Райотдел - Владимир Соколовский

— Как сказать… Почти что и ничего. Я раньше шоферил в автоколонне, на самосвале, а потом решил: что ж, думаю, вечно тут в грязи пурхаться? Учиться надо. А где — все равно, в общем, тогда было. Я и не думал никогда в жизни, что следственной работой стану заниматься. А вот, пришлось…

— Ну и что за беда… Надо сказать, у тебя это совсем неплохо получается — по крайней мере, у суда к тебе по качеству дел особенных претензий нет. А что касается остального — привыкнешь! Я ведь тоже семь лет шоферил. Год до армии, в армии три, да после армии еще три… Учился заочно. Два года следователем прокуратуры в районе, потом судья… А теперь в такой переплет угодил — то ли судьей меня называть, то ли преступным элементом, во ситуация! А, дядя Миша?

— Ну, какой вы преступник… Знаете ведь, что я ваше дело к прекращению готовлю.

— Так сердце-то болит, сам понимаешь. Дискомфорт. Ты постановление написал уже? Дал бы глянуть.

— Не брался еще. Срок-то ведь послезавтра истекает. Это мне недолго, полчаса работы. Давайте так: я все подготовлю, отдам дело Анне Степановне, а вы зайдете к ней и ознакомитесь. Она вам и копию постановления выдаст. Договорились?

Зырянов широко улыбнулся, развел руками:

— Ну что-о ты, дядя Миша! Развел, понимаешь, официальщину. Я к нему по дружбе пришел, а он…

— Ладно, — кисло сказал Носов. — Я позвоню вам, когда оно будет готово. Зайдете, почитаем вместе…

— Вот это разговор! — судья поднялся. — Буду ждать… А ты веселей держись давай, не тоскуй лишку…

2

После Зырянова в кабинете запахло одеколоном, дымом хороших сигарет. Неожиданно среди этих ароматов появился опер Вовик Синицын и спросил:

— У тебя судья только что был? — Вовик плотно, как мог, закрыл дверь, сел на нагретый Анатолием Геннадьевичем стул. — У тебя ведь на него дело, да? Дай глянуть.

— Зачем? Я же в твои бумаги не суюсь.

— Дай, говорят! — повысил голос Вовик. Носов хотел выгнать его, чтобы не разводил свои порядки, но не хотелось связываться, нарываться с утра на руготню; достал из сейфа папку, бросил перед инспектором.

— Ты посиди пока и не вызывай никого: есть разговор.

Разговор так разговор… Пока Вовик читал бумаги, следователь занимался текущими делами. Сколько их накопилось! Запросы, справки, постановления, спецпроверки…

— Будешь прекращать? — спросил Вовик, откладывая дело.

— Да… тут нет оснований для привлечения. Потерпевший был пьян, нарушил правила движения, у Зырянова не было возможности предотвратить наезд. Экспертизы проведены… все чисто.

— Чисто-то чисто… А потерпевший на тебя какое произвел впечатление?

— Ну, какое… Мужик как мужик, работяга…

— Показаний в ходе следствия он не менял?

— Видишь… я допросил-то его только один раз, через неделю после наезда. Когда его сшибло, он пьяный был, плюс травма еще… А потом я сам закрутился. Но картина-то ведь была четкая с самого начала.

— Ты не допускаешь мысли, что судья мог потолковать с ним раньше тебя?

— Зачем?

— Ну как зачем! Договориться о показаниях, то-се… Для него ведь слишком многое было поставлено на карту. Нет, Мишка, тут не так просто все выходит… — и, помявшись, добавил: — Слушай, что скажу…

Оказывается, вчера явился агент, состоящий с Вовиком на связи. Его второго мая задержали за мелкое хулиганство, сутки держали в «байдарке»; третьего приехал судья разбираться с ним и ему подобными. Зырянов принимал их по одному, в своем кабинете. Ознакомившись с протоколом, он сказал агенту: «Тридцать рублей. Что, хватит с тебя?» Тот, обрадованный, закивал. «Принесешь эти деньги завтра утром и отдашь мне лично. Понял?»

— И принес? И тот взял?

— Я сам сначала не поверил… Пош-шел шуровать — протоколы поднял, книгу задержанных, по адресам кинулся. И — представляешь — нашел еще двоих! Вот, решил напослед евонное дело глянуть…

— Ф-фу! — Михаил откинулся на стуле, замотал головой. — Может, они брешут все-таки, твои свистуны?

— Если бы так… Ну, что теперь прикажешь делать?

— К Моне, Коротаеву не ходил еще?

— Нет. Тебе первому сказал. Но гляди: пикнешь — худо будет. Лично ряшку начищу.

— Если грозиться пришел — я тебя сюда не звал, учти. За своей ряшкой лучше пригляди.

— Ладно, не шуми. Я что пришел-то: ты из отдела лучше всех его должен знать, все-таки дело по нему вел…

— Да какое оно к твоим фактам имеет отношение! Абсолютно никакой связи.

— Кто знает… Ты вот запросы писал, людей допрашивал, с ним общался… он больше нигде не засветился?

Носов вспомнил порванный судьей рапорт о задержании его инспектором дорнадзора. Сказать о нем Вовику? А на хрена? Еще умудрятся и его запутать: зачем дал ознакомиться, почему после не доложил?.. Пускай крутятся сами. Ох, как жалко Машку Кирееву — вот влипла баба…

— Нет, Вовик, ничего я тебе не подкину. Человек как человек, никакого особого негатива не углядел я в нем…

— Не очень ты, значит, любопытный. А я вот пробросился чуток, собрал маленькое досье — он беспокойный, оказывается. Нашел в Центральном райотделе отказной материал по драке. Он там, правда, потерпевшим фигурирует, но фон неважный: поддатый был, с дамой весьма характерной…

— Что за дама?

— Да шалашовка ресторанная. А между прочим, женат, дети в третьем и шестом!

— Может, Вовик, придержать все-таки этот материал? Свой ведь кадр, что ни говори, жалко его… мало ли кого бес не водит, не путает?

Синицын прищурился: лицо стало злым, настороженным.

— Не-ет, я ничего скрывать не собираюсь. А если все это помимо моих каналов всплывет? Всплывет-всплывет, не волнуйся. Тогда что? Мне самому сухари сушить? И ты за него не заступайся… не лезь вообще в это дело. Зачем тебе?..

Да-а, знал бы Зырянов, какой вокруг него заваривается шухер… И пустое это дело — уговаривать Вовика, чтобы запрятал дальше или выбросил вообще свалившийся к нему материал. Что ты! Он взял след — и работает теперь только на него. Такая крупная добыча! Если правильно себя вести — на этом деле можно заработать крупный служебный капитал. Раскрутка, начавшаяся с самых низов, с оперативных данных, и закончившаяся судом человека значительной должности, с крупным сроком — подобные вещи редки в уголовке и ценятся прилично. Так что для опера сейчас главное — не упустить своего шанса. Очко у него, конечно, играет, и это понятно: начальство не любит верхоглядства, к нему надо прорываться с материалом более или менее капитальным. Еще важно, чтобы по бумагам было видно: всю первоначальную работу провернул именно он, конкретный инспектор Синицын, а не начальник отделения, не Федя-комбайнер и не Алексей Гаврилыч Монин. Потому что все это моментально полетит на самые верха, и в разработку председателя суда включатся многие люди, от мала до велика. Он до поры до времени не будет знать ничего: так же будет вести заседания, определять сроки, выносить приговоры, вести прием, заниматься канцелярией, крутить любовь с Машей Киреевой, — пока однажды, в момент дачи взятки, не ворвутся некие люди; он окаменеет от ужаса и ненависти, и придет мысль, которую не хотело раньше впускать сознание: все, все, все… Кончилась одна жизнь, началась другая. Годы, с мятным холодком в подреберье, ходил на веревочке над пропастью — и вот, настала пора падать: в такие миги у человека костенеет рот в хриплом протяжном крике…

Да Бог с ним, с судьей! Получит, что заслужил. Он и сейчас что-то чует, нервничает: зачем было лететь с утра в отдел, выпрашивать постановление? Ах, Машенька ты, Маша, тетя Маша! Такая счастливая она ходит в последнее время. Сунуться к ней, что ли, намекнуть? Нет, лучше не надо. Пускай пока живет, как живется.

3

Звонок по внутреннему. Сашка Поплавский. Вот оперы, навалились с утра…

— Привет! Как живешь? Что-то голос кислый у тебя… Не забежишь ко мне? Есть одна информация, понимаешь… Давай, жду.

И когда Носов явился — выдал, тоже словно обухом стукнул:

— Что-то твой Балин, слушай, барахлит… Боюсь, как бы он не натворил чего-нибудь.

— Что такое?

— Доносятся, понимаешь, слухи с поселка, что он там бродит по шалманам и грозится: я, мол, свою Аньку все равно замочу. Финарь раздобыл, с наборной рукояткой, обоюдоострый, показывает его. Наделает, чую, делов…

— Так задержите! Я сколько рапортов писал, и никто не чешется вовсе.

— Ну не можем мы его взять! Я уж своих людей там ориентировал. Он как блуждающая мина: никак не угадаешь, где в следующий раз появится. Коренной же тамошний житель, у него уйма связей, о которых мы и не знаем. У отдела всех сил-то в поселке — наш инспектор да участковый, а они ведь не могут же одним Балиным заниматься. Что ты, такая криминогенная зона! Пьянь, грабежи, проституция, поножовщина. Одних судимых столько… Так что вот, Мишенька. Имей в виду.