Нормандия — Неман - Франсуа де Жоффр

Берег теперь совсем близко, и он пугает меня. В зареве пожаров, в свете ракет можно различить все детали дьявольской пляски, которая происходит на берегу. Люди ползут, неожиданно поднимаются, бросают гранаты, исчезают. Вместо них появляются другие, они бегут, размахивая руками, словно марионетки, пляшущие на фоне преисподней. Русская артиллерия бьет прямой наводкой почти в упор. Последние немецкие солдаты отстреливаются, стоя в воде, и защищают уже только свою честь воинов. Но мой лихорадочный, блуждающий взгляд и ускользающее сознание слабо воспринимают эти странные картины.

Что делать? Плыть налево? Или, может быть, направо? Как узнать? Сначала надо выбраться на берег, а там видно будет. Только не утонуть. Я не могу представить себя утопленником. Еще 200 метров. Еще одно усилие, черт возьми! Механически я продолжаю погружать импровизированное весло и вытаскивать его из воды, каждый раз спрашивая себя, смогу ли я повторить это движение еще раз.

Еще 100 метров! Снова вокруг меня свистят пули, конечно, без адреса, но также опасные. На обрывистом берегу непрерывно рвутся снаряды, поднимая в воздух снопы искр, щебня и грязи. Огни пожаров образовали в небе багрово-красную корону. Кажется, что смерть вот-вот поглотит всю землю.

Я уговариваю себя, как уговаривают загнанную лошадь: «Вперед, Франсуа, цель близка. Ты ведь не упадешь за десять метров от места своего спасения. Ты не должен умереть. Ты же хорошо знаешь, что ты не должен умереть».

Может быть, я действительно в ту минуту был не больше чем обескровленное, полумертвое животное. Но это животное невидимыми нитями было крепко привязано к жизни.

Упорство побеждает: вот он, берег, в нескольких метрах от меня. Я нащупываю правой рукой какие-то мостки на сваях. Я заставляю себя вздохнуть полной грудью. Теперь, не теряя ни секунды, нужно кричать, орать по-русски. Иначе я рискую получить автоматную или пулеметную очередь. Это было бы очень глупо. Нельзя упускать ни малейшей возможности. При первой же паузе, когда пулеметы соблаговолят замолчать хотя бы на несколько секунд, я должен дать знать о себе. По-русски, безусловно. Русские должны уже закрепиться на этом берегу. Кажется, мне уже удалось разглядеть их меховые шапки, длинные шинели и автоматы с круглыми дисками.

Шум стихает. Пора! Я кричу. Мой крик не имеет ничего общего с человеческим. Это, скорее, животный рев, звериное проявление инстинкта самосохранения:

— Товарищи, здесь французский летчик полка «Нормандия — Неман». Я ранен!

Мне хватает силы еще на один такой отчаянный призыв. Осветительная ракета вспыхивает в небе. Я машу рукой, в последний раз выкрикиваю что-то бессвязное и, обессиленный, опускаюсь на мостки. Мои глаза открыты, но я больше ничего не вижу. Еще один крик, но на этот раз со стороны русских. Какой-то солдат бросается к воде. Он протягивает руку. Вытаскивает меня на берег. Я падаю на песок. Мой спаситель торопится: немецкие автоматчики недалеко, они прочесывают берег.

Я очутился в воронке от снаряда, переполненной советскими солдатами. Наступление в самом разгаре. Небритые лица с любопытством разглядывают меня. Мое сердце бьется, я живой, но не могу больше произнести ни единого слова. Советский капитан осматривает меня, он замечает на превратившемся в лохмотья кителе орден Отечественной войны. Его лицо озаряется улыбкой, он наклоняется и крепко целует меня. Этот жест останется навсегда в моей памяти как высшее проявление дружбы бойцов, сражающихся за общее дело, как волнующее выражение чувств, которое позволяет на время забыть все ужасы войны. Кто-то из солдат пытается запихнуть мне в рот горлышко фляжки с водкой. От первых же глотков по всему телу растекается безмерная теплота, но почти мгновенно от сильного внутреннего холода я падаю в обморок на руки моих советских друзей под грохот пушек и автоматов.

Наступление подходило к концу. Неумолимая и грозная Красная Армия уничтожала и сбрасывала в Фриш-гаф последние остатки того, что когда-то было немецкими армиями в Белоруссии. Позже я узнал, что через час после того, как я был спасен, наступление закончилось: русские войска достигли крайней точки полуострова. Окруженная немецкая группировка ликвидирована. Одержана полная победа. Но потери с обеих сторон огромные.

Когда я пришел в себя, было уже светло. Все окутано влажным пронизывающим туманом. Завернутый в одеяло, я лежал в телеге на соломе, рядом с тяжело раненными советскими солдатами. Каждый толчок сопровождался сильными стонами. Нас везли в медсанбат. Дорога была не из легких по этой пустыне, покрытой пеплом, среди груд еще дымящихся развалин и догоравших домов.

Наконец мы достигли медсанбата. Первые перевязки, первые уколы — жизнь начинается вновь.

Восемь дней меня продержали в сортировочном госпитале в Хайльсберге, в котором находились на излечении тысячи русских солдат. Сестры, доктора и замполит всячески заботились обо мне.

В тот день, когда меня привезли, ко мне обращается сосед по койке, советский капитан-пехотинец, и спрашивает:

— Товарищ летчик, когда и где вас подбили?

— Над Фриш-гафом, напротив деревни Розенбаум. Я выпрыгнул с парашютом 27 марта в девять часов тридцать минут утра.

Я вижу, как напрягается его лицо. Он что-то припоминает, а потом, сжимая до боли мои руки, говорит:

— Так это тебя я видел прыгнувшим с пылавшего «яка» в то утро, когда моя рота атаковала немцев. Я даже подумал про себя: «Ну, вот еще один отлетался».

Во Фридланде тоже думали, что барон уже отлетался. В полку устроили мне трогательную встречу. Штаб дивизии собирался представить меня к награждению орденом Ленина. Но для меня было самым важным другое, и я тут же спросил:

— Ну, как в тот день, каковы были результаты?

Мне ответил Марши:

— Да, сбили четырех. Но Шалль и Монж не вернулись. Гидо и Мерцизен сели на «брюхо» в поле, подбитые зенитками. Тяжелый день. Один из самых тяжелых за всю войну. В тот вечер, я могу тебя заверить, ни у кого не появилось желания шутить.

Конечно, приехал и мой Лохин. Он крепко пожал мне руку и, не говоря ни слова, сел на кровать.

— Ну, Лохин, доволен, что меня видишь? Ты опять остался без самолета.

Улыбаясь, он ответил мне:

— Ничего, лейтенант.

Глава III

Мы покидаем Фридланд и перебираемся в Бладио — городок, расположенный на берегу Фриш-гафа, к югу от Кенигсберга, напротив прибрежных укреплений Пиллау, который находится пока в руках немцев.

Я передвигаюсь с трудом. Без палки ходить невозможно, так как боль в ноге причиняет сильные страдания. Я следую за полком в одном из транспортных самолетов вместе с нашими механиками и багажом. Теперь заметно ощущается нехватка в самолетах и, что особенно печально, в летчиках.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});