Тайная семья босса (СИ) - Лорен Лена

Дурдом какой-то.

— А женушка твоя как на это посмотрит? Или ты шейхом арабским себя возомнил? — ехидно задает она дельный вопрос.

Слух напрягаю и пристально смотрю на отца, у которого ни один мускул на лице не дернулся.

— Никак не посмотрит она. К тому моменту, как вы обоснуетесь в Нью-Йорке, женушки у меня уже не будет.

— Ты че, охренел? То есть как это не будет? — неожиданно слетает с моего языка.

Я опешил вдруг.

— Два года назад мы с Эмилией развелись, но до поступления Октавии в университет решили жить на одной территории, — поясняет он, глядя на меня честными-пречестными глазами, а внутри меня разворачивается буря. Зубами скриплю и сжатые ладони под столом прячу. — Я не мог рассказать тебе об этом при Октавии. На тот момент она еще ничего не знала. Я вчера только сообщил ей.

Занавес!

Только я смог разглядеть в поступках отца серьезность и ответственность, но не проходит и минуты, как он приравнивает к нулю всю их значимость для меня.

Уж кто-кто, но Октавия не заслуживает попасть в черный список под названием: "брошенные дети Северова Марка Филипповича".

Не могу заглушить в себе детские обиды. Головой понимаю, что уже стоит зарыть их все глубоко под землей, накрыть многотонной плитой и забыть о них навсегда, но не получается. Слишком глубоко они въелись в мою память. 

Обозленный резко выхожу из-за стола.

Валить надо отсюда, пока нервишки не слетели с шарниров.

— Мария Владимировна, спасибо за гостеприимство, все было очень вкусно, но мне нужно ехать. Братишка, еще увидимся.

Даже попрощаться нормально не смог... Только бы поскорее сбежать, пока я еще в состоянии держать язык за зубами.

Руки убираю в карманы, размашисто иду к своей машине.

— Влад, постой! — отец навязывается на мою голову.

Он догоняет меня у машины, становится у водительской двери, загораживая ее.

— Чего тебе надо от меня? — грубо бросаю, сцепив зубы.

— Ну чем я опять тебе не угодил?

Прыскаю со смеху, опасаюсь потерять контроль над собой. Передо мной все мутится. Каждая клеточка тела ноет и свербит от внутреннего гнева.

— Ты бросил мать ради Эмилии, а теперь бросил и ее! — говорю с упреком и горьким разочарованием, которое и не думаю прятать от него. — Что ты за человек такой? Хоть в чем-нибудь ты можешь быть надежным?

— Все когда-то ошибаются, я уже не раз говорил тебе, но я никого не бросаю. Это было наше общее решение, к которому мы с женой подошли осознанно. Ты ведь тоже ошибался, но ты сделал правильный выбор, распрощавшись с нелюбимой женщиной.

Придя в немое изумление, я застываю на месте. От шока у меня даже рот раскрывается.

— Что? Откуда ты... — все слова застревают в горле.

Дыхание перехватывает, в глазных яблоках давление ощущается страшное.

— Я все о тебе знаю, Влад. Все! Даже больше, чем ты сам...

25. Открыть глаза на правду

Когда-то отец был тем единственным человеком, который действительно знал обо мне все. Намного больше, чем я сам. В те моменты, когда я ощущал себя призраком, он был рядом со мной. Тогда я практически не помнил ничего из своей прежней жизни и только благодаря отцу я потихоньку начал обретать себя.

При каждой нашей встрече отец делился со мной все новыми и новыми фактами из прошлого. Он снабжал меня кусочками мозаики, из которых формировалась моя жизнь. Но так или иначе целая картинка у меня не складывалась. В ней не хватало пазлов, отсюда возникали большие пробелы. Не по причине того, что память возвращалась ко мне медленно и дозировано, а потому что, как позже выяснилось, отец намеренно скрывал от меня все те проступки, из-за которых я так возненавидел его.

В своих рассказах он выставлял себя благороднейшим человеком с незапятнанной душой, а я, как дурак слушал весь его бред, и гордился тем, что у меня есть такой надежный человек, на которого можно было полностью положиться. Я верил каждому его слову, потому больше некому было. Я верил ему до тех пор, пока в один "прекрасный" день не вспомнил, что представляет из себя мой отец, и что мать умерла вовсе не от болезни.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Понятия не имею, на что он тогда надеялся. Возможно, на то, что память ко мне и вовсе не вернется.

Сейчас же, когда я ощущаю в себе огромные изменения, когда я сам себя не узнаю, фраза отца кажется мне более чем абсурдной.

— Что? Не смеши меня. Откуда ты можешь что-то знать обо мне? — злорадно насмехаюсь я. — Могу поспорить, что ты даже не помнишь, когда у меня день рождения.

Я смотрю на отца в упор, где-то даже с вызовом, желая одним только взглядом вскрыть все его нарывы и отыскать самые болевые точки. Они точно есть. Я — его больная тема. И это у нас взаимно, черт возьми.

— И ты в очередной раз ошибаешься, — он делает шаг в мою сторону, а я отдаляюсь от него на два. — Что бы ты ни думал обо мне, как бы ни относился ко мне, я интересовался тобой и твоей жизнью. Да, я не прикладывал должных усилий, чтобы найти с тобой общий язык и попытаться как-то сблизиться с тобой до смерти мамы. Этому нет никаких оправданий. Да, я наделал много ошибок, но я сожалею о каждой из них. Мне очень жаль, что долгое время я бездействовал, вместо того чтобы раскаяться и попросить у тебя прощение. Но тот день, когда ты простил меня, был поистине самым счастливым днем в моей жизни.

— Что? — прыскаю со смеху, не веря своим ушам. — Чтобы я? Простил тебя? Ты ничего не путаешь?

Сощурив глаза, отец отрицательно мотает головой, руки скрещивает на широко подтянутом для его возраста животе.

— Ты не помнишь, но я прилетал в день похорон матери. Поговорить нам особо не удалось, ты был пьян, но ты ясно дал мне понять, что согласишься на разговор со мной только в том случае, если я буду биться в предсмертной агонии.

Похоже на меня.

Молчу. Мне нечего ему сказать. То, что мы обмолвились парочкой фраз, где я пожелал ему смерти, еще не значит, что я его простил.

Тем временем отец продолжает нагнетать обстановку:

— Я прилетал еще семь раз, каждый год на годовщину смерти Риты.

Мороз кожу дерет при упоминании имени матери, в голове жутко пульсирует. Я напрягаю мозги, чтобы найти хоть малейшее доказательство тому, что это правда, но ничего. Ни малейшей зацепки.

— И всякий раз меня останавливали стены, которые ты возвел вокруг себя. А вот восьмой раз оказался удачным. Мы встретились с тобой семь лет назад. Я нашел тебя на одной "сходке" автогонщиков. И как и в прошлые наши встречи, ты послал меня далеко и надолго, но на сей раз я во что бы то ни стало решил достучаться до тебя. Примерно неделю я бегал за тобой, а ты гонялся от меня как ошалелый, — отец испускает горький смешок, а я стою столбом.

Мне хочется ему верить. Хочется, но я не могу.

— В итоге ты отступил. Ты согласился посидеть со мной в баре при условии, если я не буду называть тебя сыном. Я, конечно же, принял его. Мне было все равно, только бы ты выслушал меня. А потом мы говорили о маме, о твоих успехах в стритрейсинге, о друзьях, о девушках. Я рассказал тебе о своей семье. Мы общались всю ночь до самого утра и даже обменялись телефонами. Ты простил меня, сынок! На словах, но простил. И только после этого со спокойным сердцем я вернулся в Штаты. Я верил, что со временем у нас все наладится. Безусловно, о твоем переезде в Америку еще рано было говорить, но ты бы только знал, как я надеялся, что рано или поздно ты примешь мое предложение не только переехать в Америку, но и работать в моей компании.

В голове не укладывается.

Что отец мог наговорить такого мне, за что бы я простил его?

По мне, так даже в теории это невозможно.

Я не помню. Ничего не помню из этого. Это сводит меня с ума.

А вот отец может воспользоваться моим беспамятным состоянием. В своих же интересах использовать провалы в моей памяти, чтобы обелить себя и выставить жертвой, а меня показать полным засранцем.

— Не веришь мне? — нахмуривает он лоб, изрытый глубокими морщинами, глядя на меня отчаянным взглядом.