Виктор Цой и другие. Как зажигают звезды - Юрий Айзеншпис

— Я тебя пригласил по одному очень важному вопросу. Тут вот пришла жалоба, подписанная «X», а написал ее ты. Но ты расслабься, я никому ничего не скажу. Во многом ты прав, что уж тут!

Генрих с укором посмотрел на меня.

— Нет, Юра не виноват. Вот твое заявление на новую шапку, а вот «телега», я просто почерк сравнил. Но ты обязательно все расскажи комиссии. Справедливость восторжествует, мы все честно расследуем. Обещаю лично.

А его обещание многого стоило! Когда начались допросы поселенцев, сначала никто ничего не говорил. Но Караханян, понимая, что ему уже отступать некуда, проводил разъяснительную работу в массах. Прежде всего объяснял, что своим молчанием они обрекают себя на будущие беды. И вот уже поселенцы начали признавать описанные в письме факты, приводить новые, не менее вопиющие. Возбудили уголовное дело, Крупко отстранили. Мы победили! А тем временем наступила весна, снег растаял, и в свет выпустили новый позитивный закон. Или про амнистию, или какой-то иной законодательный акт, но многих заключенных стали условно-досрочно освобождать. И я решил воспользоваться этой радужной перспективой, благо приблизилось уже 3/4 полного срока. Прошло и 6 месяцев моей жизни на поселении, необходимых, чтобы начать ходатайствовать. Хорошую характеристику подписал начальник отряда Шулыгин, начальник колонии тоже не пожалел доброго слова. Наблюдательная комиссия от поселкового совета единогласно голосовала за мое освобождение — целый вечер пил с ее председателем и приглашал в гости в столицу:

— Давай, погуляем…

— Нет, не тянет что-то. А вот дочку хотел бы отсюда вытянуть, пусть уезжает из этой глухомани…

— Поможешь ей?

Пьяный председатель тыкал мне в лицо фотографию какой-то толстухи, которую называл «ласточкой», и скоро уже не вязал лыка.

Характеристика, копия приговора, решения наблюдательной комиссии — все это ушло в Печору в народный суд. Василега позвонил председателю суда и попросил рассмотреть мое дело поскорее. А этот звонок много чего значил. Прокурор тоже обещал не опаздывать на заседание, которое назначили на следующий день. Со мной приехал начальник отряда, который выступил, зачитал решение наблюдательной комиссии. Суд удалился на весьма формальное заседание, и вскоре я уже был свободен. Сбегал за шоколадками для секретарши, чтобы быстрее напечатали определение суда. Вот оно, готово! Но требовалась еще справка из спецчасти. А уже пять вечера, все закрыто, и майские праздники на носу. С каким же нетерпением я ждал 3-го мая! Вроде всего два дня, хорошая погода, но как мучительно медленно двигались стрелки часов. Вдобавок, снесло мост, и я с провожающими двигался вброд в резиновых сапогах по шею. Но чего ради свободы не сделаешь! Основные вещи, телевизор, приемник я оставил Генриху, остальное имущество несли на вытянутых руках. Иногда и меня самого слегка приподнимали за подмышки, как самого маленького по росту. Мы изрядно вымокли и вымерзли и сразу же пошли отогреваться в баню по ту сторону Сыни, потом в спецчасть за справкой. А поскольку поезд Воркута — Москва останавливался только в Печоре, то с последней местной электричкой я уехал туда. Часов в восемь поехал к Ларисе, на прощальный ужин. Она хотела, чтобы после ресторана я поехал к ней, но я отказался — поезд уходит в пять утра. Мы простились, у нее в глазах стояли слезы. Мы пообещали списаться, я даже приглашал ее в Москву, но жизнь распорядилась иначе. И больше мы уже никогда не встречались.

На вокзале я купил место в комнате отдыха, но мне не спалось. Меня мучили радужные перспективы, я вскакивал и смотрел на часы, боялся проспать поезд. Соседи шикали. Не спалось мне и в поезде, на верхней боковой полке. Я лежал и смотрел, как в ночи проносились редкие огоньки затерянных станций и покосившихся избушек, где кого-то, как и меня, мучила бессонница.

Словно случайно залетевшие светлячки, огоньки таяли, и оставался лишь стук колес, с каждым оборотом приближавших меня к Москве. Я возвращался и наслаждался каждой минутой своего возвращения. Это сладостное ожидание жалко было отдавать сну, я сполз со своего лежбища и вышел в тамбур. Там нещадно смолил лысоватый мужичок с синими наколками на высохшей руке. Из «наших»… Нет, скорее из «чужих»:

— Что, братишка, тоже только откинулся? Куда путь держишь? Или не до разговоров?

Я молча кивнул. Мне не хотелось бесед с этим «братишкой», не хотелось расспросов «где сидел и за что мотал», тюремного сленга и тяжелых воспоминаний. Несмотря на долгий срок, я так и не стал принадлежать этому зарешетчатому миру, он оставался для меня чуждым и неприглядным. В принципе, достаточно интересная экскурсия, которая просто излишне затянулась. Ну да чего уж теперь жалеть, дело прошлое… Я возвращался.

Так закончилась моя Печорская эпопея. Кстати, несколько лет назад мне домой позвонил один молодой человек и представился сыном Олега Павловича. Говорил, что его отец тепло отзывался о нашем знакомстве, следил за моей судьбой и считал меня одним из самых интересных заключенных, прошедших через его систему. Молодой человек звонил не просто передать комплименты, он, якобы, мечтал попасть на сцену и просил моей помощи. Я был совсем не против, назначил встречу, но никто на нее не пришел.

ВТОРОЙ СРОК

Такая недолгая свобода

Днем 5 мая 1977 года я приехал на Ярославский вокзал. Меня не встречали, да я и не особо хотел этого.

Все-таки не покоритель Полюса вернулся. К тому же сложно было дозвониться из Печоры, требовалось заказывать разговор, потом долго ждать соединения. Пусть будет сюрпризом! Короче, сел я в такси — эту привычку я так и не забыл и поехал по новому адресу. Родители жили на Дмитровском шоссе и все как раз находились дома. Конечно, слезы радости и счастья — сын вернулся! Мои же чувства были смешанные, конечно, свобода — это здорово. Но родители заметно постарели, и виновато в этом не только время. Квартира, где они теперь проживали, показалась темной и тесной. В сером невзрачном доме, далеко не в самом козырном районе Москвы. И виноват в этом только я. И еще — что делать дальше, как жить.

По первому сроку я не терял прописки и не отправлялся за 101-й километр, но какие-то проблемы с легализацией были. А, может, я не терял прописку в связи с условно досрочным освобождением. Да, скорее всего не терял, иначе бы документы до Москвы не выписали. Требовалось найти какую-то официальную работу, дабы за тунеядство не привлекли. А еще меня беспокоили деньги… Вечная проблема для большинства стала вдруг актуальной и для меня. Да, я кое-что привез из зоны, но прежними темпами расходов этого надолго хватить не могло. А сбавлять темпы не хотелось, как раз наоборот — оттянуться бы на всю катушку за нары, баланду, парашу и прочие «удовольствия» тюремной жизни. Но для начала стоило одеться. И тут я не стал изменять привычкам и покупать совдеповское барахло, а приобрел чеки и оделся в «Березке». Вообще, я обратил внимание, что «Березки» в столице за семь лет моего отсутствия выросли как грибы. Уже не один магазин в Лужнецком проезде, а больше десятка — и на Астраханском, и на Шаболовке, и на Академической. И очереди, великий символ советской эпохи, проникли даже туда. Самих чеков, бон, сертификатов появилось великое множество — и желтые и синие, и с полосой и без полосы. Да и отоваривались в магазинах уже преимущественно те, кто лично эти чеки не заработал. Что уже особо никого не волновало, чеки ведь могли и подарить. Тут уже требовалось сильно глаза намозолить, чтобы тобой заинтересовались органы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});