При чем тут спасибо? Может, он постарел, выжил из ума, забываться стал? "Ничего подобного! — почти вслух опроверг самого себя сконфуженный старикан. — Есть еще порох в пороховницах!" А спасибо сказал потому, что не любил предъявлять людям обвинения и радовался, когда подозреваемый подсовывал алиби или оправдывался другим способом. Данилыч верил в человека и хотел, чтобы все люди, несмотря на трудности военного времени, когда голод хватает каждого за горло, были честными. С этой меркой он подходил и к Шиловой, не думая о том, что Шилова ему морочит голову. Не успела Татьяна Федоровна отойти от участкового, как вдруг остановилась, опустила к ногам мешок и почти шепотом сказала:

— Слушай, Данилыч… Господь надоумил…

— Вспомнила что?

— Вспомнила. На прошлой неделе, когда ходили на покос, хромая Паранька у меня огородец обокрала. Так не она ль колосья ворует?

— Паранька, говоришь? — переспросил Данилыч. — Хорошо. Вызову. — В этот момент ему как будто кто-то подсказывал, что оправданная Татьяна Федоровна прикрываясь Паранькой, все еще снимает с себя подозрения. Значит, совесть ее не чиста. Вкравшееся в душу сомнение заставило Данилыча по-иному взглянуть на эту женщину. Щурясь на нее, он старался приметить, не дрогнет ли у нее на лице какая-нибудь жилка, не покажется ли что-то фальшивое, что могло бы поколебать к ней доверие. Но, не заметив ни того, ни другого, он все-таки сказал: — Ладно, Татьяна. Не плохо бы и к тебе наведаться с обыском.

— Татьяна Федоровна не ожидала такого ответа. Позеленела, но постаралась сохранить спокойствие и даже вымучила на посиневших губах улыбку:

— Приходи, Данилыч, приходи. Милости просим.

Напуганная участковым, она не помнила, как добралась

до хутора. Начавшийся в доме переполох продолжался не одну неделю. В тот же вечер Татьяна Федоровна выбросила в коровник ступу, вымела на печке, где сушились колоски и между кирпичами застряли мелкие остья ячменя. Снесла в дом Власа крупу, ручную мельницу. Шилов утащил радиоприемник, актерские принадлежности и сам в ту же ночь ушел в лес и не приходил двое суток, боясь Данилыча.

Он скрывался где-то у Черного омута. Отыскав поблизости медвежью берлогу, принес охапку сена, устроил ночлег, но оставаться до рассвета не решился и первую ночь провел наверху стога, зарывшись с головой в сено.

Утром, достав из корзины узелок, перекусил. Потянуло пить. Пришлось идти к омуту. Днем собирал грибы, подкрадывался к малиннику. Услышав детские голоса и лай собак, пустился наутек.

Вечером Шилов забрался на покой в медвежью берлогу, но уснул не сразу, его пугало соседство ночлега с Черным омутом, где слободская красавица Дуня приняла смерть. Говорили, что в Ильин день она оборачивается русалкой. Выходит на бережок и заманивает к себе молодых парней. Шилов, конечно, не верил байкам земляков, так как никто из молодых парней не пострадал, хотя сам порядком-таки струхнул в берлоге. Засыпая, он ясно представил себе Дуньку-утопленницу и ночью увидел ее во сне.

Присосавшись зелеными щупальцами длинных волос к телу Шилова, Дунька притянула его к себе, но утащить в омут не смогла. Вдруг, откуда ни возьмись, из-за плеча выглянул Ершов и с силой толкнул их обоих в омут. Сердце Шилова замерло. Очнувшись, он пулей выскочил из берлоги. Боль, смешанная с обжигающим зудом, распространялась по его коже… Казалось, сотни ползающих земных тварей жалят его с ног до головы, будто он голый залез в крапиву. Осмотревшись, он увидел на себе тучи муравьев, которые беспощадно обжигали его тело. Шилов окинул взглядом берлогу. С южной стороны ее возвышался конусообразный муравейник, которого он с вечера не заметил.

Впрочем, муравьи доставляли ему неприятные болевые ощущения, но душу мутил Ершов. С тех пор как Шилов решил не допускать его на кошкинскую землю, Ершов впервые наведывался к нему во сне в такой неприглядной роли.

Когда мать пришла с работы, он был уже дома и за столом рассказал ей лесной сон:

— Что бы это значило, мама?

— Не знаю, дитятко, — отодвинув стакан, ответила мать. — Дунюшка приснилась — это понятно. Она там дух испустила. А Ершова кто туда звал? Ума не приложу. Неужто и вправду этот потюремшик столкнет тебя в омут?

Испытав на себе вопросительно-выжидательный взгляд матери, Шилов покосился на нее злым прищуром и, сжав в кулак руку, сказал:

— Не выйдет…

Ершов давно уже сидел в печенке Татьяны Федоровны и не давал покоя:

*************************************************************************************************************

С 249 по 258 страницы книги вклеены другие страницы, типографский брак. В целом смысл дальнейшего повествования не теряется.

fb2 — and-tyutin

*****************************************************************************************************************

Сидельниковы, которые в угоду Ершову в любую минуту могли показать Данилычу пальцем на Кошачий хутор.